– Хочешь его увидеть? Он уже привык ко мне, поэтому я не могу его отдать тебе просто так. Зайдешь поздороваться?
– Нет, у меня в квартире нельзя держать животных.
Я не хотела отвечать на вопрос хоста, зайду я или нет, поэтому ответ на его достаточно легкомысленную реплику прозвучал неожиданно серьезно. Но, будучи опытным хостом, он ответил:
– Если захочешь, пиши. Захочешь выпить, тоже пиши, – и он щелкнул крышкой телефона, будто искал нашу переписку.
– Ладно, она хотела умереть. Но не могла ли сделать это где-нибудь поближе. Не в Осаке.
– То есть не дальше, чем в Икэбуро.
– Да, где-нибудь на линии Яманотэ.
– Она писала мне, что умрет, даже в тот самый день, когда ее не стало.
– Ага, но она присылала такие же эсэмэски и в другие дни. Что тут поделаешь.
Перерыв между песнями закончился, и ярко одетый хост снова громко заревел в микрофон, что оказалось к месту, потому что я не нашлась, что на это ответить. Может быть, «угу…», или «да, но…», или «она тебе тоже писала?» – но эти ответы казались холодными, поэтому я замолчала. И хост тоже замолчал.
Когда хост закончил песню, я взяла сдачу, встала и потянулась за сумочкой и пакетом, но хост опередил меня и взял сумочку. «Давай я тебе помогу, ну хоть что-нибудь для тебя сделаю» – сказал он и, окинув взглядом клуб, провел меня к лифту, ухитрившись ни с кем не столкнуться. Я хотела пройтись до дома пешком, но после нескольких шагов по лестнице от лифта к выходу мои ноги распухли и я начала задыхаться. Так что я не стала возражать и согласилась на такси. Хост спросил, куда я поеду, на что я ответила: «Прямо и потом налево».
В последнее время после закрытия баров и клубов за такси приходилось чуть ли не бороться, но молодой хост, бродивший перед клубом, ухитрился быстро найти машину. Я ощущала себя странно, передавая деньги своему хосту, поэтому просто отдала ему сдачу и быстро села в такси, стоявшее в метре от меня. Перед тем, как я села в машину, хост похлопал меня по плечу: «Береги себя». Кажется, он впервые смог до меня дотронуться.
Хотя я поехала на такси из-за распухших ног, мне все равно пришлось забежать в магазинчик и за сигаретами, а потом снова забираться на третий этаж. Так что в конце концов мне показалось, что я прошла примерно такое же расстояние, и когда я смывала лосьоном макияж со своих нестерпимо краснеющих щек, невыносимо захотелось лечь на пол. В квартире было холодно, и, закутавшись в полотенце, я все равно замерзала. На полу валялась куча грязной и старой одежды. Где бы я ни находилась, у меня не возникало ощущения реальности. Ни в хост-клубе, ни в палате у матери – везде я ощущала себя лишней. Даже моя квартира казалась мне нереальной, и только щелчок замка и поворот ключа придавали мне какую-то уверенность.
Всю следующую неделю я навещала маму, и она пролетела на редкость быстро. Тем не менее мое возвращение домой всегда сопровождалась знакомым ритуалом: скрип двери и щелчок замка. Первые два дня я сразу возвращалась домой после больницы и не могла заснуть, поскольку не успевала накопить усталость, поэтому на третий день я решила зайти куда-нибудь еще. С тех пор я стала убивать время или в баре, который открывался рано вечером, или в одном из домов, где располагалось онлайн-казино. После выходных я вернулась домой на такси с ощущением, что я больше не могу, но потом я собралась и решила что-нибудь купить, вернулась назад и случайно уронила ключ прямо на бетонный пол.
Присев на корточки, чтобы поднять ключ, я несколько секунд шарила по полу, но потом передумала и пошла снова к дому, толкнула тяжелую дверь на парковке и поднялась бегом по лестнице прямо на третий этаж. Обычно я не бегаю по лестнице: мне не нравится, когда я еле перевожу дыхание, а если я при этом еще и выпила, то меня тошнит. Сегодня я совсем не пила. Я не принимала ни таблеток, ни снотворного, ничего. В напряжении после бега по лестнице, я всем своим весом толкнула дверь третьего этажа, но она все равно заскрипела. Затем, нарушив ритм скрипа и щелчка, я вставила ключ в замок, повернула его и буквально ввалилась в квартиру. Закрыв дверь и положив ключ на ящик для обуви, я нагнулась, поставила сумочку на пол и принялась снимать обувь.
Я не могла взять много вещей в больницу. Если переусердствовать, то моя кожаная небрендовая сумочка, в которую и так еле влезают помада, мобильник и ключи, может запросто не застегнуться. Отправляясь в больницу, я кладу средства по уходу для мамы в бумажный пакет, оставляя в сумочке кошелек, телефон, ключи и косметичку. Даже если я не накрашена, мне не нравится, когда у меня нет ничего под рукой.
Я пришла в больницу в десять утра, мама уже проснулась и, откинувшись на спинку кровати, смотрела в окно – вопросительным взглядом человека, находящегося под действием болеутоляющих препаратов. Я вытащила из пакета вату и дешевый тонер, поставила их на холодильник за кроватью, а потом молча уселась в кресло и принялась смотреть в ту же сторону, куда смотрела мама. Она только иногда что-то бормотала, просила поднять кровать повыше или зарядить телефон. Когда настало время обеда, я наблюдала, как мама только делает вид, что ест, я же съела половину фунчозы с салатом, купленной в магазине на первом этаже. Я думала, что съем все целиком, но мне расхотелось есть от вида неаппетитной больничной еды, как и от того, что, по сравнению с руками матери, мои руки выглядели чрезмерно толстыми.
После обезболивающих мама не чувствовала боли, не жаловалась, но дышать ей было тяжело. Я не могла понять, хрипит ли она от напряжения или же этот звук вырывается из ее легких непроизвольно. И еще я не понимала, нужно ли было воспринимать ее тусклый взгляд и обрывки фраз как показатели того, что с ней что-то сильно не так, или же ее глаза и рот теперь действовали как бы сами по себе, а с ее сознанием и чувствами все было в порядке. На телефон приходили сообщения от моей подруги из сауны. Я не стала говорить ей, что ходила к хосту, понимая, что это как-то вульгарно. От обсуждения Эри наш разговор перешел к планам на пластическую хирургию, затем мы стали обсуждать дурацкую мангу. Другая девушка, с которой я работала в баре и с которой мы вроде дружили, поделилась, что те два парня, которые хотели видеться с ней и мной, потом заказали красотку двадцати лет, которая нас обеих жутко бесила.
Я долго сидела в одной позе и копалась в телефоне, а вчера еще зависла за листанием глянцевых журналов, поэтому у меня страшно болели и спина, и ноги. Так что когда мама заснула после дневных таблеток, я выскользнула в коридор, чтобы покурить, и в этот момент у меня зазвонил телефон. Поскольку это был номер больницы, у меня промелькнула мысль, что мамы не стало, но мне сообщили, что к ней пришел посетитель. Ответив, что я сейчас подойду, и сделав три затяжки, я вышла из восточного выхода и нехотя подошла к медсестрам на этаже, где располагалась мамина палата и где лежали пациенты, доживающие последние дни своей жизни.
Посетитель, оказавшийся мужчиной, представился только по имени. Так обычно делают хосты – но он точно был не из их числа. Ему было лет пятьдесят, даже ближе к шестидесяти. Судя по одежде, он был обеспеченным. На нем был осенний пиджак, и в руках он нес бумажный мешочек, который он придерживал только за краешек, поэтому я решила, что он, должно быть, приехал на машине. Когда мама снова легла в больницу с жалобами на боль и трудности с дыханием, ей добавили обезболивание, поэтому к ней пускали только членов семьи. Но поскольку до этого она тоже лежала в больнице, где я навещала ее далеко не каждый день или же забегала совсем ненадолго, я и не подозревала, что у нее бывают посетители. Только один раз я столкнулась с редактором-фрилансером, помогавшим маме с работой.
Когда я принялась рассказывать ему о маме, мужчина кивнул, продолжая улыбаться:
– Я и не наделся, что увижу твою мать.
После этого он сразу сообщил, что хочет передать мне что-то, и протянул тот самый бумажный пакетик, приоткрыв его краешек. В голове возникло предостережение – «не бери ничего у незнакомцев», – но я не могла вспомнить, был ли это чей-то совет или просто клише, так что, когда я потянулась за пакетом, мое лицо выражало сомнение.
– Возьми. Это для твоей мамы.
Он не собирался забирать обратно этот пакет, а я не хотела вступать в перебранку в вестибюле, где повсюду сновали медсестры, поэтому я взяла его точно так же за краешек, как будто хотела посмотреть, что там лежит. Заметив мое замешательство и сообразив, что вестибюль не подходит для долгих объяснений, он спросил: «Найдется минутка?» Я заглянула в палату к маме, после чего мы вышли во двор. У меня в руках по-прежнему был этот пакет, и я ощущала его вес, не зная, что там внутри.
– Я познакомился с ней еще до твоего рождения.
Было уже по-зимнему холодно и без пальто на улице было зябко, поэтому гуляющих было немного, но часть скамеек все же была занята. Мы нашли одну пустую, и, усевшись на некотором расстоянии друг от друга, мужчина сразу обратился ко мне.
– Ты слышала о баре «Конку»?
Кажется, ему совсем не было холодно, а вот я сжалась от холода, хотя у меня было теплое пальто. Название бара звучало как-то знакомо.
– Мама там пела.
– Да, там была маленькая сцена. Твоя мама выступала на сцене и пела свои песни, чтобы заработать денег. Наверное, как актриса в театре она не зарабатывала много. Это был простой бар, где женщины встречались с клиентами. Но твоя мама была просто великолепна.
Того бара больше нет. Мама, правда, по-прежнему говорила о нем так, будто он был важным местом культурной жизни. К тому времени, как мы перестала жить вместе, я уже понимала, насколько она ошибалась. Но ей повезло: она копила чаевые, которые получала как певица, учила языки, преподавала, публиковала стихотворные сборники, поэтому ей удалось и самой прожить жизнь, и вырастить меня, не выходя замуж. «Повезло» – так говорила она сама. Я же думала, что она скромничает – как минимум буквально.
Пожилая женщина в инвалидном кресле и ее сопровождающий, сидевшие на скамейке напротив, поглядывали на нас. Это навело меня на мысль о том, в каком странном месте я сижу с мужчиной. Я заулыбалась, представив, ч