Последние дни Джека Спаркса — страница 3 из 5

Глава 9

Много плохого успело произойти с тех пор, как я садился за эту книгу.

Кровь на простынях.

Кровь на моих руках.

Мне нужна помощь.

Я боюсь, что с минуты на минуту услышу голоса полицейских в коридоре. Что выломанная дверь разлетится в щепки.

Столько сил ушло на то, чтобы набрать на телефоне номер Шерилин Честейн. Руки трясутся, как от Паркинсона. Когда она взяла трубку, я уже с трудом мог связать пару слов.

В голове каруселью крутились эти злотворные слова. Они грозили сорваться с губ. Рвались из пальцев на клавиатуру, с клавиатуры на экран.

Эта тварь хочет, чтобы я дал волю словам и печатал их без конца, вечно. Это страшнее ломки. Когда тащишь такую ношу и не видишь конца и края, рано или поздно ноги подкосятся. Но я не дамся.

Я возьму себя в руки. Я себе не позволю.

Шерилин говорила с невозмутимым спокойствием, и это сильно помогло. У нее был твердый голос, и она сказала мне дышать глубже.

Она знала, что так случится. А как же, она ведь пыталась предупредить меня. Почему я не послушался, когда она умоляла меня бросить Эксперимент Ая? Потому что я дурак и сам навлек это на себя. И на других. Боже, боже.

Между некоторыми клавишами – Й и Ц, Л и Д – кровь протекла тонкими ручейками. Подо всеми клавишами – озеро. Все, что я пишу, может с тем же успехом быть написано кровью. Смешно. Смеяться приятно. И важно: важно обратить все в шутку, чтобы как-то заставить себя сохранять спокойствие.

Я больше не позволю себе.

Шерилин обещала прилететь ближайшим рейсом. Я так жалок, что расплакался от благодарности.

А пока я жду, я запишу все в точности так, как оно было. Теперь уже не важно, что дальше, но случившееся должно быть задокументировано. Я боюсь, как бы эта тварь внутри меня не захватила надо мной полный контроль, и на этот раз уже окончательно. Если это произойдет, я не смогу смотреть на вещи трезво. Я буду мешком костей и мяса биться в конвульсиях на полу в специальном учреждении, кричать эти слова и никогда ничего, кроме этих слов.

До этого момента я описывал события, искажая некоторые факты.

Я преуменьшил влияние наркотиков.

Я умолчал о страхе, слезах, тошноте, медленно накатывающей из самого нутра.

Я не сказал, почему я на самом деле пишу «Джека Спаркса в погоне за сверхъестественным».

Вернемся к тому, что случилось после того, как я обнаружил бойлерную. Когда это было – три, четыре дня назад? С тех пор я ничего не успел написать, потому что дни мои были заняты Аей, а ночи – Бекс.

Мне нужно заново пережить то, что я чувствовал и думал в то время, даже если сейчас это будет казаться глупым и ограниченным. Но теперь я могу быть честен – и с вами, и с самим собой. Ведь во многом я даже себе не хотел признаваться. Бравада часто выручала меня, но если использовать ложь против себя, ты загоняешь себя в капкан.

Надеюсь, если сосредоточиться на письме, это поможет мне продержаться сутки до приезда Шерилин. И заодно – уложить произошедшее в голове.

А эта тварь внутри лучше пусть не вылазит, а то я не побоюсь снова взять в руки лезвие.

– Вот скажи, ублюдок, почему бы мне прямо сейчас не вызвать полицию, а?

Марк Ховитц – острый и угловатый человек, как нравом, так и бритвенно-острыми скулами. Комната утопает во властолюбии. Даже для управляющего отелем это как-то перебор. Мраморный стол, холодный мраморный пол, вся мебель – отлакирована и отполирована до полусмерти. Он восседает тут в костюме от Версаче и мнит себя Тони Монтаной[18].

Первые лучи рассветного солнца оставляют белые полосы на бездушных обоях. Брэндон отволок меня к начальству сразу, как только нашел в подвале, и я даже не успел сочинить какую-нибудь легенду, которую не стыдно было бы скормить Ховитцу. Я до сих пор не могу прийти в себя от открытия, что бойлерная из видеоролика по чистой случайности пряталась в недрах моего отеля. Мне страшно и не по себе. Так, наверное, чувствовал себя Тони Бонелли.

Неужели это он вчера разговаривал со мной по телефону? Нет, не может этого быть. Ну да, можешь и дальше себе это говорить.

Немного преувеличивая, я рассказываю Ховитцу, что провел много месяцев в безрезультатных попытках разгадать происхождение видеоролика, вру и говорю, как «по чистой интуиции» спустился в подвал отеля. Я заканчиваю рассказ, и Ховитц откидывается на спинку директорского кресла из коричневой кожи, переваривая мои слова. Как будто пережевывает их челюстями. Он кайфует, тянет время.

Надменным тоном он произносит:

– Тревожно слышать, что кто-то проводил съемки в закрытой от посторонних глаз части нашего отеля без соответствующего разрешения. И по вашим словам, это якобы связано с… привидениями. Я похож на человека, который верит в привидений?

Я говорю, что и сам не верю в привидений. Пальцами ног я скатываю кусочки подвальной грязи на коже и молюсь, чтобы он не заметил серых следов на красивом полу. Еще я молюсь, чтобы он не почуял, как от меня несет спиртным, и не заметил хлопьев белого порошка на волосках в моих ноздрях. Вы же не поверили, что после реабилитации я и впрямь забросил кокс? После Италии я употребляю каждый день, и мне становится все хуже и хуже. В последние дни я начинаю еще до обеда.

Он просит посмотреть пресловутое видео, и я подсказываю, по каким ключевым словам найти его в Интернете. Он оседает и поворачивает кресло на девяносто градусов к монитору, досадуя на то, что под рукой нет человека, который выполнил бы за него этот тяжкий физический труд.

Перед тем как он включает ролик, я прошу его сказать мне, если он услышит какие-нибудь слова на заднем плане. Есть еще кое-что, чего я не рассказал вам, дорогие читатели: никто, кроме меня, не слышит этих трех слов. Только я. Я молчал, потому что боялся, что схожу с ума. Я бы и о Марии Корви в Гонконге промолчал, если бы она не была таким важным поворотным моментом в истории. Но эти три демонических слова… Это было еще тяжелее… Еще страшнее. Еще коварнее. А теперь, когда я окончательно сошел с ума и все полетело в тартарары, все это уже не важно. (Элеанор: Забудь о том, что я писал ранее, и не удаляй слова из текста. Извини. И заодно прости меня за то, как с тобой обращался.)

– Сатанахия, – говорит голос на видео, громко и четко.

Голос похож на Марию Корви. Ховитц ничего не говорит ни про Сатанахию, ни про Манию – ведь он их не слышит.

– «О боже, вот оно», – говорит он в какой-то момент. – Я слышу, как кто-то сказал «О боже, вот оно».

– Ну да, – отзываюсь я поникшим голосом.

Ховитц что-то говорит, но я не слушаю, уйдя в собственные мысли. Как это возможно, чтобы только один человек слышал эту аудиодорожку на видео? Есть ли на планете хоть кто-то, кто услышит это, кроме меня? Может, для этого нужна какая-то особенно редкая группа крови? Бред какой-то. Я даже и не знаю свою группу крови.

– Земля вызывает мистера Спаркса. Я говорю, что наша бойлерная – определенно место действия на этом видео.

– Благодарю за подтверждение, – говорю я, пытаясь сохранять спокойствие в голосе. Меня рубит, и мне срочно нужна доза. День предстоит долгий.

– Стало быть, вам неизвестно, кем оно сделано? – спрашивает Ховитц. – Потому что это – несанкционированное проникновение на частную территорию, за чем вас сегодня и поймали.

– Скажем так: у нас с вами общая цель. Мы оба хотим установить личность того, кто проводил съемку. И мне для этого понадобится ваша помощь.

Хлопнув ладонью по столу, Ховитц заявляет:

– Нарушение границ частной собственности противозаконно. Откуда мне знать, может, вы пытались взорвать мой отель?

Я туплю, не зная, на кого перенаправить его самодурскую истерику.

– А вдруг видео снял кто-то из вашего персонала? Наверняка среди ваших сотрудников найдется хотя бы один начинающий кинорежиссер. Или актер. Такие люди не моргнув глазом нарушат любые ваши правила, лишь бы заявить о себе.

Что-то проскакивает в его угрюмом взгляде. Ему явно не нравится мысль, что кто-то из его послушных и угождающих подчиненных хулиганит за его спиной и снимает тупые видеоролики с ужастиками в подвале отеля. Сам я не думаю, что это так, но главное, семя сомнений посажено.

– Позвольте мне побеседовать с вашими сотрудниками, – предлагаю. – Вдруг я смогу что-то выведать.

– Хватит действовать мне на нервы, Спаркс. Я о тебе впервые слышу.

– Привидения не пойдут во вред бизнесу. Когда я нашел это видео, оно обрело мгновенную популярность – два миллиона просмотров с Хэллоуина. Том Круз и Ким Кардашьян делали репосты. Джей Лено шутил об этом в своей передаче! И когда станет известно, что к ролику причастен «Сансет-Касл»…

Ховитц почесывает свою стильную щетину, чувствуя соблазн, но недовольный этим. Телефон внутренней связи звонит так резко, что аж подпрыгивает на столе. Директор больше не видит во мне потенциального террориста. Теперь я просто отвлекаю его от работы.

– А, пес с тобой, поступай как знаешь. Джонсон и Гонсалес как раз только вышли на смену, иди их подонимай. Вы, придурки, найдете общий язык.

На пороге мне в спину летят последние словесные снаряды:

– Главное – держись подальше от подвала, а не то получишь по самое не балуй.

Углубившись в территорию «Сансет-Касла», кажется, что попал на темную сторону Луны.

Открой калитку с пометкой «Только для персонала» у бассейна, пройди через нее и шагай, пока не выйдешь на тыльную сторону отеля, лишенную парадного лоска, скрытую от глаз Бульвара Сансет и постояльцев. Там толстые ржавые трубы стелются по земле и впиваются в кирпичную стену. Мусорные баки размером с танк источают зловонные пары.

Там и сидим мы с Джонсоном на ступеньках решетчатой лесенки. Я не успел подумать о том, сколько сотрудников могу опросить, но когда выяснилось, что Джонсон – техник в бойлерной, я пулей метнулся к нему. Найти его оказалось несложно: выцветшая коричневая униформа, загрубевшие от мозолей руки, привычные к любой работе.

Джонсон попадает в бойлерную отсюда через старую служебную дверь, покрытую въевшейся грязью.

– Ого, ничего себе, – протягивает он, наливая мне горького кофе из фляги. – Англичанин берет у меня интервью! Обожаю англичан. Вы что, пишете книги про бойлерные или как?

Джонсону под полтинник, но взгляд у него горящий и свежий. Не знаю, может, это оттого, что в кои-то веки кто-то захотел его выслушать. Не успеваю я сделать и глотка, как он огорошивает меня внезапным вопросом:

– А о привидениях писали?

Чтобы не смущать своего свидетеля, я стараюсь скрыть изумление.

– Почему вы спрашиваете?

Джонсон доволен собой, как слон.

– Ох, какую историю про привидений я могу вам рассказать!

Но он не рассказывает байку про загадочный случай в Альбукерке или где-нибудь еще, нет. Понижая голос до шепота, он говорит:

– В нашей бойлерной живет привидение. Настоящее.

Я вспоминаю увиденную вчера мельком тень и дрожу всем телом. Я завел этот разговор, чтобы мне внятно подтвердили, что в подвале нет и не было никаких призраков. Но нет, Джонсону надо было разбить все мои надежды.

– Я уже пять лет как обслуживаю эту бойлерную. Эту, и еще в «Стандарте», и в «Бест-Вестерне»… В последнее время в «Сансет-Касле» стало твориться что-то не то. Я видел такие вещи… Тень, что движется сама по себе, никому не принадлежа.

Я кручу пальцем в воздухе, подгоняя рассказ. Он выдавливает две сигареты из пачки «Лаки Страйк» и протягивает одну мне. Закуривает.

– В подвале я всегда работаю один. Подкручиваю гайки, а вокруг тишина. Но с недавних пор я, простите мне мой французский, вечно вижу какую-то хрень краешком глаза. Что-то где-то движется. Черное такое. А когда я оборачиваюсь поглядеть – так быстро-быстро движется, и все приходит в порядок, и снова неподвижно, как… как…

Он подыскивает, с чем бы таким сравнить самые неподвижные вещи. Мне это не очень интересно, так что я перебиваю его:

– Могут это быть крысы?

– Нефиговые же должны быть крысы! – Он смеется, заходится никотиновым кашлем и хлопает себя по груди. – Извиняюсь за выражения. Крыс-то я б услышал. К тому же я повсюду ставлю ловушки и разбрасываю яд. Всегда так делаю.

– А если это люди приходят без спроса? Дети, например? – Я киваю на служебную дверь: – Вроде не самый охраняемый объект.

Он выдувает дым ноздрями.

– Нормально охраняемый. Когда я спускаюсь в подвал, то всегда запираю за собой. И прежде чем вы спросите, так вторая дверь, которая ведет на первый этаж… Короче, когда я вижу это существо, та дверь тоже всегда закрыта.

– Когда вы впервые заметили эти двигающиеся тени?

Он хмурит брови:

– Какое у нас сегодня число? Пятнадцатое ноября? Думаю… пару недель назад было в первый раз. Да если по правде, привидение в подвале – это не так уж и плохо. Скрашивает будни.

Я прихожу к выводу, что Джонсон – слабоумный и нельзя принимать его слова за чистую монету. Его показания противоречат сценарию, который оформился в моей голове, так что я отмахиваюсь от него. Журналистика как она есть, друзья мои.

Бекс, моя прекрасная Бекс, свернувшись калачиком в кровати, в темноте, смотрит по телевизору «Доброе утро, Америка», рядом – стакан воды и полупустая пачка таблеток.

– Я больше никогда не буду пить, – заявляет она из-под вороха рыжих волос. – Никогда.

С порога я чувствую странное напряжение между нами. Пока не знаю, помнит ли она наши вчерашние поцелуи, или помню только я, и сам нервничаю, чем, в свою очередь, смущаю ее. Я не хочу рисковать и решаю вести себя так, как будто ничего не произошло, и зову ее завтракать.

На террасе под алым навесом она любуется панорамой южной части города. Я решаю не рассказывать ей о том, что чем южнее ты находишься, тем выше шансы, что тебя изрешетят в бандитской перестрелке.

– Неслабо для первого дня отпуска, – говорит она за беконом, яичницей и кофе.

– Хорошо все помнишь? – спрашиваю я беззаботно.

Она забыла надеть солнечные очки, но ее глаза, к сожалению, ничего не выдают.

– Первую половину вечера – да. После этого – не сказала бы.

Наши минуты вызывающего поведения в общественном месте отправились прямиком в мусорную корзину ее памяти. Черт. И все же лучше уж так, чем если бы Бекс проснулась в ужасе от случившегося.

Она пьет кофе, смеется, когда я прячу в карман миниатюрные бутылочки «Табаско» из набора на нашем столике (дома у нас целая корзина таких бутылочек из разных американских отелей), и я решаю, что пора рассказать ей новости о видеозаписи.

Некоторое время она молча сидит, открыв рот, и наконец говорит:

– Ты приехал в Голливуд, и оказалось, что видео было сделано здесь. Ты остановился в этом отеле, и оказалось… что видео было сделано здесь.

Она тычет вилкой в темные полоски бекона на тарелке, пытаясь все осмыслить, и спрашивает:

– А ты сам выбрал этот отель?

– А вот это, – говорю, – очень хороший вопрос.

Глава 10

На седьмом этаже делового центра в Калвер-Сити профессор Спенс промокает носовым платком лоснящийся лоб и озвучивает свои мысли:

– Я и подумать не мог, что весь ваш эксперимент уложится в две недели, что я здесь! Наша команда только на медитации потратила год. А… Слушайте, я все-таки спрошу, нельзя ли что-нибудь придумать с этим проклятым кондиционером?

– Ваш медитационный период не дал конкретных результатов, сэр, – отвечает Астрал, сидящий напротив. – Прочитав вашу книгу, я пришел к выводу, что медитации были стратегической ошибкой. Все интересное началось потом, когда вы подошли к делу под новым углом.

– Но медитации послужили важным базисом для дальнейшей работы, – возражает профессор. – Я настоятельно рекомендую вашей команде не пропускать этот этап. Хотя бы попробуйте.

Элисандро – тот, которого я раньше называл Повелителем Драконов, – цокает языком:

– Я сильно сомневаюсь, что нам это поможет.

Паранормальные по-разному относятся к профессору Спенсу. Большинство проявляют к нему должное уважение за его достижения в семидесятых, но в то же время считают, что Эксперимент Ая должен использовать более современный подход. И только Элли (она же Горячая Мамаша) и Паскаль смотрят ему в рот. Я? Мне все равно. Что он есть здесь, что его нет – его поезд уже ушел.

– Мы столько времени проводили в медитациях, – не унимается Спенс, – чтобы думать о Гарольде. О его характере. Мы целый год старательно концентрировали на нем наши мысли. Должен сказать, меня терзают смутные сомнения, что вы не слишком четко видите перед собой личность этой Аи. Вы бежите впереди паровоза.

Еще чуть-чуть, и можно будет увидеть, как слова профессора, начертанные шрифтом Comic Sans, болтаются в воздухе и вскоре рассыпаюся в прах. Поджав губы, он вздыхает. Я задавливаю смешок, радуясь про себя, что попытки старого хрыча продлить программу не находят отклика. (Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, насколько глупо себя вел и я, и все остальные за тем столом. Мы сами вымостили себе путь к катастрофе.)

Спенса не поддерживает ни одна душа, и мы с наскока приступаем к фазе эксперимента, которая в семидесятых шла под номером два: ждем появления фантома.

Спенс и его коллеги провели в медитациях год, ожидая появления Гарольда, но – безрезультатно. Они уже готовы были опустить руки, но, вдохновившись британскими парапсихологами, изучавшими психокинез, передумали. Британцы, которые, в свою очередь, вдохновлялись эстетикой викторианских спиритических сеансов, выдвинули гипотезу об элементах, которые могут способствовать проявлению феномена. Вера, уверяли они, играет первостепенную роль. А расслабленная, неформальная обстановка даст нужные результаты с большей вероятностью, чем усиленная медитация.

– Так что будем просто общаться, – говорит Астрал. – Профессор Спенс, напомните нам, что вы делали в этот период?

Спенс вскидывает брови, мол, теперь вас интересует мой опыт.

– Например, – начинает он осторожно, – мы рассказывали друг другу анекдоты, пели песни, просто беседовали. Иногда о Гарольде, но не всегда. Старались разнообразить. Иногда читали стихи.

– Благодарю, профессор, – говорит Астрал, жуя чипсы в режиме интенсивной стирки. – Значит, будем все это делать начиная с сегодняшнего дня.

– Может, хотя бы без стихов, – ворчит Элисандро.

– Эй, – Элли игриво толкает его локтем, – у меня отличные стихи.

– А, – отвечает он. – Так вот что это такое, – и кладет руку ей на спину. – Шучу, малыш.

«Как же ты меня бесишь», – думаю я, уставившись на него.

Спенс добавляет, что в семидесятых они раскладывали по комнате связанные с персонажем Гарольда предметы. Шпаги, сладости, антикварные подушки. Он говорит, что все это делалось с целью «помочь нам представлять персонажа с предельной ясностью».

Если его и слышат, то никто не слушает. Всем важно только то, что хотят сказать они сами. Вещание на публику – наше агрегатное состояние.

Лиза-Джейн (Архетипная Готка) просит профессора в трех словах описать атмосферу, которую удалось взлелеять его коллегам. Он задумывается, делает жест, как будто держит рукой невидимую трубку, и изрекает:

– Компанейская. Беззаботная. Шаловливая.

Прокатывается волна смешков. Как дети малые. Я смеюсь вместе со всеми над устаревшим значением необдуманно выбранного слова, и на лице профессора последовательно отображаются недоумение, догадка, обида и отдаление. Он во всех смыслах человек из прошлого века, и тем не менее именно он – голос разума в нашей компании.

Но никто не хочет ничего слышать.

Мы откроем глаза, только когда будет уже слишком поздно.

Расслабиться в нашей компании оказывается непросто. Паранормальные отнюдь не типичные калифорнийцы. Это заряженные кофеином маргиналы на обочине общества. Так что процесс создания компанейской, беззаботной и шаловливой обстановки в этом безликом официозном конференц-зале идет, мягко говоря, со скрипом. А когда не со скрипом, то просто наперекосяк. Хоуи (Бездельник) без умолку талдычит о своем маниакальном соседе – со всей искренностью, конечно, но как-то задает неверный тон.

Мы обсуждаем и дополняем блеклую жизненную историю Аи. Ее неблагодарного мужа, ее унылое существование в офисе Сиэттла, скрашенное только связью с коллегой по имени Джереми (не я предложил это имя). Каждый день они обменивались взглядами через офис. Урывки запретных отношений, перераставшие во что-то большее. Чем-то большим оказалась смерть Аи. Потому что глухой зимой 2004 года, когда она торопилась на тайное свидание с Джереми, ее сбил грузовик. Прощай, Ая. И даже моя идея с грузовиком в итоге пригодилась. Элисандро и Хоуи особенно воодушевлены сценарием. Если читать между строк, думаю, им обоим когда-то изменяли, и в Ае они видят козла отпущения.

Наша история, может, и банальна, но Ая – как булыжник из фильма про Индиану Джонса. Катится, катится, и так просто ее уже не остановишь и не передумаешь. Теперь мы должны придерживаться придуманной нами легенды. Да и потом, нам не терпится перейти к самому интересному.

Так что мы пропускаем подробности несчастливой семейной жизни Аи и ее вечно угрюмого супруга, которого Йохан (Служивый) в редком проблеске ясного рассудка предложил назвать Иваном. Морской пехотинец Йохан все еще шугается каждого шороха и подолгу уходит в себя, но постепенно успокаивается, сбегая от реальности в историю Аи. Может, затем ему и нужен эксперимент – чтобы уйти от реальности. Мне так и не удается расшевелить его, хотя я особо и не напрягаюсь.

Вперемешку с обсуждением Аи мы с удовольствием обсуждаем себя и свои интересы. Я рассказываю о своем бестолковом путешествии на «кузнечике» по стране, которым так мечтал обратить на себя внимание. Потом передаю эстафету и думаю о своем, когда другие что-то рассказывают. Но сейчас, когда я сижу в номере отеля и проигрываю записанный в тот день аудиофайл, мне хочется их слушать.

Глазастая Элли рассказывает о народной медицине. Говорит, что переняла это искусство от дедушки из Нового Орлеана.

– Он служил медиком во флоте. Даже после того, как вышел в отставку, всегда следил, чтобы аптечка была полной. Мы называли ее дедушкиной поликлиникой. В детстве мы с сестрами не смели и заикнуться о порезе на пальце, потому что в ход сразу шел йод.

Одному Элисандро интересен монотонный рассказ о том, что Элисандро узнал о цифровых проекциях за время работы в местном кинотеатре. Только Астралу кажется увлекательной новость о «прикольной сети», которая открылась в районе и может посоперничать с бургерными In-N-Out. Всем плевать на задумку Йохана выпустить свою серию ДВД о фитнесе под вдохновением от сериала «Инсанити» Шона Ти. Чужие монологи не отвлекают от чтения комментариев в Интернете.

Сессия подходит к концу, а ничего сверхъестественного так и не происходит. Никто не хочет стучать по нашему столу. Профессор не произнес ни слова с той поры, как мы над ним посмеялись. Глядя, как старый академик направляется к лифтам с поразительной для его возраста прыткостью, что-то мне подсказывает, что он не вернется. И я оказываюсь прав. Завтра же он покинет отель и вернется домой в Торонто за свой счет. Решение, которое спасло ему жизнь[19].

Паранормальный Голливуд больше не вспоминал о нем.

Перед тем как мы расходимся, я делюсь с остальными своими новостями.

– Прошлой ночью я узнал, что бойлерная из видео – это бойлерная моего отеля.

Отпрянув, они делают глаза – безупречная имитация людей, застигнутых порывом ветра. Я практически верю им.

Но моя паранойя уже вызрела в подозрение. Дело в том, что, когда я сообщил Астралу о своем приезде, он скинул мне ссылку на предварительно отфильтрованный список «прикольных» гостиниц. Мне показалось это любезным и радушным жестом.

Угадайте, какая гостиница красовалась наверху списка под самым привлекательным описанием и самыми выгодными ценами?

Вот-вот. О том и речь.

Ах, Астрал, толстый фокусник. Мастерски разыграл этот козырь.

Вот я и стою перед Паранормальными в твердой уверенности, что они сами сняли это видео. Может, у них даже найдется сообщник в «Сансет-Касле». Может, Джонсон вовсе не такой дурачок, каким прикидывается.

Просто Паранормальные прознали про итальянский экзорцизм, про тему моей книги и решили оседлать этого конька, чтобы как следует нагреть руки на моей популярности. Паскаль взломал мой аккаунт на YouTube, залил видео, а потом уже Астрал начал настойчиво агитировать меня приехать в Голливуд. Может, у них даже был запасной план на случай, если я не выберу «Сансет-Касл». Под каким-нибудь предлогом, но они выманили бы меня туда, чтобы я все-таки сделал это открытие. Они даже вынудили меня проспонсировать большую часть эксперимента. Я раньше не признавался в этом, но теперь-то какая разница? Эксперимент Ая был гораздо важнее для меня, чем вы думаете. Мне очень-очень нужно было знать, мог ли я нафантазировать Марию и облако дыма в Гонконге.

Сценарий, который они хотят разыграть, довольно банален, отчего мне еще досаднее, раз я купился – в буквальном смысле – на такое. Журналист становится одержим страшной видеозаписью, и некая незримая сила тянет его в тот самый отель, где была сделана видеозапись. И тут появляется Паранормальный Голливуд на белом коне и изгоняет духа «Сансет-Касла»! Я уже молчу о том, как они присосались к моей славе, моим подписчикам и моему банковскому счету. Весь день они донимают меня онлайн, требуя лайков, репостов и прочих радостей, но я решил игнорировать их запросы.

«Астрал приглашает Вас оценить его страницу».

Игнор.

«Лиза-Джейн Спинкс приглашает Вас оценить ее страницу».

Игнор.

«Элисандро Алонсо Лопес приглашает Вас оценить его страницу».

Ну, вы поняли. Но все-таки продолжу им подыгрывать. Хочу посмотреть, куда это заведет нас дальше.

– Не заинтересует ли вас мое предложение провести сеанс в бойлерной сегодня вечером? – предлагаю.

Слова «Черт возьми, да!» произносятся столько раз, что успевают потерять свое значение.

– С управляющим я как-нибудь договорюсь, – говорю я и добавляю как бы невзначай: – Или, может, вы знакомы с кем-то из сотрудников?

Немая сцена.

Отлично держитесь, ребятки. Всем по Оскару. Как же я хочу пробиться через ваши панцири и выбить из вас чистосердечные признания. Потому что, несмотря на всю вашу псевдонаучную ахинею, такие, как вы, дают людям ложные надежды.

Я стою перед Паранормальным Голливудом и хочу, чтобы кульминацией моей книги стал разгром и разоблачение самого аутентичного призрачного видео в истории Интернета. Я хочу записать на пленку момент, когда они скажут вслух, что сами сняли видео и чего хотели этим добиться.

Я этого еще не знаю, но я превратился в Салли Стронга.

Помните Салли Стронга из шестой главы «Джека Спаркса среди бандитов»? Тот парень, которого я пытался вразумить во время нашего полуночного разговора на перевернутых ящиках в залитой лунным светом подворотне? Этот паренек из детройтской «черной» банды мнил себя благородным воином, сражающимся за правое дело, неуязвимым и непогрешимым. Бескомпромиссный бунтарь, который отринул прежнюю систему ценностей. Однако на деле он был обычным серийным убийцей с красивым титулом, чьи дни были уже сочтены.

Я этого еще не знаю, но моя внутренняя слепота уже достигла такого масштаба.

Когда Шерилин Честейн звонит мне на телефон автомобиля, мои волосы взлохмачены ветром автострады – несмотря на ноябрь, я раскатываю в «Крайслере» с откинутой крышей. Я в хорошем настроении и решаю потешить сумасшедшую Шерилин – женщину, которая через несколько дней останется моей единственной надеждой на избавление, – и в кои веки беру трубку.

– Джек, я видела твои записи об эксперименте. Не участвуй. Я серьезно. Откажись.

– А что такое, Шер? Боишься, что Паранормальные займут больше места в моей книге, чем ты и твои флакончики?

– Прекрати проецировать на меня свое поведение, кретин. Я беспокоюсь о тебе и твоей безопасности. Неужели ты не чувствуешь, Джек? Ты летишь в пропасть!

Я вдавливаю гудок и объезжаю водителя, решившего проскочить на красный.

– Скотина! – кричу я через плечо и не уточняю, что не имел в виду Честейн.

Ее искаженный аппаратурой голос настаивает:

– Экзорцизм был только началом, Джек. Это еще не конец, поверь мне на слово. Ты уже догадался про слова с видеозаписи?

Мне требуется время, чтобы найти ответ.

– Это все наркотики. Крыша немного отъехала. Мне еще потом Мария Корви в гостиничном номере примерещилась. И вообще, без обид, но я за рулем.

Мой палец зависает над кнопкой отбоя. Что-то сдерживает меня. Даже когда я так одурманен слепым высокомерием, во мне зиждется толика здравого смысла. Я хочу послушать, что она скажет про явление Марии.

– Наркотики ни при чем, ты и сам знаешь, – говорит она. – Видео, Мария, эксперимент – все взаимосвязано. Скажи, перед тем как сжечь книгу, ты прочел главу о себе?

Картинка перед глазами на секунду расплывается, а потом фокусируется обратно. Я стискиваю руки на руле и держусь из последних сил. Я не осмелился прочесть ту главу. Я лишь прочитал предисловие Ди Стефано, в котором о моей жизни говорилось в прошедшем времени. Этого хватило, чтобы на борту самолета меня захлестнула истерика. В глубине души я до сих пор теперь думаю, что книга – это чей-то гадкий розыгрыш, но я был на борту летящего самолета, я чувствовал запах гари – меня накрыло приступом паники. Жаль, что тогда в Брайтоне я передумал и не сжег книгу дотла.

Если та глава пережила пламя моей зажигалки, читала ли ее Честейн? Знает ли, что я должен умереть?

Я нажимаю отбой.

Честейн набирает меня еще три раза, но я не отвечаю и закапываюсь поглубже в свою уютную норку. Твержу себе, что Честейн – аферистка, которая хочет завоевать мое доверие. Мария Корви – убийца, но не одержимая же дьяволом убийца. Тони Бонелли не звонил мне с угрозами, а может, и вовсе не умирал. Видеоролик – дело рук горстки манипуляторов, гоняющихся за призраками в Лос-Анджелесе. Эксперимент Ая – хорошая тема для книги.

И можно с чистой совестью забыть о словах, которые слышны мне одному.

Все в порядке.

Мой защитный панцирь прочен как никогда. Многие живут, не снимая такого панциря, и не мне их винить.

Думаете, мои причины не расследовать убийства в больнице и исчезновение Марии звучат как глупые отмазки? Вы правы. Я твержу себе те же самые слова оправдания, что написаны на этих страницах, но мысль о возвращении в Италию ужасает меня. С того момента, как Мария Корви выследила меня в Гонконге… нет, с того момента, как она сказала «Счастливого пути» устами Тони, я жалею, что встретил ее в своей жизни. Мне кажется, будто я активировал что-то и теперь стены смыкаются вокруг меня.

Я закатываю эти потаенные страхи в кокон бравады, тщетно пытаясь заглушить в мыслях строчку из «Нирваны»: «То, что ты параноик, еще не значит, что за тобой не следят».

Помните, я писал, что просыпаюсь от одного и того же сна и смеюсь над ним? Сплошная бравада. Каждую ночь в 3.33, и ни минутой позже, я пробуждаюсь, дрожа всем телом. Потом я не могу заснуть без сигарет и щедрого глотка водки.

Я всегда боялся «Изгоняющего дьявола». Даже от обложки пластинки Slayer мне не по себе.

Комнаты страха для меня – своеобразная терапия по работе над фобиями. Я бы ни за что не набрался смелости сесть на такой аттракцион, если бы рядом не было Бекс.

Пока она не прилетела в Лос-Анджелес, я спал с включенным светом. Говорил себе, что не хочу споткнуться спьяну по дороге в ванную и пораниться.

Я говорил это себе с юных лет.

Как ловко мы умеем себя обманывать. Утешаем себя рассудительными отговорками, которые придумываем, чтобы заполнить пустоту внутри.

Я думал, что попал в «Шоу Трумана» во время экзорцизма, но кости у меня все равно похолодели.

Я рассмотрел все реалистичные варианты, как Мария могла оказаться в моем номере, но когда она исчезла за дверью, я разрыдался от непонимания.

Я сказал, что звонок от покойного Тони Бонелли был розыгрышем, но я никогда не чувствовал себя так одиноко в толпе людей.

И да, я записывал эти оправдания на бумагу.

Я лгал вам и тем самым утверждался во лжи самому себе.

Кокаиновое онемение творит чудеса. Без понюшки я бы в жизни не последовал за голосом в подвал.

А больше всего на свете мне придает силы моя тайная миссия. Она заставляет меня продолжать расследование вместо того, чтобы сбежать в Брайтон и спрятаться дома под кроватью. Миссия, о которой я буду готов рассказать и вам, когда подойдет час.

И пусть я качу в Бербанк к доктору Санторо, самоуверенно от всего отнекиваясь, но где-то внутри, спинным мозгом я понимаю, что Шерилин предупреждает меня неспроста. Происходящее отнюдь не психологические «ниточки и узелочки». Я действительно что-то запустил тогда в Хэллоуин. Тони дотянулся ко мне из могилы, чтобы сказать, что я получу по заслугам. И как написано на страницах книги священника Примо Ди Стефано, которой еще не должно существовать на свете, я заслуживаю смерти.

Но ты, Джек, просто крути баранку. Занюхивай свою жизнь химической эйфорией. Лезь на рожон, строчи в Интернете, что сверхъестественного не существует.

Все в по-ряд-ке.

Никакие усилия доктора Санторо не помогают мне выбраться из этой цельнометаллической оболочки. Я явился на прием только потому, что хочу найти рациональное объяснение для Сатанахии, Мании и Баракияла, но Санторо знает, где кость зарыта, и начинает копать.

– Как бы вы описали свое детство?

– Никак.

В нашу первую встречу Санторо не смог разговорить меня о родителях. Теперь я отказываюсь обсуждать и Марию Корви. Я знаю, что должен поделиться с ним, правда, знаю, но не могу себя заставить. Я говорю себе: в следующий раз, обязательно, только высплюсь сначала, как только, так сразу…

Салли Стронг мной бы гордился.

Питбуль Шерон тоже на месте. Странно. Теперь, когда я пишу эти строки на забрызганной кровью кровати отеля, описание ее смешных повадок кажется бессмысленным.

– Все взаимосвязано, – говорит Санторо. – Вы, конечно, не обязаны говорить со мной о детстве. Но вы же не можете прийти к остеопату с жалобами на боль в шее и не позволять ему прикасаться к вашим плечам. Одно вытекает из другого, как нитка в клубке.

Ниточки, узелки.

– Я уже сказал, что хочу поговорить про видео. Вы помните, то…

– Видеоролик из Интернета, да, – обрывает меня Санторо и сверяется с заметками.

Вот в таком мире мы живем сегодня, что даже ваш психиатр не дает вам договорить до конца.

Когда я говорю о трех словах, которые слышу только я, складывается впечатление, что доктор понятия не имеет, что на это ответить.

– Думаю, вы понимаете, что все это – имена демонов?

Я киваю.

– А как вы относитесь к демонам и дьяволу? – продолжает он.

– Так же, как и к богу, – отвечаю я, а в голове крутится мысль, не выдаю ли я мимикой лица собственной лжи. – Воображаемые друзья для взрослых. И воображаемые враги.

– А сама концепция дьявола внушает вам страх или тревогу?

Мария Корви марионеткой вскакивает с пола церкви.

Мария Корви ловит машину и шепчет «Счастливого пути» в тумане.

Мария Корви произносит все три слова на видеозаписи – молчи, молчи, молчи.

Но ты ведь и сам знаешь, что это она, девочка из твоих кошмаров.

Знаешь.

Молчи!

Я проглатываю комок страха.

– Концепции – это просто… концепции.

Часы протикивают три доллара под стук ручки Санторо по странице блокнота. Стоит мне обратить внимание на эту привычку, и каждый стук начинает отдаваться эхом в моей голове, как удар молотка.

– Каков этот голос? – спрашивает он. Мои ладони мокнут: он что, прочел мои мысли? – Мужской? Женский? Юный? Старый?

– Не знаю.

Я хочу, чтобы все это поскорее осталось позади. Могу думать только о паре дорожек кокаина – белоснежных и нежных, как перышки ангелов.

Санторо хмурится и опускает глаза в блокнот. И снова: тук-тук-тук. И я знаю, что он сейчас тоже связывает ниточки в узелки. Психотерапевты всегда так делают. Собирают из отдельных фрагментов общую легенду, точь-в-точь как журналисты и фанатики сверхъестественного.

– Этот голос похож на голос Марии Корви?

Ни слова о М**** К****, Санторо, а не то сам кончишь, как в «Крепком орешке».

Лицевыми мускулами я принимаю удивленное выражение.

– Хм! Сложно сказать.

Уходи оттуда, Джек. Уходи и не возвращайся.

Тук-тук-тук.

– А за рамками видеозаписи вы когда-нибудь слышали голоса?

Ну, начинается. Голоса. Как же психиатры любят голоса.

Для начала, как насчет голоса, который звал меня за собой, заманивая в бойлерную? Нет, не будем усугублять. Я уже сознался в том, что слышу слова, которых не должен слышать. Слова дьявола, ни много ни мало. «Псих», – сигналит клаксон прямо надо мной.

Голоса. Проверки мозга. Диагнозы. Шизофрения. Опухоль.

Спокойный как удав доктор говорит, что хочет выписать мне направление в медицинский центр. Я могу сам выбрать любой такой центр, деньги-то все равно плачу я, но он готов порекомендовать хорошую клинику.

– Самая обыкновенная проверка, – он стучит ручкой, а я поднимаюсь на резиновых ногах и вяло плетусь к выходу.

Да, я встаю и ухожу. Я иду быстро, и вскоре голос Санторо смолкает за мной:

– Разве вы сами не хотите найти этому объяснение?

Я иду до тех пор, пока глоток токсичного воздуха Лос-Анджелеса не спасает мне жизнь.

Потому что в трудную минуту вы всегда можете рассчитывать на Джека Спаркса и на то, что он уйдет.

Глава 11

Бекс стоит вверх тормашками у стенки в нашей комнате, широко расставив ноги.

Ее лицо покрыто испариной. Мускулы, удерживающие на себе вес ее туловища, дрожат от напряжения. Зрелище меня не удивляет: я привык возвращаться домой и заставать ее в сомнительных позах. Так она поддерживает себя стройной и гибкой. Напротив, все это слишком знакомо. Мы снова откатываемся на территорию добрососедских отношений.

Поздоровавшись, я ухожу в ванную. Если вы не хотите, чтобы кто-то услышал, чем вы занимаетесь, нужно нажать смыв в унитазе и быстренько втянуть порошок ноздрями, пока шумит вода. Кокаинщики, прибегающие к этой маленькой хитрости, считают себя ужасно изобретательными.

С мастерством, которое не прекращает меня удивлять, Бекс спускается со стойки на руках и выпрямляется. У меня перед глазами снова встает Мария Корви, когда она зловещей марионеткой вскочила с пола церкви, но в который раз за сегодня я отмахиваюсь от воспоминания. Я слишком хорошо научился отворачиваться от проблем. Стыд и вина – в них мне нет равных.

Допамин растет, зрачки расширяются, я падаю на кровать и лежу на обертках дорогих продуктов, которые еще недавно лежали в корзинке у мини-бара.

– Извини, – говорит Бекс. – Из-за похмелья я слишком много ела сегодня. Я не виновата. Это все похмелье. Из-за него я еще и телевизор много смотрела.

– Ты что, даже не выходила на улицу?

– Дошла до журнального киоска после обеда. А потом решила, что лучше дождусь тебя.

Я стараюсь сдержать прилив нахлынувшей надежды. Нет ничего страшнее ложных ожиданий.

– Тогда, – говорю я, – начнем сегодняшний вечер с самого шикарного места.

– Серьезно?

– А то. Там очень атмосферно. И горячо.

– Круто, – говорит Астрал, обливаясь потом, и тычет пальцем в одинокую лампочку на потолке. – Ну прям «Зловещие мертвецы».

Паранормальные шарятся в полумраке и так стараются ничем не выдать, что уже бывали в этом подвале, что просто умора.

– Видно намного больше, чем на видео, – замечает Хоуи, ковыляя к трубам, и щупает приборы, как будто попал в декорации «Тардис»[20] на съемочной площадке Би-би-си. – Я не знал, что тут есть лифт.

Я верю в искренность Бекс, и больше ни в чью. Она ничуть не огорчена, что я привел ее в подвал, и с восторгом разглядывает все вокруг. Но с самого первого просмотра она верила в реальность видео и теперь боится отходить от меня далеко.

Сверху до нас добирается запах сигарет – это Джонсон курит за мусорными баками. Вместо того чтобы просить разрешения у Ховитца, я соврал Джонсону и сказал:

– Мы с парой экспертов хотим провести спиритический сеанс сегодня у вас в подвале. Мистер Ховитц велел мне спросить разрешения у вас.

– Да ладно?

– Да, он назначил вас официальным координатором мероприятия.

Мне все равно, уволят Джонсона после этого или нет.

Отперев служебную дверь, он ведет нас вниз по полуобсыпавшейся каменной лестнице. Мы с Йоханом помогли ему вынести из подсобки в бойлерную старенький стол. Остальные разобрали упиравшуюся в потолок башню из составленных стульев. Джонсон потоптался немного, надеясь на приглашение присоединиться, пока я не предложил ему пойти подышать воздухом. Я пообещал, что он первым узнает о результатах.

– Только не крутите тут ничего, – предостерег он напоследок и потащился наверх.

Там уже начинало смеркаться.

Сейчас я просто стою и наблюдаю за пантомимой Паранормальных. Я сразу вспоминаю их выпуски на YouTube, где они посещают «таинственные» места Америки. Нашествие парапсихологических супергероев.

– Я явно чувствую здесь чье-то присутствие, – заявляет Астрал и опирается обеими руками на шаткий столик. – Как вошел, так сразу и почувствовал, еще на лестнице.

Его соратники согласно кивают.

– Слишком холодно тут для бойлерной, – говорит Йохан.

Все снова соглашаются. Элли замечает, что в помещении нет окон. Бекс как-то странно притихла. Я понимаю, что их наблюдения пугают ее, и она зажимается. Я подмигиваю ей, и она храбро улыбается мне в ответ, чем трогает меня до глубины души.

Лиза-Джейн привинчивает камеру к штативу, хотя я недвусмысленно предупредил не выкладывать запись в Интернет без моего разрешения. Паскаль и Элисандро настраивают остальные игрушки.

Элли с довольным видом вытаскивает потрепанную и выцветшую от солнца спиритическую доску.

– И куда же без нее. Она передавалась в моей семье из поколения в поколение.

Действительно, почему я думал, что мне удастся написать книгу о сверхъестественном, в которой не будет фигурировать спиритическая доска? Так я им и говорю. Выходит недружелюбно, как всегда. Раздрай в моих мыслях мне уже знаком. То же самое я чувствовал, когда однажды Бекс предложила посетить сеанс американского медиума в Брайтоне. Головой я понимаю, что сейчас Паранормальные выдадут очередное представление – финал их коварного плана. Понимаю, что все это будет поддельным и игрушечным. Но мое бешеное сердце твердит совсем иное. Я присоединяюсь к остальным, намеренно подсаживаясь поближе к Бекс.

Сам не знаю, чего я боюсь больше: того, что мы вызовем настоящее привидение, или того, что меня втягивают в водоворот чужой лжи.

Во всем надо винить мою тайную миссию.

Астрал забирается на стул, строя из себя хозяина банкета, и устраивается так, чтобы внимание камеры было приковано к нему. Я даже слышу, как он командует Паскалю подправить объектив, чтобы лучше попадать в кадр. Я в кадр, естественно, не попадаю вовсе – явно намеренный ход с их стороны.

– Нам нужно расширить сознание, – сообщает Астрал и бросает взгляд в мою сторону. – Чтобы мы могли подключиться к обитающему здесь духу. Все готовы?

Я киваю, принимая их правила. И жду, когда они сделают неверный шаг.

Мы кладем указательные пальцы на планшетку – это деревянная стрелка на доске с прозрачным стеклянным глазком в центре. Чтобы лучше видеть буквы, которые будет произносить дух. Наши кулаки образуют плотное кольцо вокруг окошка. Я правша, Бекс – левша, и мы касаемся друг друга большими пальцами. Я обхватываю ее палец своим и сжимаю. Говорю себе, что это для ее поддержки.

Вокруг нас мигают лампочки. На соседнем мониторе тянется тоскливая линия в ожидании посторонней активности.

Астрал опускает театрально дрогнувшие веки.

– Мы просим встречи с обитающим здесь духом. Мы видели тебя на YouTube и очень заинтригованы. Весь Интернет тоже.

Он что, сейчас скажет духу, сколько просмотров и уникальных посещений набрало видео? «Каспер, чувак, твой рейтинг просто заоблачный».

Слышно только шум компьютеров и извечный гул генераторов. Все неподвижны. Только я чувствую, как Бекс незаметно притягивает мой палец ближе. Интересно, ей нравится или она раскаивается, что пришла сюда? Интересно, где нахожусь я на этой шкале.

– Ты сейчас здесь? – спрашивает Астрал в темноту. – Ответь нам через доску. Ты здесь?

Не меньше тысячи ударов моего подгоняемого кокаином сердца проходит, прежде чем планшетка сдвигается с места.

Хотя я отчетливо ощущаю, что сам нисколько не давлю на стрелку, я читал научное объяснение движущейся планшетке: это называется идеомоторный акт. Это когда мозг подсознательно, даже против нашей воли, запускает вашу моторику.

Впрочем, в нашем случае и так понятно, что планшетку двигают семеро присутствующих (все, кроме Бекс), которым известен заранее спланированный финал этой истории.

Планшетка отползает от верхушки доски и движется вдоль алфавита.

Паскаль смотрит на свои датчики. Я тоже вижу, как плоская линия дала первый рывок.

– Электромагнитная энергия – десять, – сообщает он. – Понижение температуры – десять.

– Оно и видно, – говорит Элли.

Стало действительно холоднее. Я вглядываюсь в аппаратуру Паранормальных, пытаясь понять, какая из этих машин незаметно качает холодный воздух.

Когда планшетка останавливается, в глазке отображается буква «Я».

Все тихо произносят ее вслух. Мы ждем продолжения.

Планшетка двигается с места, но вместо того, чтобы перейти к новой букве, она остается на прежней.

Планшетка не покидает букву «Я».

Она медленно-медленно обводит ее кругом.

Астрал кашляет:

– Это первая буква твоего имени?

Кажется, я понимаю. Сейчас планшетка тронется к слову «ДА», которое зафиксировано на доске с другими полезными словами – «НЕТ» и «ПРОЩАЙТЕ». Чтобы разрядить обстановку, я бормочу, что актуально было бы написать на доске «OMG» и «LOL». Смеются только Бекс и Паскаль.

Планшетка продолжает двигаться, но не сходит со своего курса.

Она упорно обводит кругом «Я».

Некоторое время Астрал пытается выбить из духа бойлерной хоть что-то еще.

Он спрашивает, сколько ему было лет, где он родился.

Возражает ли он, что мы с ним связались? Мы что-то делаем не так?

Нет ответа.

Я…

Я…

Я…

Когда мы решаем, что пора сворачиваться, сожалением переполнены все, и даже я. Где шоу, где пантомима? Где кульминация хитроумного плана Паранормального Голливуда?

Я предпочитаю не разговаривать с Астралом без лишней надобности, но сейчас спрашиваю:

– Вам раньше когда-нибудь отвечали одной буквой?

– Тут обычно или пан, или пропал, – отвечает за него Элисандро. – Или вообще не ответят, или сыплют ответы как горох.

– Всего одна буква, – недоумевает Хоуи. – Почему одна? Почему именно «Я»?

Йохан пожимает плечами:

– Может, это в самом деле первая буква его имени. Начал – а потом струсил.

Астрал с тяжестью поднимает свое грузное тело из-за стола.

– Можно еще разок попробовать через несколько дней.

Ага, значит, сегодняшний вечер – это лишь начало долгосрочной аферы. Со стороны показалось бы слишком ладно и складно, если бы наше «привидение» начало трещать как трещотка после первого же вопроса. Викторианские медиумы тоже иногда заявляли, что мертвые не хотят общаться, чтобы набить себе цену, когда благодаря их удивительным талантам духи все-таки выходили на связь.

Разбившись на небольшие группы, мы тихонько переговариваемся между собой. Своеобразная коктейльная вечеринка. Лиза-Джейн и Йохан вешают мне на уши лапшу о своих былых приключениях за спиритической доской. Я их не слушаю. Я гляжу по сторонам, отмечая, что даже дополнительно выставленный нами свет не смог пробиться в некоторые углы подвала.

А потом я обращаю внимание на Астрала и Бекс. Они стоят в стороне от остальных, у дверцы лифта, и разговаривают. Они далеко, и я не слышу слов, но Астрал стоит, прислонившись в стене, в такой позе, как будто клеит ее.

Как же, как же. Удачи, толстячок.

Опускается ночь. Бульвар Сансет залит огнями фар, ярким неоновым светом и прожекторами на высоких рекламных щитах. Мы с Бекс ждем, когда электронный светофор позволит нам перейти на противоположную сторону дороги к «Карнис», ресторану быстрого обслуживания, уместившемуся в желтом вагончике на обочине.

Нужно было сначала поесть, а потом уже нюхать кокс, но после сеанса столоверчения мне приспичило. Нужно было привести себя в норму и подзарядить свою самоуверенность, или браваду, зовите, как хотите. И теперь я вообще не хочу есть.

Бекс уверяет, что страшно ей совсем не было.

– В подвале было жутко, но эти, как их, Парапланеры… они просто хотят, чтобы ты написал о них книгу. У них у всех такие глаза, будто они пришли на прослушивание в реалити-шоу.

– Спасибо, – говорю я. – То есть я все-таки не сошел с ума.

Мы переходим улицу, и я добавляю:

– Если тебе не было страшно, почему тогда ты так притихла?

Она не отвечает и тихонько улыбается себе под нос.

– Странное дело, – выдает она, когда я повторяю вопрос. Мы поднимаемся на три ступеньки и заходим в «Карнис». – Я так смущалась! Обычно я так себя не веду.

Я не понимаю.

– С чего бы ты смущалась?

Пауза.

– Как зовут этого парня? В самом деле, что ли, Астрал?

В меня как будто воткнули раскаленные гвозди.

– Допустим… И что?

А Бекс смеется на это.

– Мне все тебе разжевывать надо?

Мы стоим перед окошком заказов внутри вагончика, и нас приветствует парень в фирменной футболке и кепке:

– Добро пожаловать в «Карнис», что будете заказывать?

Я не обращаю внимания.

– Да, Бекс, будь добра, разжуй.

– Ну хорошо, мне он понравился, доволен? Он милый хиппи.

Раскаленные гвозди разрывают мне селезенку, высвобождая поток желчи.

– Ты ведь шутишь, да?

– У него красивые глаза.

– Вы заказывать будете? – возмущается один из ребят в спортивных майках в очереди за нами.

– Да, – говорю. – Мне, пожалуйста, десять чизбургеров и десять картошек фри.

У Бекс лезут глаза на лоб:

– Десять, мне не послышалось?

– Ну да, – говорю я громко, не контролируя себя из-за наркотиков. – Если этого, оказывается, тебе не хватает, то надо поскорее набрать вес.

Атомная бомба разрывается в моей голове. Это глупо и стыдно, но я убегаю из вагона, выскакиваю на улицу и оставляю Бекс позади.

Я шагаю к перекрестку, чертыхаюсь вслух, чуть не пар валит из моих ушей. Вообще, как мне ни противно, это даже логично: если в анус тому же Закку Уайлду всунуть носос и надуть его, получится вылитый Астрал.

Я перехожу проезжую часть. Скрип тормозов. Возмущенные гудки.

Когда я ступаю на тротуар, мимо бредет безумная старуха – та самая, что и вчера, когда все на свете казалось возможным. Она смотрит на меня, как будто видит впервые.

– Я б на твоем месте… – начинает она и умолкает, заметив, что я так же безумен, как и она. Нет смысла читать проповеди тем, кто уже в твоем лагере.

– Джек! – слышу я крик с противоположной стороны бульвара. – Джек!

Я не для того уходил, чтобы Бекс бросилась меня догонять. Я уходил затем, что я всегда ухожу. Был период в моей жизни, когда я научился не делать этого – тогда я выслеживал членов уличных банд и брал у них интервью, и в меня не раз смотрело дуло пистолета и острие ножа. Но ведь это затевалось ради моего собственного благополучия. Серьезная социальная тема, чтобы заявить о себе как о серьезном большом авторе. Меня никогда не интересовали банды. Впрочем, меня никогда не интересовали фокусники, сожженные в Доминиканской Республике, люди, винящие бесов в гомосексуализме, анорексичные филипинки, убитые неудачным изгнанием демонов, – ни одна из проблем, о которых я вам тут рассказывал.

Меня никогда никто не интересовал, кроме Джека Спаркса.

Там, где у других людей находится сострадание, у меня – выжженная дотла дыра.

Прошлым летом моя жизнь сделала крутой поворот. С тех пор я был в разладе с собой, потому что выстроенная мной система перестала удовлетворять моим требованиям. Я понимал, что единственным способом отказаться от наркотиков станет написание «Джека Спаркса в погоне за сверхъестественным».

Вы не поймете, да я и не прошу вас понять. Я еще даже толком не объяснился с вами.

К тому моменту, как Бекс настигает меня, я заперся в ванной нашего номера.

Ее голос звучит в равной степени недоуменно и сердито:

– С каких пор ты бегаешь от меня? Что у тебя там, наркотики?

– Да, – отвечаю я, вынимая пакетик с двумя граммами из потайного кармашка в бумажнике. – И ты меня не остановишь.

– Боже! Что, вся реабилитация насмарку? Я же просто сказала, что он мне симпатичен, и вообще, какое тебе дело?

С помощью кредитки я отделяю чуть-чуть порошка от кокаиновой горки и рублю его над раковиной.

Я ровняю дорожки, а Бекс допрашивает меня из-за двери. Ее голос стихает, потом возвращается, еще более пронзительный, чем прежде. Все мое внимание сосредоточено только на порошке. Какое же облегчение – сосредоточиться на чем-то. В последнее время мои мысли так противоречивы, что я расклеиваюсь по швам. Я хочу запустить свой мозг в космос, а все остальное пусть догнивает на земле.

Две снежных взлетных полосы ждут меня на фаянсовой раковине. Я вынимаю из кошелька доллар и сворачиваю в трубочку.

Чудом мне удается разобрать крик Бекс:

– Джек! Да что с тобой такое?

Я ворчу, швыряю доллар в раковину и одним движением снимаю щеколду и распахиваю дверь. Кокаин остается за спиной. Бекс отступает назад и напрягается, ожидая любого развития событий. Ее страх отбивает у меня всякую охоту говорить обидные слова. Я хватаюсь за косяк и подбираю слова.

– Ты даже не помнишь, что случилось прошлой ночью, правда? – говорю я. Вижу, что застал ее врасплох, вижу неуверенность в ее глазах и добавляю: – Или ты жалеешь об этом?

Сначала мне кажется, что Бекс пытается припомнить, о чем я. Но дело не в этом. На самом деле она анализирует ситуацию и собирается с духом.

Наверное, я не только чувствую себя уязвимым, но и выгляжу так же, потому что она вдруг подходит ко мне. Я вздрагиваю, когда она кладет руки мне на бедра. Простой человеческий контакт вызывает во мне странные чувства. Приятные, но странные. Восхитительные. Не убирая рук с моих бедер, она смотрит мне прямо в глаза.

– Я думала, ты забыл, – говорит она.

Потом мы целуемся. Страстно, безудержно.

Хватаемся пальцами за пуговицы и молнии.

Сходит лавина ощущений.

Я не стану вам описывать того, что случится той ночью. Вы, поколение, выросшее на интернет-порно, как-нибудь сами догадаетесь. К тому же я уже более чем достаточно эксплуатировал ее образ в своих книгах.

Да, давайте я раскрою вам правду о Бекс. И пусть издательство думает что хочет по этому поводу.

Я никогда не был влюблен в Бекс.

Страсть была. Любви – не было.

С момента нашего знакомства и ее переезда ко мне пять лет назад я думал только своим членом. Но я же знал, что книгам пойдет на пользу, если я буду в нее влюблен. Также я решил, что книгам пойдет на пользу, если она будет инструкторшей по фитнесу, а не… господи… чем она вообще занимается.

Я всегда знал, что я – эгоистичный урод. И понимал, что люди будут более благосклонны ко мне, если продемонстрировать им человечную сторону своей натуры, даже если ее и не существует в природе. Тогда я вписал свою вымышленную безответную любовь к Бекс в «Джека Спаркса верхом на кузнечике», и читателям понравилось. Может, даже слишком. Комментаторы на Амазоне не оценили семь сошедших с меня потов и поврежденный позвонок, с которым я остался в результате этой затеи, но зато они как заведенные строчили отзывы обо мне и Бекс. О том, как они ждут, когда же мы сойдемся. Читатели проглотили все и попросили добавки, даже те, кто обычно не читает книги моего жанра. Мужики на автограф-сессиях интересовались, спим мы или нет. Девчонки спрашивали, можно ли с ней подружиться.

Так что я продолжил развивать эту легенду в последующих книгах. Если в этот период я с кем-то встречался, я удалял все свидетельства об этом. Даже если бы мы с Бекс переспали, я бы не стал писать об этом в книге, ведь тогда умерла бы всякая романтическая интрига. Журналисты удаляют из текста все, что замутняет выбранный нами тон повествования, и оставляют все, что сохраняет его чистоту – или вписывают от себя. Когда Бекс встречалась с другими парнями, я превращался в тоскующего Джека на страницах «Джека Спаркса среди бандитов», в страдающего Джека – на страницах «Джека Спаркса под веществами». Многие читатели поверили в то, что Бекс стала истинной причиной моего наркотического марафона, что было очень кстати, ведь я не собирался раскрывать настоящую причину.

Спору нет, я должен быть влюблен в Бекс. Я всегда любил ее как друга и человека. Но для меня всегда было приоритетом трахнуть ее. Чем недоступнее она была, тем яснее я видел в ней приз, которого нужно добиться. ВИП-билет, который нельзя заполучить. Знаю, цинично. Я использовал ее как героиню своих книг, чтобы предстать в более выгодном свете. Раз такая умная и классная девчонка, как Бекс, готова терпеть меня и даже живет со мной вместе, значит, не так уж я плох, верно? Все-таки хорошо, что Бекс не читает моих книг, не то ее мог бы спугнуть сохнущий по ней сосед.

Я никогда не умел любить, никогда не понимал сам принцип любви. Накогда не оглядываться – такой урок преподал мне отец. Двигайся вперед с сердцем, холодным, как стужа. Ни к чему не привязывайся, никогда не вспоминай того, что бросаешь позади.

В бездонных архивах моей памяти отцу посвящены лишь самые смутные воспоминания. От него осталась только тень. Иногда меня будоражит запах, или что-то резонирует со мной, и я догадываюсь, что это – напоминае о нем, потому что больше ничего не приходит на ум. Или я замечаю в себе отрицательные качества, которых не было у мамы. И это все.

Нет, он был не против одного ребенка – тем более такого умницы, как Алистер. Но потом на свет появился второй орущий мешок с говном и соплями. Я стал последней каплей. Умом я сейчас понимаю, что, наверное, проблема этим не ограничивалась, но для моей психики уже слишком поздно. Я запрограммирован. Можно досконально изучить строение бейсбольной биты, но она все равно существенно корректирует форму твоего черепа.

В три года восемь месяцев и семнадцать дней после дня моего рождения отец свалил в закат, и мы о нем больше не слышали. Когда мне было четыре, мама сожгла все его фотографии в садовой жаровне. Я до сих пор помню, как запах дыма разъедал горло.

Я готов поклясться, что мое первое воспоминание – это мамины вопли в тот день, когда она осознала, что ее муж больше не вернется. Она заперлась в спальне и стала истошно голосить. Как животные, которых заживо режут на бойне.

Мы с Алистером были в гостиной и все слышали. Я был слишком мал, чтобы понимать, что происходит, но я отчетливо помню взгляд, которым Алистер наградил меня перед тем, как пойти к маме.

Боже, этот взгляд…

«Слышишь? – говорил этот взгляд. – Слышишь, как наша мать надрывается? Это ты виноват. Из-за тебя отец ушел».

Мое первое воспоминание – вот эта бейсбольная бита.

С тех пор домашняя жизнь покатилась под откос. Бывали и хорошие времена, но Алистер все-таки ненавидел меня, а я, наверное, ненавидел его за то, что он больше времени успел провести с отцом. Однажды мама выхлебала целую бутылку вина и кричала мне через дверь моей комнаты, как жалеет о том, что родила меня. Мне было семь.

Папиного лица я почти не помню, но оказалось, что и незачем. Достаточно просто посмотреть в зеркало. Ну конечно же, из нас двоих именно я должен был вырасти похожим на него.

Моя мать едва могла взглянуть на меня.

Все сожженные в саду фотографии вернулись мучить ее, воплощенные в моем лице.

Глава 12

Внутри воющей человеческой капсулы, в ревущем туннеле гладкого белого пластика слишком покойно. Слишком много времени наедине с собой.

Неужели нельзя как-то придумать, чтобы МРТ-сканеры не были так похожи на гробы?

Прошлой ночью мне не снилась Мария. Я проснулся только утром, чувствуя теплую наготу Бекс у себя под боком. Счастье давно не навещало меня, но этим утром оно прошло поблизости.

Две жирные дорожки кокаина манили меня из ванной. Одним взмахом ладони и одним поворотом крана я смыл все в сток. Я сразу почувствовал укол сожаления, знакомый всем наркоманам, но я даю себе слово исправиться. Пора смотреть на мир трезво. Хватит сворачивать на легкую тропу.

Так я тут и очутился, с тревожной кнопкой в виде резиновой груши в руке. Следуя предписаниям доктора. Отчаянно желая отмести малейшую возможность, что что-то не так с моим мозгом. Но сканирование непросто перенести человеку, который предпочитает забывать. Здесь мне, охваченному кокаиновой ломкой, только и остается, что вспоминать о плохом и думать о смерти. Вина. Стыд.

Прошлое лето. Алистер все более выходит из себя с каждым новым сообщением на автоответчике.

«Джек, мне кажется, тебе стоит мне перезвонить».

«Джек, не знаю, чем ты занят, но нам нужно поговорить».

«Джек, да что с тобой?!»

Электронным письмам от него нет конца. Я пропускаю их мимо и только некоторые пробегаю вялым кетаминовым взглядом; стремительным кокаиновым взглядом; сонным накуренным взглядом с обратной стороны космоса.

Удалить, удалить, удалить.

Я только рад отвлечься на мягкий голос медсестры. Она говорит мне в наушники оттуда, из мира живых:

– Вы почувствуете легкую царапину на тыльной стороне ладони. Это просто оцифровка сигнала, о чем мы предупреждали.

Если есть ад на земле, он полон запертыми в гробах людьми, которых бросили наедине со своими мыслями и худшими воспоминаниями.

Моя мать сидит за реечным деревянным столом. Дрожащей рукой зажигает сигарету.

Я веду машину под проливным дождем. Алистер орет что есть силы.

Мне в вену вонзается иголка, и я начинаю паниковать от какофонии внутри этой гробницы. Я хочу стиснуть грушу. Хочу потрогать зажигалку, но зажигалка в кармане пиджака, который меня попросили снять.

Наверное, медсестра замечает мои дергающиеся беспокойные ноги, потому что в мои уши возвращается ее голос:

– Осталось не больше двадцати минут, мистер Спаркс. Постарайтесь представить себя в любимом месте.

Мне кажется, на свете нет любимого мне места. С тоской я думаю, как было бы хорошо иметь такое.

Я представляю, что сижу на пляже. Но в таком шуме он неизбежно превращается в пляж рядом со стройкой.

Я переключаю программу и оказываюсь в шумном пабе, где наливают бесплатно и без ограничения и насыпают бесконечные дорожки кокаина прямо на барной стойке. Я представляю, как напиваюсь и нанюхиваюсь, чтобы почувствовать себя на вершине мира.

Это тоже не помогает. Сначала я пугаюсь, а потом понимаю, что паб – это не мое любимое место. Это место, куда я бегу от реальности.

Лицо Бекс занимает все мое воображение. Никакого пляжа, никаких пабов – только наша брайтонская квартира. Мы сидим на желтом диване. Она держит меня за руку, смотрит мне в глаза и говорит, что все будет хорошо.

Ребекка Лоусон была моим якорем весь год моей наркозависимости и остается им до сих пор. Она – мой кокаин из плоти и крови.

Но как же я ее использовал. Все эти годы я видел в ней тело, которым хотел овладать, видел костыль, на который можно опереться, того, кем можно манипулировать.

Я обещаю не остаться перед ней в долгу.

Может, из этого еще выйдет что-то прочное, надежное.

Я не умею любить, но, может, я смогу построить нормальные отношения.

– Спасибо, что зашли, – говорит Роджер Корман.

Я ерзаю на стуле в его офисе на Бульваре Сан-Виченте, гадая, что он может мне сказать.

Когда я покинул медицинский центр, немного огорчившись из-за того, что ждать результатов придется целых три дня, я с удивлением обнаружил на телефоне сообщение от ассистента Кормана с просьбой встретиться. Я перезвонил немедля. Этот восьмидесятилетний человек – легенда малобюджетного кинематографа, подарившая миру свыше четырехсот фильмов, многие из которых отмечаются жанром «ужасы» в описании: «Пиранья» (1978), «Дети кукурузы» (1984). Первые успехи таких величин, как Фрэнсис Форд Коппола и Джек Николсон, случились под его крылом. К тому же он бог маркетинга и родом из того поколения, которое еще умело использовать трейлеры, чтобы кино продавалось лучше, вне зависимости от того, все ли из этих трейлеров можно было найти в готовой кинокартине.

Вблизи он оказывается радушным человеком, одетым с иголочки в черный костюм с белоснежной рубашкой. Его кинокомпания «Нью Хорайзонс Пикчер Корпорейшн» вошла в число студий, которые получили от меня письмо с вопросом о видео. Кроме них, никто не попросил меня о личной встрече. К этому моменту ответить успели уже все – по телефону ли, письмом или мне в лицо: «Нет, мы не снимали этого видео, придурок».

Неужели в результате моих поисков окажется, что за этим стоит Роджер Корман?

– Я бы хотел обсудить с вами видеоролик, – говорит он спокойным голосом.

Сидя за столом напротив меня, он делает заметки на желтой блокнотной бумаге. Я вижу заголовок вверх тормашками: «ВИДЕО С ПРИВИДЕНИЕМ».

Он продолжает, а я стискиваю подлокотники своего кресла.

– Этот ролик заработал весьма внушительное количество просмотров. Солидный результат для киноработы, вы не находите?

Я больше не могу томиться:

– Это ваших рук дело?

Он усмехается:

– О, я хотел задать вам тот же вопрос.

Как ни парадоксально, я испытываю облегчение.

– Нет, я вроде как нашел его. Или оно меня нашло. Кто-то залил его на мою страницу.

– Ясно. То есть у вас нет на него авторских прав?

– Нет.

Мы беседуем еще какое-то время, но я вижу, что для Кормана тема уже исчерпана.

Вверх тормашками я вижу запись на листке бумаги: «ОБЩЕСТВЕННОЕ ДОСТОЯНИЕ???»

Я захожу в наш конференц-зал в Калвер-Сити с высоко поднятой головой. Секс, встреча с Корманом и крепкий сон придают мне сил.

Всю дорогу я настраивал себя на хороший лад. Я не могу контролировать все плохое, что натворил за последние годы, но я могу контролировать, что я творю сейчас.

Я могу прожить по-новому этот день и каждый последующий.

Я могу докопаться до сути истории с видеозаписью и Паранормальными, и даже до сути своей паранойи.

Я могу сделать так, чтобы все получилось с Бекс.

Все в порядке – и это правда.

Первую вмятину в моей титановой обшивке делает Астрал. Он отводит меня в сторону и спрашивает:

– Слушай, эта девчонка, Бекс… Вы вместе?

Я отвечаю на автомате:

– Да, мы вместе.

– Круто, – он энергично кивает. – Ну, тебе повезло, конечно.

– Спасибо, – говорю. – Я сохраню в сердце эту нотку удивления.

И я награждаю его холодным взглядом, чтобы ему сразу стало понятно, что тема закрыта. Я-то прекрасно знаю, что мы с Бекс не вместе, но я ни за что не позволю Астралу вмешаться.

Разозленный таким нахальством, я сажусь и жду, пока все выговорятся. Паскалю хватает ума пуститься в длинный монолог о том, как благодаря квантовой физике путешествия во времени стали не таким уж невероятным делом.

– Есть версия, – говорит он, – что те, кого мы принимаем за привидений, на самом деле – путешественники во времени. Может быть, спиритические сеансы – это безопасный для них способ общаться с нами.

В ответ на это замечание все принимаются кивать и чесать подбородки. Такую же реакцию получает Элли, предположив, что их эксперимент может привлечь и «настоящего духа, пролетевшего мимо».

Психопаты. Они поздравляют Астрала с конкурсом, который тот затеял в социальных сетях, в котором призом является ответная подписка от самого Астрала. Эту идею он подсмотрел у меня. Команда также «в восторге» от местного радиошоу, на которое пригласили Астрала и Элисандро поговорить об эксперименте. Я даже не знал, что такое интервью планируется. Меня наверняка не упомянули.

Я проверяю телефон и обнаруживаю, что все мои страницы в Интернете… исчезли.

Просто… пропали.

Я пытаюсь зайти на них через телефон, но ни один логин не срабатывает.

Лишившись дара речи, я вылупился в экран. Я жду, что картинка поменяется. Расцветает новое подозрение: а вдруг не случайно этот взлом произошел на следующий день после того, как я отказался продвигать профили Паранормальных на своей странице? Дружелюбный компьютерный гений Паскаль избегает моего взгляда или мне кажется?

Я перескакиваю с приложения на приложение, без конца щелкаю одни и те же кнопки, но результат остается неизменным. Мой интернет-профиль разрушен до основания. Остался только YouTube.

Эти люди высосали из меня бешеные тысячи подписчиков, а теперь решили перекрыть мне кислород. Если кто-то следит за нашим экспериментом, они остались единственным источником. Паранормальные вскарабкались мне на голову и заткнули мне рот. Мне, единственному человеку, который мог поставить под сомнение серьезность эксперимента.

Меня затягивает черная дыра. Щеки полыхают, как острые перцы.

Остальные продолжают толкать монологи о себе, любимых.

Я – Везувий в 79 году от Р.Х.

В тот момент, когда я уже готов вцепиться им в глотки и размазать их по стенке, стол начинает двигаться, и в воздухе возникает лицо.

– Лицо? То есть как это – лицо?

Бекс сидит рядом со мной на высоком стуле в баре у бассейна «Сансет-Касла». Она расправляется с пина-коладой и не теряет праздничного настроения. Видно, как мои слова шокируют ее. Любой двигающийся стол – чепуха по сравнению с выражением ее лица.

– И что, прямо в воздухе?

Потирая синяк на челюсти, я киваю, а потом описываю то, что сейчас прочитаете и вы.

Лиза-Джейн рассказывает, что однажды она прислала Мэрилину Мэнсону флакон своей мочи, как вдруг угол стола поднимается сам по себе.

Слова съеживаются и высыхают у нее на губах.

Слышно, как у нас коллективно учащается пульс.

– Так, – протягивает Астрал с нервной дрожью в голосе. – Ребята, продолжаем разговаривать.

Я встаю со стула и, опустившись на корточки, пытаюсь пристроиться так, чтобы мне были видны колени всех собравшихся одновременно. Я слежу за тем, как стол приподнимается с двух ножек на одну, потом снова на две, потом снова на одну.

Завидев мое недоуменное выражение лица, Лиза-Джейн хмыкает:

– Что, пора расширять сознание?

– Если под расширением сознания ты имеешь в виду поверить вам, то даже не подумаю, – отвечаю.

Она раздувает ноздри.

– В каком таком смысле?

– Эл Джей, – бросает Астрал командным тоном, – давай не отвлекаться. Что, говоришь, ты сделала, когда моча пролилась тебе на пальцы?

Я сажусь обратно за стол. У всех ладони лежат на поверхности стола, который то поднимется и опустится с одной стороны, то с какой-нибудь другой. Когда одна ножка с силой опускается на покалеченную ногу Хоуи, его болезненный вопль теряется среди наших восторженных восклицаний.

Да, я сказал «наших». Я тоже немного забылся. Почему бы и не получить удовольствие от процесса? Это не помешает мне уничтожить репутацию Паранормального Голливуда. Да: остальные радуются тому, что их специально сконструированный волшебный стол функционирует исправно. Нет: мы не смогли бы добиться такой динамики в любом другом месте.

Видимо, внутри стола спрятаны небольшие моторчики. Крошечные гироскопы. Приемники дистанционного управления на пульте в чьем-то кармане. Или пультом управляет сообщник извне, который наблюдает за происходящим через камеру, спрятанную в одном из устройств Паскаля. В современном мире ты можешь включить отопление у себя дома, находясь на другом конце света. Или вколоть соседу смертельную дозу инсулина через блютус, если верить Хоуи. Заставить стол ходить ходуном – не так уж и маловероятно.

Лиза-Джейн кивает на камеру:

– Умоляю, скажи, что она включена.

Паскаль кивает.

Кажется, Элли первой замечает лицо.

Она говорит что-то вроде: «О боже, ребята, ребята…» Но я не уверен, потому что сцена слишком шокирует меня. Вскоре все ахают, чертыхаются и шарят в поисках телефонов.

Я покрываюсь гусиной кожей. Парящее лицо смотрит прямо на меня.

Оно висит так высоко в воздухе, что нам приходится задирать головы. Это лицо размером с человеческую голову, только бесполое и неясное.

То есть у лица есть два глаза, два уха, нос и рот, но вид каждого элемента без конца меняется. Плавно, неторопливо, постоянно. Глаза перетекают из карих в голубые, в зеленые. Уши, нос и губы меняют размер и очертания. Даже цвет кожи пребывает в движении, темнея и светлея.

Неизменной остается лишь настроение фантома.

Он ухмыляется.

Он не усмехается приветливой улыбкой, о нет. Его ухмылка говорит: «Допрыгались, ублюдки, теперь я здесь. Повеселимся». Глаза сверкают. Ая рада видеть нас не меньше, чем Паранормальные – ее.

Точно ли это та самая Ая, плод наших фантазий? Фантом даже не похож на женщину. Хотя, если так подумать, мы даже не удосужились обсудить ее внешность. Мы хотели сразу получить результат. Престиж.

Наш первый порыв – не пообщаться с фантомом, а запечатлеть его.

– Твою в душу мать, – говорит Астрал, стуча жирными пальцами по экрану телефона. – Нужно сделать кадр для «Фокс Ньюс».

Элисандро наклоняет камеру на штативе вверх, намереваясь заснять Аю крупным планом. Элли наворачивает круги и говорит, что хочет позвонить ведущему «Американского идола».

Я не знаю, как должен себя чувствовать. Внутри все как будто ходит ходуном. Что это за тварь?

Мои эмоции раздирают меня в разные стороны – и так с самого начала работы над этой проклятой книгой. Один нескончаемый внутренний бой. Вокруг телефоны щелкают цифровой имитацией фотозатвора, а я не знаю, куда отвести глаза. Я заворожен парящим лицом и в то же время лихорадочно соображаю, где может быть спрятан голографический проектор. Хотя голограммы получаются только в темных помещениях при специальном освещении. Может, передо мной последнее слово техники в мире голограмм? Возможно ли это физически? Какими голограммами были Тупак и Майкл Джексон?

Если Паранормальные уже видели этот фантом во время многочисленных репетиций, то я опять-таки не могу не восхититься их актерской игрой. Как они ахают, разинув рты, и фотографируют лицо, и мне самому хочется сфотографировать их, чтобы запечатлеть искреннее потрясение на их лицах.

Но я стряхиваю с себя оцепенение, потому что и мне нужно сфотографировать Аю. Я быстро прихожу к тому же выводу, что и остальные. Когда я жму на экран, чтобы взять фокус на ее лицо, квадратик фокусировки не появляется. Как будто он не видит того, на чем ему сфокусироваться…

– Блин, – вздыхает Йохан, вглядываясь в экран. – Ее не видно.

Я делаю снимок, и все вместе мы отсматриваем фотографии.

Мы нащелкали пачку фотографий потолка, потолка и ничего, кроме потолка. Элисандро с поникшим видом проверяет запись на видеокамере, и оказывается, что лицо не запечатлелось и там. Весь свой гнев он направляет на меня:

– Ну вот, мистер Популярность! Вот поэтому у нас и нет настоящих записей с привидениями.

Астрал подхватывает.

– Да, кое-что на пленке не выходит, – говорит он невесело, потому что теперь ему нечего продать теленовостям.

Лицо Аи лыбится, как будто довольное трениями в коллективе.

– Почему оно смотрит на меня? – удивляюсь я вслух.

– Вовсе нет, – отзывается Астрал. – Оно смотрит на меня.

– Чушь, – возражает Хоуи. – Оно прямо на меня уставилось.

Все говорят одно и то же. Каким-то образом Ая смотрит на каждого из нас одновременно, отчего мне становится дурно. Может, нам всем нужно пройти МРТ? Мне точно не помешает дорожка порошка и стопка текилы.

– Ая, – зовет Лиза-Джейн и нервно хмурит нарисованные брови, растеряв все хладнокровие. – Это ты? Кивни, если это ты.

Астрал ворчит и открывает рот, чтобы отчитать Лизу-Джейн за инициативу. Рот так и остается открытым, когда лицо Аи кивает.

Мы ликуем, как команда, забившая выигрышный гол.

Контакт установлен.

Дисциплина трещит по швам, уступая место хаосу, и мы засыпаем лицо вопросами.

Элли:

– Ты правда Ая, которую создали мы, или ты просто дух, пролетавший мимо?

Йохан:

– Есть ли жизнь после смерти?

Паскаль:

– Ты путешественник во времени?

Хоуи:

– Ты не знаешь, хочет ли мой сосед меня убить?

Я тоже хочу задать свой вопрос, но все такие шумные, а у меня в горле пересохло, как после наждачки, и в висках стучит, как от отбойного молотка.

Все выкрикивают свои вопросы, и слова смешиваются в общую кашу.

Элисандро складывает руки вместе и затем разводит их с криком:

– Хватит!

Ая исчезает. Не мгновенно, а как бы тает в воздухе.

Во мне вспыхивает какое-то отчаяние. В той части меня, которая верит, что Ая действительно фантом. Я скалюсь и рявкаю на Элисандро:

– Отличная работа, придурок.

Элисандро бросается на меня через весь стол и въезжает мне кулаком в челюсть.

Я хватаю его и, потеряв равновесие, валюсь на спину, тащу его за собой, не видя ничего перед собой от бешенства. Еще до того, как мы сталкиваемся с землей, мой кулак врезается во что-то круглое, твердое и мелкое среди толщи мягкой плоти. Элисандро издает задыхающийся звук, обрушивается на меня всем телом, и мне становится нечем дышать. Он в ужасе отстраняется и отползает по ковру в сторону. Элли садится на корточки и вытягивает к нему руки, как мамаша к ребенку.

– Скотина, – плюет она в мою сторону.

В глазах у Йохана – расплавленная сталь. Все его тело сжато, как единый мускул, когда он делает шаг в мою сторону, потом останавливается, бормочет себе что-то укоризненное и присоединяется к толпе вокруг Элисандро. А я – катаюсь по ковру, пытаясь отдышаться, и проверяю, работает ли моя челюсть.

Элисандро хрипит, обхватив горло. Элли обнимает его сзади.

Его физическая боль пройдет и кажется мне несущественной по сравнению с моей эмоциональной агонией.

Меня швыряет из стороны в сторону.

Наука всегда готова подставить свое плечо, чтобы я мог на него опереться, как делал это с пятилетнего возраста. С ударом кулака Элисандро я вспоминаю, что наш эксперимент – не какие-то детские игры. Я вспоминаю о моем намерении разоблачить их за фальсификацию видео.

Я разрываюсь на части.

Гнев и страх выплескиваются из моего горла, как лава из жерла вулкана.

– Вы думаете, я не знаю, что все это – вранье? Вы правда думаете, что я купился на ваши фокусы?

Смятение от встречи с Аей подбрасывает хвороста в эту словесную бойню. Я мечу молнии и обвиняю Паранормальных в подтасовке всего эксперимента. Я говорю, что они специально избавились от профессора Спенса, чтобы он не заподозрил обмана, когда стол начнет качаться. А он наверняка заподозрил бы, ведь он и вся его честная компания прибегали к аналогичным приемчикам еще в семидесятых. Профессор был нужен на момент раскрутки, а потом можно было игнорировать его, вынуждая его уйти.

Астрал багровеет, пытается перекричать меня и призвать к порядку, Лиза-Джейн вопит, что я «наркоман и параноик», а я продолжаю повторять одно и то же, пока весь этот мощный выплеск ненависти не осядет в их пустых головах.

– И я знаю, – говорю я напоследок больным от крика горлом, тыча в них пальцем, как пистолетом, – что это вы, сволочи, подделали видео. И это еще ох как выйдет вам боком.

Бекс вращает соломинку в очередной пина-коладе, пока зонтик не вываливается из бокала.

– Ничего себе, – говорит она. – Тоже мне, подыграл и не выдал себя, называется.

– Ну да, – я ощупываю языком надколотый зуб. – Об этом можно забыть.

– Так это все случилось сегодня днем? И что они ответили на твои обвинения?

– Ну, было много криков, круглых глаз, американских лозунгов, пока мы в конце концов не устали ссориться. Тогда мы переместились во второй конференц-зал, где нет стола, составили стулья в круг и решили все обсудить как взрослые люди.

Терпение Бекс подходит к концу:

– И чем это кончилось?

Несмотря на сильнейшую ломку, я умудряюсь улыбнуться:

– Я разозлил их еще больше.

– Я надеюсь, ты шутишь, – говорит Йохан.

Остальные ошеломлены не меньше, включая Паскаля.

– Я совершенно серьезно, – говорю. – Или мы переносим эксперимент, или я сваливаю. И ни словом не упомяну этого в книге. А вам останется выйти на панель Бульвара Голливуд, если вы хотите найти деньги на остальное.

Хоуи не нравится мое невежество.

– Бульвар Голливуд? Ты имеешь в виду Сепульведу.

Он вздыхает с облегчением, когда Лиза-Джейн нарушает воцарившееся молчание:

– И как же, по-твоему, мы сегодня достигли эффекта парящей, мать ее, головы, а, Джек? Мне не терпится это услышать.

Я пожимаю плечами:

– Кто знает эти ваши навороченные приборчики.

– С радостью проведу для тебя ликбез по второму разу, – отзывается Паскаль.

Даже мой любимчик вооружился пассивной агрессией.

– Чувак, послушай, это же контрпродуктивно, – говорит Астрал. – У нас только что произошел величайший прорыв. Мы должны праздновать это дело, но нет, тебе надо было испортить всю малину. – Он проговаривает каждое слово, тягуче выговаривая по слогам, полагая, что я недоразвитый. – Так что слушай сюда. Мы не снимали твоего видео.

Мои руки снова сжимаются в кулаки.

– Кто-то покончил с собой, потому что принял этот ролик за доказательство жизни после смерти. Ваша рекламная выходка стоила людям жизней. Вы дали им ложную…

Слова застревают у меня в горле, и мне нужно успокоиться, пока я не задохнусь и не выйду из себя окончательно.

Паскаль говорит:

– Джек, послушай, ты ошибаешься. Нам нужно как-то решить эту проблему и двигаться дальше.

– Я уже предложил вам, как это сделать, – выдавливаю я из себя. – Я считаю, что вы как-то чем-то напичкали эту комнату и этот стол. Значит, завтра мы переместимся в студию моего приятеля на холмах. Ранчо «Большой Койот». Возьмем новый стол, который вы никогда в жизни до этого не видели, оборудование не подключаете.

Я предупредительно поднимаю вверх палец, останавливая поток возражений.

– Для начала. Потом посмотрим, как пойдет. Если сегодняшний феномен повторится, я лишусь дара речи и уверую. Никто ничего не потеряет.

Получая удовольствие от козыря, который у меня есть, я добиваю свое предложение словами:

– Если это не научный подход, то что тогда?

Со всех сторон нехотя раздаются знаки согласия. Элисандро встает, швыряет свой стул об стену, выходит из комнаты.

– И еще одно условие, – говорю я оставшимся, выразительно глядя на Паскаля. – Самое важное. Верните все мои интернет-страницы в прежнее состояние.

Паскаль искренне не понимает, о чем я.

Бекс делает контрольный в голову, когда мы шагаем по Бульвару Сансет к «Дому блюза». Я не хотел никуда выбираться сегодня – я бы предпочел остаться в номере и задать взбучку пружинам в матрасе. Недосып последних дней давит на отяжелевшие веки, и меня ломает без пары дорожек и социальных сетей. Алкоголь не кажется мне лучшей идеей.

– Ты говоришь другим, что мы встречаемся? – спрашивает она, атакуя без предупреждения. Как пантера, выскочившая из-за куста.

Я останавливаюсь как вкопанный, будто передо мной выросла бетонная стена.

– Кто тебе сказал?

Оказывается, Астрал сегодня добавил Бекс в друзья. Знал ведь, что моя страница упала и я не засеку его жульнического хода. Потом он написал Бекс и как бы между прочим поинтересовался, давно ли мы вместе.

– Так ты говорил ему, что мы встречаемся? – спрашивает она.

– А ты что ему написала?

– Отвечай на вопрос.

Каждой клеточкой своего тела я хочу выследить его и поколотить.

– Как бы ты отнеслась, если бы я сказал ему это?

– Джек, сколько раз мне нужно повторить «Отвечай на вопрос», чтобы ты, наконец, ответил на вопрос? Ты говорил Астралу, что мы встречаемся, или нет?

– Только потому, что он сам спросил, прощупывал почву, скользкий жук.

Она смущенно улыбается, почти смеется.

– Давай… не будем пока менять статус наших отношений, хорошо?

Самооценка даже не падает, она сигает с моста, как прыгун на канате.

– О нет, – говорю. – Разумеется, нет.

– Ты не против, если мы снова будем просто друзьями? – добавляет она, затягивая на канате петлю. – Ты один из самых близких моих друзей, и я бы не хотела все испортить ради какого-то… курортного романа.

– Совершенно тебя понимаю, – говорю я, не в силах осознать, как она могла отвернуться от будущего, которое я представлял для нас. – Я ни о чем другом и не помышлял.

Мы шлепаем по лужам желтоватого света, разлитого фонарями. Не находя слов от шока, я машинально проверяю социальные сети, в очередной раз забывая, что моих страниц больше не существует. Это так бесит – не иметь возможности достучаться до внешнего мира. В моей голове вылупляются мысли для новых интересных записей и роятся в моем черепе, не находя выхода. В печенках растет плотный ком нереализованного самовыражения. Мои подписчики, наверное, решат, что я мертв. Я планирую завести везде новые страницы, но на такие штуки нужно время. После того как Бекс решила разорвать нашу связь, мне уже не хочется заниматься съемками нового видео для YouTube. В кадре намного сложнее скрыть свое горе.

Остаток вечера тянется вяло, но мы справляемся. Помогают выступления групп на сцене душного и шумного «Дома блюза» – можно хоть на что-то отвлечься. Когда на нас надвигаются неловкие паузы, грозящие заглотить нас целиком, мы отбиваемся от них первыми попавшимися словами. Обмениваетмся никому не нужными наблюдениями о посторонних. Мы оба понимаем, что избегаем проблемы, возникшей между нами после секса, но это препятствие кажется крепче кирпичной стены.

Но алкоголь льется рекой, и со временем былая динамика между нами восстанавливается, хотя и кажется натужной.

– Если бы тебе пришлось заняться сексом с животным, то с каким? – вопрошает Бекс.

Не могу придумать смешного ответа.

Она обдумывает свой же вопрос.

– Я бы выбрала жирафа, чтобы не смотреть ему в глаза.

Наш официант приходит в восторг от нашего происхождения.

– Вы из Англии? – восклицает он. – А вы знакомы с Нейлом Йетсом?[21]

Мы глядим на него и стараемся не прыснуть со смеху. Бекс прикрывает рот ладонью. Официант в недоумении уходит, все еще полагая, что Англия – это деревня.

Сегодня я сплю на диване, а Бекс – на кровати. Вторую ночь подряд мне не снится Мария, что совершенно замечательно. Если у нее остались ко мне какие-то претензии, то чего она дожидается? Мне кажется, будто мое проклятие было снято. А может, моим единственным проклятием был кокаин.

Несмотря на неявку Марии, наутро в моей голове кипит злоба. Мало того, что Астрал саботировал меня онлайн, он вдобавок решил уничтожить мои отношения с Бекс, не дав нам ни малейшего шанса.

Теперь это личное.

До сегодняшего дня я хотел разоблачить Паранормальный Голливуд и Астрала.

Теперь я хочу их уничтожить.

Глава 13

Паскаль поворачивает мой телефон так, чтобы я мог видеть себя на экране. На этом настоял я – хочу полностью контролировать ситуацию.

– Чуть левее, – указываю я, отмахиваясь от сволочных насекомых, которые все жужжат вокруг нас. – Еще чуть-чуть.

Паскаль поправляет очки на переносице.

– Честное слово, Джек, мы не делали всего того, в чем ты нас обвиняешь.

– Я сказал, левее. Вот так. Готов? Три…

В кадре за моей спиной видно бревенчатую крышу ранчо «Большой Койот». Видно крыльцо, идеальное для того, чтобы сидеть на его ступеньках и бренчать на банджо. Может, все здесь и выглядит по-деревенски, но в этих стенах студийного оборудования на миллионы долларов.

– Два…

Вне кадра за спиной Паскаля видно туманную холмистую панораму. Гряда валунов предупреждает об обрыве, где широкий гребень возвышенности ныряет глубоко в запретные каменистые устья, сквозящие между холмами. Пугающе крутые серпантины вьются вниз, уводя к далекому мегаполису. С этой точки Город Ангелов похож на комплекс решеток, сдвинутых вместе с омерзительной аккуратностью.

– Один…

Ранчо почти на самой вершине Малхолланда занимает несколько акров. Соседей – мало. После всемирного экономического кризиса студии звукозаписи отправили своих музыкантов записываться в менее престижные места, но мой заморский приятель Род, хозяин «Большого Койота», пошел против течения. На этой неделе студия будет свободна, так что он передал мне два комплекта ключей, а сам – свинтил. Доверчивый он парень. Впрочем, мы с Родом знакомы еще с девяностых, когда упоминание о «Большом Койоте» в одной моей важной статье в «NME» прославило студию.

– …Мотор.

Я слышу сигнал, натягиваю «экранное» выражение лица и начинаю читать текст. Я все еще надеюсь, что Бекс передумает, так что сегодня заряжен исключительно кофеином. Может, разговор о статусе наших отношений просто выбил ее из колеи и это пройдет. Так что лучше не притрагиваться к порошку, хотя я уже на пределе. Сегодня с утра искушение было так велико, что я даже почувствовал его меловой привкус в горле, как будто мой организм самостоятельно выработал экстренную дозу. Но если мне нельзя кокаин, мне можно хотя бы насладиться вниманием миллионов пар глаз в YouTube, пока я наношу Астралу удар под дых.

– Я нахожусь на ранчо «Большой Койот», – рассказываю я в камеру, – в сопровождении команды охотников за привидениями, чье название вылетело у меня из головы. Я передислоцировал Эксперимент Ая из Калвер-Сити на Голливудские Холмы во избежание мошенничества с их стороны. Никогда не доверяйте фанатикам, даже если они зовут себя учеными умами. Давайте зайдем внутрь и посмотрим новый стол, который мы будем использовать. И заодно попробуйте угадать, кто из этих ребят – замаскированный Джабба Хат…

Я вхожу в дверь, которую с обеих сторон подпирают торговые автоматы, как два сияющих центуриона, Паскаль с телефоном шагает следом. Звезда и оператор, мы пересекаем просторный холл, где стоят голые черные кожаные диваны и ящики с оборудованием Паранормальных. Вся команда собралась вокруг нового стола квадратной формы и бросает на меня свирепые взгляды. Конечно, как только они замечают, что их снимают, все сразу подбираются. Ага, сразу хотят заявить о себе как об интересных персонажах.

Я не упускаю шанса унизить их всех. Они думают, что могут замолчать обо мне в рекламе Эксперимента Ая, как будто я – их грязный секрет. Обходя стол, я играю на камеру, издеваюсь, дергаю за ниточки. У Астрала я спрашиваю, близок ли ему персонаж Джаббы Хата. У Йохана интересуюсь, важна ли мертвецам спортивная подготовка. У притихшего Хоуи – не убил ли его сосед. Застигнутые врасплох глазом Интернета, они не стирают с лиц приклеенных улыбок и только краснеют, ерзая на стульях.

Как только съемка закончена, улыбка сползает с лица Астрала.

– Ты доволен?

– Доволен я буду, когда вам придет конец, – говорю я, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не наброситься на него с кулаками, и отбираю свой телефон у Паскаля. – Надеюсь, вы подготовили оправдания. «Ах, Джек, мы поверить не можем, что Ая так и не появилась – это все ты виноват, ты изменил локацию!»

Астрал нечленораздельно бормочет, я прошу повторить, но вмешивается Элли:

– У нас точно ничего не получится, если мы будем весь день собачиться. Компанейская и беззаботная атмосфера, не забывайте.

– Ага, вы ведь все такие душки.

Элли обиженно плюхается на стул, слегка переигрывая.

– Держите руки на виду, – напоминаю. – Оборудование пока останется в ящиках.

Лизу-Джейн хлебом не корми, только дай глаза позакатывать.

– Как скажете, надзиратель.

Когда остальные заводят скованный разговор, Астрал переводит на меня полный яда взгляд. Ну наконец-то он ненавидит меня так же сильно, как я – его. Я смотрю на него в ответ, и он отводит взгляд первым.

Я заглядываю в телефон, чтобы посмотреть комментарии к моему свежайшему эксклюзиву с ранчо. Я поменял настройки, и теперь все, что я снимаю, автоматически заливается в Интернет. Даже мысль о том, что может понадобиться второй дубль, не приходит мне в голову.

Я хлопаю глазами, как будто морганием можно решить проблему. Моя последняя запись не загрузилась, потому что моего аккаунта на сайте больше не существует. Кто-то взломал мою страницу и удалил ее.

За столом все напрягаются, когда в них упирается мой взбешенный взгляд.

Но тут стол отрывается от земли с такой силой, что мы отдергиваем руки. Он поднимается выше и выше до тех пор, пока не упирается в потолок.

Куски штукатурки сыплются вниз, и мы вскакиваем на ноги и отпрыгиваем назад вместе со стульями. Стол остается висеть под потолком, никуда не двигаясь, плотно прижатый к потолку. Исаак Ньютон был бы недоволен.

В кои веки никто не находит слов.

Изумление. Шок.

Когда стол отлепливается от потолка, он не падает – он швыряет себя вниз. Ножки шмякаются в ковер с такой силой, что рикошетят от пола, и стол криво заваливается.

Одна ножка врезается Астралу прямо в пузо. Еле дыша, тот пытается удержать стол на месте. Но стол вырывается. Один угол с силой бьет Астрала в челюсть – выбитые зубы, реки крови.

Элисандро и Йохан бросаются на помощь, чтобы обуздать этого дикого скакуна.

Я замечаю ее под самым потолком.

Ая вернулась.

Я не знаю, что это за сущность, но она вернулась.

Безумное летающее лицо приобрело некоторую остроту. Или, скорее, оскал, от которого у меня перехватывает дыхание.

– Матерь божья, – произносит Хоуи, тоже замечая Аю. На него не обращают внимания, полагая, что он комментирует ситуацию со столом.

– Ая, – произносит лицо. – Ая.

Как бы описать этот голос – не знаю. Искаженный, не вполне человеческий. Не то чтобы мужской, не то чтобы женский – точно как все время меняющееся лицо.

Мы смотрим на фантом, разинув рты, потрясенные первыми словами нашего ребеночка.

От фантома наше внимание отвлекает стол, который бьется еще сильнее, противостоя силе троих человек – жилистого Элисандро, мускулистого Йохана и массивного Астрала. Втроем они дрожат от напряжения, пытаясь удержать эту штуку под контролем.

Элисандро бросает взгляд в нашу сторону:

– Присоединяйтесь в любое время. Не торопитесь.

– Не поможет, – кряхтит Йохан. – Эта хреновина сошла с ума.

Мы – наблюдатели – не двигаемся с места и не издаем ни звука. Нас сковала безмолвная нарастающая паника.

– Ая, – говорит лицо. – Ая, Ая, Ая.

Кровь капает с губы Астрала на подбородок, на ковер. Пять слов вырываются из него, как одно:

– Большенемогувсебегите!

Лиза-Джейн, Элли, Паскаль, Хоуи и я стряхиваем с себя ступор и бежим к ближайшему выходу. Никогда не видел, чтобы Хоуи передвигался с такой скоростью. Пока мы бежим, лицо Аи заходится в кричащем стаккато:

– Ая! Ая! Ая! Ая!

Мы с Элли выскакиваем за дверь и оказываемся в коридоре, вдоль стен которого развешены золотые диски в рамках. Остальные выбрали другой маршрут. В приоткрытую дверь через щель не шире моего кулака я выглядываю в холл. Совершенно сюрреалистичное зрелище: трое здоровых мужиков борются со столом, а над ними висит бестелесное лицо.

Астрал, Йохан и Элисандро считают до трех и бросаются врассыпную.

– Ая! – От ее крика у меня даже на таком расстоянии начинает звенеть в ушах. – Ая!

Когда троица отпускает стол, тот вздымается на одну ножку и начинает вращаться, как обезумевшая юла. Набрав скорость, стол превращается в смазанное ромбовидное пятно.

Я отступаю на шаг в сторону, и вся троица цепочкой вваливается в нашу дверь. Сгрудившись у противоположной стены, они походят на жертв автокатастрофы.

Я спешу запереть за ними дверь на случай, если стол вздумает броситься в погоню.

Последнее, что я вижу в холле, – лицо Аи под потолком. Она молчит и все так же скалится мне.

Я захлопываю дверь с такой силой, что ранчо грозится обрушиться на нас.

Элисандро хватает меня за грудки, разворачивает на сто восемьдесят градусов, так что я оказываюсь прижат к стенке.

Он кричит мне в лицо, пытается вывести меня на конфликт, но я как будто сомнамбула.

Я не слышу, что он говорит.

Я не чувствую, что он со мной делает.

Я могу только думать о том, что Ая ведет себя совсем не так, как положено порядочной мыслеформе.

Я вспоминаю вопрос, заданный Элли в Калвер-Сити: «Ты правда Ая, которую создали мы, или ты просто дух, пролетавший мимо?»

Только я видел дым в Гонконге. Только я видел Марию Корви в своем номере. Только я видел Тони Бонелли в музыкальном магазине. Сомнения умирают последними, если всегда видишь такие сцены в полном одиночестве.

На этот раз нас восемь человек. Мы все видим один и тот же фантом, возникший в обстоятельствах, не подвергшихся воздействию со стороны коллектива.

Элисандро сверлит меня взглядом и хмурится, когда на моем лице расползается широченная улыбка.

Кажется, моя тайная миссия – такая тайная, что только я знаю о ее существовании, – оказалась обречена на успех.

Да, кажется, я нашел доказательства существования сверхъестественного.

Глава 14

УЖАСТИК Спаркса (Учет Животрепещущих Аномалий: Список Теорий И Концепций).

Люди могут утверждать, что сталкивались со сверхъестественными явлениями по следующим причинам:

1) Они обманывают других.

2) Другие обманывают их.

3) Они обманывают себя (проекция вины? опухоль мозга?).

4) Невероятные и необъяснимые результаты коллективного психокинеза (см. далее).

Не получив от меня желаемой реакции, Элисандро грубо отпускает меня, скривившись от омерзения.

Я падаю на стену коридора, завороженный новыми возможностями.

Теперь-то я знаю наверняка, что Паранормальный Голливуд непричастен к фальсификации эксперимента – для такого им пришлось бы нанять по меньшей мере самого Стивена Спилберга.

Тот момент, когда все происходящее еще можно было списать на подставу, остался далеко за чертой. Стол выбил Астралу зубы. И к тому же все так органично реагировали на происходящее.

Все органично реагировали и в церкви, помнишь? И на лодке в Гонконге. Ты просто отказывался поверить своим глазам, потому что тебе было страшно. Страшно от неизвестности, страшно выставить себя на посмешище. Ты так хотел быть выше этого – невозмутимым, циничным репортером. Крутым популярным атеистом.

Я все еще считаю, что Паранормальные сняли видео в Интернете. Закинули удочку, чтобы потом я согласился принять участие в настоящем эксперименте. И я не забываю о том, что это они отрезали мне путь к комментариям. И мой канал они уничтожили, чтобы стереть улики, потому что знали, что я вышел на их след. Они не мои соратники, и доверять им все еще нельзя.

Мы собираемся в кабинете Рода. Паранормальные так взинчены, что даже не замечают плакатов с обнаженкой из «Хастлера» на стенах. Я нахожусь в одном помещении с семью пучеглазыми пришельцами с планеты Истерика. Я взбудоражен не меньше, но стараюсь этого не показывать. Мне нужно знать больше – чем больше, тем лучше. Я хочу быть уверен на сто процентов.

Каждые несколько минут мы замолкаем и прислушиваемся, боясь услышать приближение стола. Никто не признается в этом страхе, но от него никуда не деться.

Фраза «Ну, теперь ты нам веришь, козел?» в семи вариантах возвращает меня в настоящее.

– Да, пофиг, проехали, – отвечаю. – Случилось что-то очень странное. Тут явно что-то происходит.

Услышав такие слова, Элисандро молитвенно складывает руки и издевательски шепчет что-то в потолок.

– Но, – продолжаю я, – могла ли это быть коллективная галлюцинация?

Астрал изучает два зуба на своей ладони. Рукав его джерси заляпан кровью, язык окрашен красным, и он шепелявит, когда говорит. Не могу найти в своем сердце сострадания.

– Интересная, однако, галлюцинация, – говорит он, но выходит: «Интеефная, офнако, галлюфинафия». Поберегу ваши нервы и в дальнейшем буду опускать фонетические подробности. – Вы помните, что в ходе Эксперимента Гарольд так и не удалось увидеть или услышать самого Гарольда. Мы вышли за пределы их открытия.

Да, это хорошо. Запределье – это замечательно.

Элли возится с Астралом. Выудив что-то из своего мешка с зельями, она закладывает это в полость его рта. Астрал вздрагивает.

– Чувак, – протягивает Элисандро. – Тут швы нужны.

Астрал только кряхтит в ответ.

– Ая может оказаться путешественницей во времени, – начинает Паскаль, но его перебивает Йохан:

– Или мы в самом деле создали психокинетическую сущность. Только она оказалась чересчур энергичной.

Расстроенный Хоуи наклоняется вперед, опирается локтями на колени.

– Мне не стыдно признаться, что это было страшно, – говорит он в пол. – Как-то все быстро вышло из-под контроля.

– Повторяю, Ае просто не понравилась смена локации, – возражает Элисандро, не желая оставить этот конфликт в покое. – Может, она еще утихомирится.

У всех в этом сомнения.

– Может, стоит взять паузу в эксперименте, – предлагает Паскаль. С нехарактерным для него упорством он поднимает руку, чтобы заткнуть волну протестов. – Только пока мы не узнаем конкретнее, с чем имеем здесь дело.

Я спрашиваю:

– Как мы узнаем, с чем имеем дело, если не будем продолжать?

Астрал отстраняется от влажной ватки, которую Элли поднесла к его рту.

– Ой. На этот раз я согласен с Джеком. Но можем проголосовать.

Элисандро подпрыгивает:

– Пусть те, кто считает, что нам нужно забросить величайшее событие в нашей жизни, поднимут руки.

– Все верно, – говорю. – Сохраняй этот дружеский беспристрастный тон и дальше.

Не отрывая глаз от ковра, Хоуи поднимает руку. Приободренный его примером, поднимает руку Паскаль.

Если бы пришлось, я бы переломал руки каждому отступнику. Я должен увидеть, что будет дальше. Даже если оставить в стороне мою личную мотивацию, это и впрямь обещает нам мировую славу.

Может, со временем удастся придумать способ заснять изображение Аи.

Я грежу о телекамерах. Больших телекамерах с логотипами телеканалов новостей. CNN, FOX, ABC, NBC, CBS. Я уже прикидываю, какой костюм будет гармонировать со значками на каждом канале.

– Похоже, дальше можно не голосовать, – заключает Элисандро. – Вы в меньшинстве.

Хоуи опускает руку, как будто обжегшись. Паскаль теребит цепочку от бумажника, тревожно поглядывая на нас.

– Мы будем продолжать, – говорю я, предвкушая новые результаты.

– Не сегодня, – говорит Элисандро, который только и рад в чем-нибудь мне возразить, хотя тут я с ним согласен. – Нашему здоровяку нужно в больницу. Я за рулем.

Когда я сообщаю, что выход здесь только один и путь к нему лежит через холл, все мужественно изображают невозмутимость.

– То есть черного выхода нет? – невозмутимо уточняет Элли. – Ну и ладно.

– Да все будет нормально, – Лиза-Джейн сама невозмутимость, когда мы приближаемся к комнате.

– Стол двигается только в течение сеанса, – говорит Паскаль, чья маска невозмутимости чуть слабее остальных, и он плетелся позади всех нас.

Мы находим стол в позе электростанции Баттерси: перевернутый на спинку, с торчащими вверх ножками. Лица Аи не видать. Несмотря на то что ее появление дало мне второе дыхание, мне страшно от мыслей о следующей встрече. Что-то в этой штуке, в этом существе, донельзя тревожит меня.

Мы пробираемся к выходу по самой дальней от стола стене и делаем вид, что просто идем. Гуськом, ни на секунду не выпуская стол из вида, с абсолютной невозмутимостью, пока не достигаем заветных дверей.

Солнце напоследок облило Лос-Анджелес ярко-розовым светом. Его кривые блестящие решетки преобразились. Даже шум насекомых кажется жизнеутверждающим.

Не могу дождаться, когда увижу Бекс. Она нужна мне, даже если мы просто друзья.

Элисандро и Элли ведут Астрала к своей «Хонде», Хоуи ковыляет прочь с Лизой-Джейн. Ребята подвозят его домой по очереди, потому что его коварный сосед якобы порезал ему шины, и у Хоуи нет денег на новые.

Мы заводим моторы. Потом киваем, машем друг другу на прощание, как будто все еще встретимся.

Со стоном я просыпаюсь на диване.

В комнате полностью одетая Бекс хлопает крышкой чемодана в тщетной попытке закрыть его. Но он под завязку набит вещами, и с каждой новой попыткой Бекс злится все больше.

Я спал без сновидений, а проснулся в кошмаре о том, что Бекс уезжает.

Слишком яркий экран телефона сообщает, что сейчас половина второго ночи. Не может быть, чтобы я проспал так долго. Что, черт возьми, случилось? Я опять был уставший как собака, так что мы выпили немного, поели китайской еды и рано легли спать. Нам все еще неловко общаться, но становится уже полегче. Пару раз я замечал знаки, что я ей все еще нравлюсь и она даже хочет меня.

Я сказал Бекс, что сегодняшний эксперимент был таким же фальшивым, как и вчера. Сказал, что мне не терпится изобличить их в своей книге. Она, конечно, заметила изменения, произошедшие со мной за последние дни. Она хотела, чтобы я все ей рассказал, но от одной мысли, что придется признаваться в своей секретной миссии, у меня отсыхал язык.

Бекс снова хлопает крышкой. Во рту все затянуто несвежим мерло, и слова получаются не сразу.

– Что ты делаешь?

Она не отвечает, но, судя по гневу в этих глазах, слышала она меня прекрасно.

– Эй! – я спускаю босые ноги с дивана на мягкий ковер. Мое полураздетое состояние сразу лишает меня уверенности. – Я сделал что-то не то?

Усмешка, которую она бросает мне, как гранату, напоминает о Марии Корви в церкви, которая переводит взгляд с витража на меня.

Я знаю такое, о чем ты и не догадываешься, сучонок.

– Бекс, почему ты пакуешь чемодан?

– Я еду в другой отель, а потом я еду в Брайтон, а потом мы никогда больше не увидимся. – Раскрасневшись, она бросает попытки застегнуть чемодан, потом кивает на мой ноутбук, открытый на столе. – Эта штука включает скринесейвер, если долго им не пользоваться.

Я не понимаю, к чему она это говорит, но мое нутро оказывается догадливее меня.

– А в режиме скринсейвера, – продолжает она, – ты настроил его проигрывать очаровательное слайдшоу из твоей папки с фотографиями.

Порно! Она увидела порно. Но Бекс ведь вроде не противница порно. Ей не нравится только всякий садо-мазохизм, но такое мне тем более не интересно.

– И вот я возвращаюсь из туалета в постель, – продолжает Бекс, – полусонная, как вдруг вижу фотографию девушки.

Кровь стремительно стынет у меня в жилах.

– И кого я вижу? Ту самую девушку, которая разрушила мои отношения с Лоуренсом. И даже ту самую фотографию, которая была в ее профиле. И вот я задаюсь вопросом: «Хм, с чего бы ей взяться у Джека на компьютере? Может, у нее и с ним что-то было, а?»

Я заперт подо льдом.

Выплеснув пар, Бекс возвращается к чемодану с более спокойной головой. Она замечает торчащие сбоку джинсы и запихивает их под крышку.

– Ставил бы ты пароль на него, что ли, – говорит она. – А то я посмотрела и нашла – ты не поверишь – текстовый файл с тем же самым сообщением, которое прислала Лоуренсу эта несуществующая шалава.

Я царапаю лед, но мои легкие насквозь промерзли. Я не могу говорить, не могу дышать. Я почти ничего не вижу перед собой.

– Так что я проплакалась, проблевалась, – говорит она почти нараспев. Это самое страшное: мысль о том, как Бекс плачет и мучается из-за моего подлого обмана, пока я мирно сплю на диване. – А потом хорошенько все обдумала.

Она застегивает молнию, и я слышу, как рвется ткань.

– Много времени не потребовалось, чтобы принять решение, – говорит она. – А потом ты проснулся, так что остальное ты знаешь. Прощай, Джек.

Она ставит чемодан на пол. Я в таком состоянии, что раздвижная металлическая ручка кажется бруском динамита. Я боюсь, что ноги не удержат меня, если я попытаюсь встать, и я просто сдаюсь с поднятыми руками.

– Прости. Я страшно облажался, но пожалуйста, не уходи.

Бекс катит чемодан к выходу. Понимая, что прощения мне не выпросить, я меняю тактику. Я бьюсь об лед, отчаянно желая глотнуть воздуха.

– Подожди! Он же сам согласился с ней встретиться. С этой девушкой. Пусть ее не существует, но он был готов на это. А он должен был отказаться, потому что ты потрясающая. Не забывай об этом! Он все равно изменил бы тебе!

Бекс щелкает замком на двери.

– Ты думаешь, что я хочу к нему вернуться? Черт возьми, да ты видишь только черное и белое. Плюс или минус.

У нее закончился заготовленный текст. Все слова, которые она проговаривала про себя, пока я спал, сказаны вслух, и теперь в ее голосе звучит только боль.

– Я возвращаюсь домой, чтобы начать новую жизнь. И ты прав. Я заслуживаю большего, чем какой-то бабник. Но я также заслуживаю больше, чем сволочной манипулятор вроде тебя.

Дверь распахивается с глубоким храповым звуком, и шипит вентиляция.

Бекс даже не смотрит на меня, когда уходит.

Глава 15

Звонок Элисандро застает меня другим человеком, по самые гланды закидавшимся коксом и содержимым мини-бара. Я кричал из окна на постояльцев, завтракающих внизу на веранде, я бомбардировал телефон Бекс звонками и сообщениями, на которые она не отвечает.

Сначала я звонил и извинялся. Потом подействовал кокаин, спутал мои мысли и лишил меня сна, и я стал твердить, что она ничего не понимает, как она может «пустить псу под хвост» все, что было между нами, из-за ерунды. И напоследок, когда эффект достиг пика, я называл ее ужасными словами за то, что она бросила меня в тот момент, когда я так в ней нуждаюсь.

Круглый идиот.

Посреди ночи я решил прогуляться по страницам Паранормальных и тут же пожалел об этом. В 2.51 Астрал опубликовал фотографию, на которой они с Бекс сидят в баре отеля. У нее неловкий вид от того, что ее фотографируют, а он – торжествует, положив руку на спинку ее стула. Фотография подписана: «Хороший вечер ☺».

Потеряв над собой контроль, я названивал сначала Бекс, потом Астралу. Они не ответили, и я настрочил им массу оскорблений в эсэмэсках.

Элисандро, наверное, за тем и звонит, чтобы в очередной раз высказать все, что обо мне думает. Потому что сегодняшний вызов Аи назначен аж на час дня. По моим подсчетам, у меня в запасе еще три часа чистого гедонизма и самоуничижения.

– Если ты звонишь из-за Астрала, то пошел к черту, – фыркаю я.

Но его дрожащий голос настораживает меня:

– Случилось ужасное. Хоуи мертв.

– Он – что?!

– Мы с Элли заехали за ним, чтобы позавтракать вместе…

Я с тяжестью опускаюсь у окна, силясь переварить услышанное.

«Просто семеро паранормальных фанатиков – это слишком много», – произносит темный голос из глубин моего сознания, заставляя меня чувствовать себя не в своей тарелке.

– Его убил сосед? – спрашиваю. – Инсулином через блютус?

Я слышу шум проезжающих машин и плач Элли.

– Хоуи лишился головы, – наконец выдавливает из себя Элисандро.

Как будто кто-то перерезал ниточки, которые водят моей челюстью.

– Мы пока не вызвали 911, – говорит Элисандро. – Еще не отошли от шока, наверное. Хоуи раньше давал нам запасной ключ, и мы зашли посмотреть, почему он не отвечает… и нашли… Господи. Ему как будто… оторвали голову.

Я вскакиваю на ноги, дезоориентированно включаю кофемашину, как будто мне не хватает энергетиков в организме.

– Кто-нибудь еще знает? Из наших?

– Не могу дозвониться до Паскаля.

Что-то при звуке этого имени вызывает во мне недоброе предчувствие, которое я не могу уловить.

– Где вы?

– Мэлроуз, это недалеко. Заехать за тобой?

– Хорошо, я буду ждать на улице. Постарайтесь дозвониться до Паскаля.

Беспокойство в моем голосе передается Элисандро.

– Ладно… Будем через десять минут.

Я мчусь в душ. Пока меня хлещут струи горячей воды, я думаю о голове Хоуи, отделенной от его туловища.

Не просто отделенной.

Оторванной.

Я шагаю по холлу отеля, когда кто-то зовет меня по имени. У меня в руке бумажный стаканчик черного кофе, а в кармане бумажника – пакетик кокаина. Это мое наивное представление о том, что значит быть готовым ко всему.

– Мистер Спаркс.

Марк Ховитц, подбоченившись, стоит на пороге своего офиса.

– На два слова, если вас не затруднит.

Подозреваю, что эти два слова – «спиритический сеанс».

– Позже, – отрезаю я на ходу.

– Эй! – кричит он мне вслед, когда я вываливаюсь через вращающуюся дверь.

Я заползаю на заднее сиденье «Хонды» и корчу гримасу, когда горячий кофе выплескивается на перепонку между большим и указательным пальцами.

Элисандро спрашивает в телефонную трубку:

– Чувак, тебе удалось дозвониться до Паскаля?

Элли с лицом в потеках туши показывает на телефон и одними губами произносит: «Астрал».

– Спроси его, где Бекс, – говорю я, но Элисандро отмахивается от меня.

– Ясно, – говорит он Астралу, заканчивая звонок. – Я дам знать, если мы найдем его.

Закончив звонок, он смотрит перед собой через лобовое стекло машины.

– Ладно, я сам ему позвоню, – говорю я и поднимаю телефон к уху.

– Не надо, – говорит Элли. – Он сейчас расстроен.

Но мне нужно узнать, что с Бекс все в порядке. Я набираю Астрала. Когда он не берет трубку, я бью кулаком в спинку кресла Элисандро. Он, в свою очередь, бьет кулаком по приборной панели:

– Черт возьми, Джек! Или остынь, или выметайся! Астрал сказал, что оставил девушку в ее новом отеле, ясно?

– Оставил ее этим утром или прошлой ночью?

Мой вопрос с секунду остается неотвеченным, как заряженное оружие.

– Пожалуйста, давайте не будем отвлекаться, – молит Элли. – Паскаль не отвечает ни на звонки, ни на сообщения.

Паскаль живет в получасе езды в Северном Голливуде. Когда я заявляю, что нужно ехать туда немедленно, мое беспокойство снова оказывается заразительно.

– Боже, – говорит Элли. – Ты же не думаешь…

Я хочу успокоить ее, но мои дрожащие руки выдают меня с головой.

– Давайте не будем терять самообладания и просто поедем.

Не говоря больше ни слова, Элисандро ныряет в автомобильный поток и при первой возможности прибавляет газ. Кофе проливается мне на грудь, но я почти не замечаю.

Когда мы жмем на кнопку звонка у Паскаля, кажется, что мы остановили ход времени. Ожидание тянется и тянется.

Всю дорогу мы подбадривали себя, говорили, что накручиваем на пустом месте. Что смерть Хоуи закономерно подкосила наши нервы. И конечно, мы находим параллели там, где их нет. (Ниточки, узелки.) Но как бы мы себя ни успокаивали, мы также уверены в двух вещах.

Голову Хоуи могло оторвать только что-то нечеловеческого происхождения.

А двумя единственными членами команды, кто проголосовал за приостановку Эксперимента Ая, были Хоуи и тот, кто проживает в Северном Голливуде на Тановен-стрит, 1033.

Мы натянуто улыбаемся друг другу, пока ждем, что Паскаль нам откроет. Я делаю глубокий вдох в надежде, что вот-вот выдохну все разом, когда мелкое круглое лицо Паскаля появится в окне. Я знаю Паскаля совсем недавно, но он вызывает во мне больше симпатии, чем Хоуи.

Три, четыре, пять раз мы жмем кнопку звонка. Нет ответа. Элли вдавливает кнопку и не отпускает, пока не садится батарейка. Загораживаясь ладонью от света, я вглядываюсь в окна верхнего этажа его маленького домика на отшибе. Я бросаю в окно горсту мелких камешков, которые градом отскакивают от стекла. Большой странный бензовоз притормаживает, проезжая мимо нас, и старуха за рулем с кислой физиономией даже не пытается скрыть любопытство.

Бензовоз укатывает своей дорогой, а Элли говорит мне, что Паскаль живет один. Купил этот дом большей частью на наследные деньги.

Мы огибаем дом с другой стороны. Элисандро мартышкой карабкается через высокую решетчатую изгородь и открывает нам с Элли калитку. Сейчас мы в последнюю очередь переживаем о том, что могут подумать языкастые соседи.

Во всех окнах на этой стороне опущены плотные шторы. Тропинка ведет в непритязательный дворик, где стоят пластиковый стол и садовые стулья.

За закрытой дверью во двор видно просторную комнату отдыха. Мы прижимаемся к стеклу, сложив ладони у висков, чтобы не мешало солнце.

Я вижу откидное кресло, гигантский экран телевизора, стопку консолей для видеоигр. Целая стена занята полками с дисками DVD, блю-рей и даже старорежимными видеокассетами в широких картонных коробках.

Потом, прищурившись, я замечаю кое-что на дальней стене. Не могу разобрать, что именно. Элисандро испускает тихий скулеж. Я прижимаюсь носом к стеклу, пытаясь понять, что вижу перед собой.

Это похоже на густую красно-розовую органическую массу, прилипшую к стене. Вроде толстым слоем размазанного фарша.

И тогда я замечаю цепочку от бумажника, свисающую из этого месива. И клочья ткани, которые были когда-то одеждой. Кровь, которая все еще стекает по стене, образуя лужу на ковре.

И одна деталь, которая завершает этот пазл: оправа его очков, поблескивающая в одиноком луче солнца. Тонкий металл был искорежен вместе со всем его телом.

– Нет, господи, нет, – говорю я, и у меня в животе все переворачивается. Бедняга.

Скулеж Элисандро превращается в вой отчаяния.

Элли не понимает, что вызывает эту реакцию. Мы пытаемся увести ее от окна, но она всматривается и всматривается, пока у нее не подкашиваются ноги.

Самое страшное не то, что я вижу хорошего человека, размазанного по стене. Нет, самое страшное – это то, что подсознательно я думаю о том, что моя книга разойдется бо́льшим тиражом, чем все предыдущие, вместе взятые. Мария убивала людей после нашей встречи, что само по себе довольно сочно, но сейчас… сейчас я присутствую там, где происходят убийства. В самой гуще.

И все это в то время, как двух обливающихся слезами людей рвет в двух шагах от меня.

Это не первый раз, когда я умудряюсь вызывать отвращение у себя самого.

Гудок в кармане. Бекс наконец ответила на сообщение, которое я отправил по пути сюда, умоляя написать, что с ней все в порядке (читай: жива).

В сообщении сказано: «Не пиши мне больше».

Я рад, что она вдали от всей этой каши. Но мысль о том, что мы можем никогда больше не увидеться, вызывает во мне желание распластаться рядом с Элли и Элисандро.

Глава 16

Стол стоит на том же месте, где мы его видели в последний раз, только сейчас он развернут как положено и стоит на ножках. Поглядывая на эту штуковину с понятным опасением, мы продвигаемся вперед и зовем остальных. Когда никто не отвечает, мы нервничаем.

Серпантинная дорога к ранчо заняла времени вдвое дольше обычного. Элли постоянно приходилось напоминать Элисандро притормозить, вытереть глаза и сосредоточиться на дороге. Я как будто находился в машине с пожилой супружеской парой.

Я украдкой снюхал два холмика кокаина с ладони на заднем дворе дома Паскаля. Эта парочка все видела, но и им было не до нотаций. Они самозабвенно рыдали и посыпали головы пеплом. Мне нужно было крепко взбодриться, чтобы мысленно запечатлеть каждую секунду, которая случится дальше. И после еще двух понюшек на заднем сиденье «Хонды», сразу перед тем, как идти в студию, мой мозг снимает все в ультра-HD.

Элли и Элисандро, как выяснилось, тоже имеют понятие о самосохранении. Ни обнаружив Хоуи, ни обнаружив Паскаля, они не торопились звонить 911. «Не заподозрят ли нас?» – волновались они, заламывая руки. Дамочка из бензовоза видела нас у его порога, но не видела, как мы обошли дом. Испуганно мы взвесили все «за» и «против». Наконец, позвонили Астралу, чтобы сообщить дурные вести, и решение было принято само собой: мы встретимся на ранчо, а там уже решим, как поступить. Об убийствах можно сообщить и оттуда, делов-то.

Да-да. Делов-то. Сплошная идиллия.

Наконец мы находим остальных. Они собрались в студии живой звукозаписи в самом дальнем крыле здания. Чтобы пробраться к ним, нужно пересечь пультовую комнату. Тут обычно можно застать саунд-продюсеров, техников и первых лиц группы. Почти целиком пультовую занимает широкая консоль управления с кнопками и ползунками. Одна стена сделана целиком из закаленного стекла, даже дверь посередине. Сквозь стекло мы видим Астрала, Лизу-Джейн и Йохана среди микрофонных стоек и колонок. Глаза у всех опухшие и покрасневшие.

Лиза-Джейн сидит на полу спиной к обитой войлоком стене. Йохан стоит со скрещенными руками. Этот парень видел, как его друзей разрывало взрывами, я бы предположил, что у него более крепкая выдержка, но он потрясен не меньше остальных.

Астрал сидит с торчащими изо рта бинтами, оседлав вращающийся стул. Увидев меня, он отводит взгляд. Я скриплю зубами. Лишь бы не пуститься с порога в разговоры о Бекс.

До той секунды, пока я не проворачиваю ручку стеклянной двери, кажется, будто они не разговаривают, а только беззвучно шевелят губами. Как только печать звукоизоляции нарушена, их голоса выплескиваются на нас. Никто не говорит этого вслух, но заметно, что все переживают из-за Паскаля больше, чем из-за Хоуи.

– Как умер Паскаль? – хочет знать Йохан. Он взбудоражен и активен, как никогда.

Элли и Элисандро стоят, потупив взгляды, и мне приходится брать это на себя:

– Лучше вам не знать.

– Не указывай, что мне лучше, – предостерегающе говорит Йохан. – С чем мы имеем дело?

– Хоуи и Паскаля убил не человек, – говорит Элли. – Это невозможно.

– И они были единственными, кто проголосовал против… – добавляет Элисандро и умолкает, когда остальные кивают. Все пришли к аналогичному умозаключению.

Никто даже не заикается о том, что эти смерти могли оказаться совпадением. Даже я. «Шоу Трумана» окончено, а я давно не в Канзасе.

Астрал стягивает бинты со рта, чтобы сказать:

– Теперь, когда мы ее создали, Ая не хочет уходить. Мы сотворили ее из воздуха, но она реально живая…

– Может, она настоящее привидение, как Элли предполагала, – говорю я, надеясь звучать не слишком обнадеженно.

Астрал дает мне знак говорить потише. Он оглядывается, смотрит за стекло в пультовую и говорит:

– Мы подумали, может, она не услышит нас здесь, но нельзя знать наверняка.

Ему не нравится, когда я смеюсь ему в лицо. Нет, ну, забавная ведь мысль: привидение, психокинетическая сущность, или что она такое, и не сможет слышать голоса в звукоизолированной комнате.

Стул под Астралом недовольно скрипит, пока он поворачивается ко мне лицом:

– Чтоб ты сдох! Два наших друга погибли.

– Остынь, приятель, – говорю я и знаю, что перехожу все границы. – Я их не убивал.

Астрал угрожающе приподнимает свою тушу со стула. Я хочу драки, и я выставляю вперед кулаки, но между нами выскакивает Йохан:

– Нет! Прекратите. Мы должны быть заодно. – Он поворачивается ко мне, и тестостерон буквально сочится из его пор. – А ты – последи за языком.

Мне он больше нравился, когда был сомнамбулой с посттравматическим расстройством. Никто не затыкает рот Джеку Спарксу, особенно когда тот чувствует себя химически несокрушимым.

– Ладно, костолом, – говорю. – Дальше что? Продолжаем эксперимент?

Лиза-Джейн щупает серьгу в брови и тянет ее, пока кожа, кажется, вот-вот не лопнет.

– Думаю, продолжать – не лучшая идея, – выдает она.

– Говорите тише, – напоминает нам Астрал.

– Но если Ая хочет продолжать, – возражаю, – значит, самое безопасное для нас – это продолжать.

– Мы не будем позволять нашему собственному творению держать нас в заложниках, – возражает Лиза-Джейн. – Давайте покончим с ней.

– Как ты собираешься что-то рассоздать? – спрашиваю я. – С тем же успехом можно попробовать не думать о белых слонах. Первое, о чем ты подумаешь…

– Значит, нужно придумать, как это сделать, – перебивает Астрал.

Йохан говорит:

– Может, прозвучит глупо, но…

– Бьюсь об заклад, – вворачиваю я, одурманенный кокаином, и кайфую от того, что Йохан хоть и хочет меня убить, но не может этого сделать, потому что сядет.

– Но, – продолжает он, – Ая появляется только тогда, когда мы все в сборе, верно?

– Очевидно же, что нет, – говорю я. – Только посмотри, что случилось вчера ночью.

– В словах Йохана есть смысл, – замечает Элли. – Может, нам не нужно находиться непременно в одном помещении. Но если мы все в одном регионе или даже в одном городе, психокинетичиский круг остается не разорван.

– То есть, если мы разъедемся подальше друг от друга… – задумывается Астрал.

– Вы цепляетесь за соломинки, – говорю я. – Придумываете правила на ходу.

– Да заткнись ты, наркоман тупоголовый, – вырывается у Лизы-Джейн.

Слова о разлуке заставляют Элли и Элисандро взяться за руки, и у меня в сердце что-то щемит. Мне не нравится чувствовать. Хладнокровный цинизм куда безопаснее.

– Давайте попробуем, – говорит Йохан. – Разъедемся на максимально возможные расстояния, а там будем решать через Интернет.

Лиза-Джейн потирает виски обеими руками:

– Черт, черт… Моя работа, моя мама, мои собаки…

– Уверена, уже скоро нам можно будет вернуться, – говорит вечная оптимистка Элли.

– Я отвезу тебя домой, – говорит ей Элисандро. – Заберешь свою машину.

Мы встаем. Йохан говорит об Аспене в Колорадо. Лиза-Джейн подумывает о Сан-Диего, где живет ее брат. А я? Я никуда не поеду. Я выплескиваю свою злобу на ближайшей гитаре, с размаху проводя по разлаженным струнам на грифе.

Астрал своим обычным тоном отдает распоряжения. Элли и Элисандро он советует разъезжаться в разные стороны при первейшей возможности, и тут в помещение вползает зло.

– Ая, – произносит тихий голосок, вмешиваясь в наши разговоры. – Ая, – повторяет он.

По моему позвоночнику пробегают мурашки, и я поднимаю глаза на звук.

Вот и оно, лицо Аи, проглядывает из-за колонки в том месте, где должен красоваться логотип «Маршалл».

На этот раз лицо кажется более юным – и бледным. Ехидный оскал прожигает меня насквозь. «Приветик! Неужели вы решили, что сможете убежать?»

Все молчат. Мы смотрим на лицо в полной растерянности.

На нечто.

– Ая, Ая! – говорит Ая. Ее глаза округляются, и она отделяется от колонки и зависает прямо перед нами.

Наш булыжник из «Индианы Джонса».

Ухмылка сползает с лица, уступая место гневу.

– Ая! – раздается ее вопль.

Мы разом бросаемся к двери в пультовую.

Как бы мне хотелось сказать вам, что я повел себя как рыцарь. Но Лиза-Джейн впереди меня, и я хватаю ее за талию и отталкиваю в сторону, освобождая себе путь к выходу.

Астрал подоспел к двери первым, но завозился с замком. Дверь открывается в нашу сторону, его туша перегораживает путь всем нам, и мы толпимся за его спиной.

Лиза-Джейн кидает стул об толстое стекло, но тот отскакивает и бьет ее по лицу.

От следующего крика Аи кровоточат уши. Я хватаю пальцами толстые складки жира со спины Астрала и толкаю вперед, как будто хочу протолкнуть его сквозь закрытую дверь. Элисандро кричит на меня и на Астрала и загораживает своим телом Элли, прижав ее грудь к моей спине. Лиза-Джейн с окровавленным носом хочет протиснуться вперед всех и тоже кричит.

Тогда среди нас появляется первая жертва.

Отрезанное туловище Йохана шлепается о колонку, как отброшенное. Его глаза – сплошные белки, закатившиеся в глазницах. Под действием силы тяжести он сползает на ковер, где заваливает на бок, как поломанная игрушка.

«Логично, – говорит мой внутренний голос, хотя сам я в ужасе смотрю на труп. – Сильнейших надо убивать первыми».

Кого-то рвет.

Кто-то другой, наверное Элисандро, дважды ударяет меня по затылку, так что сыплются искры и фейерверки из глаз. Астрал кричит, что не может открыть дверь и всем нужно отойти назад.

– Ая! Ая!

Каждый вопль – как иголка в барабанной перепонке. Элисандро еще раз бьет меня по голове, и у меня закладывает уши, и весь шум кажется далеким и искаженным.

Астрал отталкивает нас, используя собственную массу как оружие, и мы валимся, как костяшки домино. Рывком Астрал распахивает дверь и исчезает в пультовой. Я вскакиваю на ноги, а Лиза-Джейн уже выбегает следом за ним. Две пары рук настойчиво толкают меня в спину, и я вываливаюсь за порог и бегу по чистой инерции, пока не оступаюсь и не падаю. Пол стремительно несется на меня и дает мне в зубы.

Элли и Элисандро бегут по мне. Я сиплю, когда чья-то нога впивается в мою поясницу, а потом смотрю на их удирающие пятки.

Мой слух возвращается, но я не слышу Аю.

Я опираюсь на боковину консоли, поднимаюсь на ноги.

Механизмы, видимо, сами заперли за нами стеклянную дверь.

Через стекло в студии я вижу, что ноги Йохана остались стоять и слегка покачиваются в окровавленных шортах хаки. Бред, но моя первая мысль: до чего реалистичные спецэффекты. Тут колени подкашиваются, и ноги падают.

Ая глядит на меня, неподвижно вися в центре запертой комнаты. Текучие черты ее лица сменились вновь, стали женственнее. Лицо как будто кажется знакомым. Губы открываются и беззвучно выкрикивают одно имя, как спазмы бьющегося сердца.

Я бегу к выходу и чувствую, как хрустит моя спина.

Оглянувшись напоследок, я вижу, что Ая исчезла. Как паук, скрывшийся у тебя из виду и заползший под кровать. Беспокойное зрелище.

И точно. Когда я выбегаю в коридор с золотыми дисками по обе руки от меня, раздаются два одновременных вскрика. Первый – Ая, второй – Элли. Почему-то она висит спиной на потолке у развилки коридора. Она сучит руками и ногами, но потолок держит ее крепко.

– Ая, Ая, Ая! – слышится вопль, но я нигде не вижу лица.

Элисандро впопыхах прибегает обратно в коридор – он так испуган, как будто только что заметил, что Элли нет рядом. А я мчусь им навстречу и больше всего хочу, чтобы он убрался с дороги.

– Помоги мне ее снять! – кричит Элисандро.

Я не успеваю ответить, когда происходит по-настоящему кошмарное: Элли хрипит, и ее голова выкручивается некой силой на одну сторону. Кожа на ее шее натягивается, пока кости не прорываются наружу.

Кровь брызжет и на Элисандро, попадает ему в лицо. Он взвывает так, что напоминает мне маму, когда она заперлась в ванной после ухода отца.

Я хотел оставить Элисандро позади и бежать дальше, как вдруг загадочный магнит, удерживавший Элли под потолком, прекращает действовать, и ее тело падает. Мне приходится остановиться, чтобы она меня не придавила.

Вопли Аи заглушают чудовищный хруст костей Элли, но это слабое утешение.

Лицо фантома оказывается в коридоре слева от меня. Оно опять изменилось, и я содрогаюсь, когда узнаю в этих губах свои собственные. Лицо теперь более маскулинное, и… Это глаза Астрала я вижу? И черты других тоже. Лицо Аи – это коллаж, но у меня нет времени обдумывать это открытие, тем более что Элисандро хватает меня за руку и рывком разворачивает к нему:

– Помоги ей! Прошу тебя, помоги ей!

– Она мертва, приятель. Мне жаль.

– Ая! Ая! Ая!

– Мы не можем так ее здесь оставить.

– Она умерла еще до того, как упала с потолка. Побежали.

– Ая! Ая! Ая! Ая-Ая-Ая!

Остро понимая, что фантом летит прямо на нас, я пытаюсь утащить Элисандро за собой, но он упирается и не отпускает меня.

Я бьюсь лбом в его лоб, сбивая его с ног, и с легким головокружением удираю оттуда.

Впереди из холла доносится голос Астрала, и я вижу тень Лизы-Джейн, мелькающую по ковру. Я ускоряюсь, думая только о том, как бы поскорее увидеть солнечный свет.

Позади Элисандро воет над телом Элли, пока его голос внезапно не обрывается. Он сменяется другими страшными звуками. Звуками расчленения человеческого тела.

Влетая в холл, я натыкаюсь на разбитое стекло. Упавшие торговые автоматы баррикадируют выход – не иначе, дело рук Аи, – и Астрал запустил стулом в окно. Вместе с Лизой-Джейн они спешат к новому выходу.

И их осталось трое. Если погибнут еще и эти, я останусь единственным уцелевшим. Единственным рассказчиком. Тогда все захотят услышать меня, и я могу говорить бесконечно долго.

Мое отвращение собственными мыслями не стирает их из моей головы. У меня и прежде бывали такие фантазии: вот я, например, попадаю в эпицентр теракта. Не настолько, чтобы пострадать самому, но хватает, чтобы рассказать будоражащую умы историю. Хватает, чтобы человеческие взгляды и уши были прикованы ко мне еще многие годы спустя.

Я нездоров, я знаю.

– Осторожно, – предупреждает Астрал Лизу-Джейн, сбивая куски стекла, торчащие по всему периметру оконной рамы. Как будто в нашей ситуации стоит беспокоиться о паре осколков.

– Не хочу умирать, не хочу умирать, – твердит Лиза-Джейн снова и снова.

В коридоре, где полегли Элли и Элисандро, слишком тихо.

Астрал помогает Лизе-Джейн вскарабкаться на раму.

– Поживее, – подгоняю я их, переминаясь с ноги на ногу.

Весь пропитанный адреналином, как бывает только от предчувствия неминуемой смерти, я смотрю по сторонам, думая найти и разбить еще одно окно, когда…

– Ая! Ая-Ая-Ая!

От такой громкости мне приходится зажать уши. Астрал изо всех сил пытается помочь Лизе-Джейн, подталкивая ее в спину обеими руками. Она стоит на подоконнике, вцепившись в верхнюю планку оконной рамы. Не зная, как лучше выбраться, она неуверенно глядит на торчащие из рамы стеклянные клыки.

– Не хочу умирать, не хочу умирать…

Лицо уже проплывает над столом в центре комнаты. Непременно хочет быть в центре внимания.

Когда Ая кричит в очередной раз, ее визг становится вдвое громче. Шумовая атака, от которой подкашиваются колени.

– Ая!

Простите. У меня нет более деликатных слов: у Лизы-Джейн взрывается голова.

Слышится тошнотворный треск кости. Почему-то к этому звуку оказываешься не готов. Сережка из ее брови летит мне в грудь вместе с кусочками того, от чего накатывает тошнота.

Ее смерть была мгновенной, в отличие от остальных. Может быть, даже безболезненной. Такие подробности принесут мне всемирную славу. (Заткнись, чудовище.)

Обмякшее тело Лизы-Джейн валится в руки к Астралу, который держит ее в растерянности и ужасе.

В лице Аи теперь не осталось ничего женского. То, что парит сейчас над столом, состоит из сменяющих друг друга черт меня и Астрала.

Ая смотрит прямо на меня, но я-то знаю, что Астрал видит, как это лицо уставилось на него.

У меня в голове проносится мысль, как вдвоем мы могли бы сообща прогнать это существо. А потом я вспоминаю его аферу с видеороликом. Его хитрые манипуляции. Его вчерашнюю запись: «Хороший вечер ☺».

Живым отсюда выйдет только один из нас.

Мой первобытный мозг успевает прийти к этому выводу, как только Астрал бросает тело Лизы-Джейн на пол.

– Ая, убей его, – говорит он. – Избавься от него, чтобы я остался последним.

Да, он тоже все понял.

Ая идет на меня, сверкая безумными глазами, выкрикивая свое имя.

Но вдруг меняет направление и с поразительной скоростью бросается на Астрала.

– Ая-Ая-Ая-Ая-Ая!

Астрал открывает рот, чтобы что-то крикнуть, но фантомное лицо всаживается прямо ему в живот и вылетает с обратной стороны через позвоночник, уничтожая все на пути. В его теле остается зияющая дыра размером с крышку от кастрюли.

С мощным хрустом тело Астрала выгибается жуткой противоестественной дугой. Он, хрипя, цепляется за рваное месиво в дыре под ребрами. Не веря произошедшему, он тает на глазах.

«Типичный Астрал, – ликует ублюдок внутри меня. – Бесхребетный. Я всегда видел его насквозь».

Однако, когда его крупная голова валится на ковер, в моих глазах стоят слезы. Жажда жизни, подгоняемая страхом смерти, затмевается степенью трагедии и количеством загубленных жизней.

Ая упрямо движется в мою сторону, победоносно, ликующе. Лицо теперь носит мои и только мои черты.

– Ая, – говорит оно моим голосом.

– Хорошо, – выдавливаю я сквозь ком в горле. – Все кончено. Не знаю, что ты такое, но просто исчезни уже, хорошо? Сгинь.

– А-я, – говорит оно, неотвратимо наступая на меня. – А-я.

И впервые меня осеняет, что оно говорит вовсе не «Ая».

Оно говорит: «Я».

Ая – имя, которое выбрал я. На первый взгляд, я просто взял его с потолка, но если покопаться в подсознании…

– Я, я, – говорит фантом с моим лицом. – Я, я, я, я.

Я пячусь от фантома и упираюсь в перевернутый торговый автомат.

Добежать до разбитого окна я не успею. Тогда я срываюсь с места и бегу обратно в коридор в надежде отыскать другой выход. Главное – убежать от Аи.

Что я творю? Просто впусти его. Не сопротивляйся. Я был рожден для величия, что бы ни думали по этому поводу мама и Алистер. (Нет, нет, это – сущее зло.)

Ужаленный паническим страхом, я дергаю дверь в коридоре, но она оказывается заперта.

– Я, я, я, я, я.

Я зажимаю ладонью нижнюю часть лица, когда вижу, что осталось от Элисандро, и слышу этот запах.

За всю жизнь я не развивал такой скорости, но и этого оказывается недостаточно. Я слышу, как мой собственный голос подступает все ближе.

– Я, я, я, я, я.

Я заворачиваю за угол, стуча пятками по очередной дорожке ковра…

…и оказываюсь лицом к лицу с юной фермершей.

Мария Корви стоит, расставив руки пугалом, распятием. Преграждает мне путь – телесная, осязаемая, она стоит в десяти шагах от меня. Все как обычно.

По ее лицу становится понятно все. На нем написано злорадное ликование человека, который посвятил много труда, чтобы подстроить особый сюрприз.

Желтые глаза блестят от удовольствия.

На лице застыла гримаса ликования.

По моей коже проходит рябь, будто она вздумала удрать с моего скелета.

– Я! Я! Я! Я! Я! – вопит голос позади меня, такой громкий и близкий.

– Счастливого пути! – произносит Мария, смакуя момент.

Что-то вжимается мне в спину и подкидывает в воздух с такой силой, что головой я задеваю лампу.

В следующее мгновение я уже лежу на полу, а мои губы и голосовые связки говорят слова, которые я не хочу говорить.

– Я, я, я, я, я, – говорят они.

– Меня, меня, меня, меня, меня, – говорят они.

Накатившая тревога заставляет меня неуверенно подняться на ноги. Что происходит?

Марии и след простыл, фантомного лица тоже нигде не видно. Мои челюсти продолжают самопроизвольно работать:

– Я, я, я, я, я… Меня, меня, меня, меня, меня…

Я собираю силу воли в кулак и пытаюсь захлопнуть свой рот, но ничего не выходит. Тогда я пытаюсь сделать это руками, но мои челюсти упорствуют. Противостоять им – все равно что пытаться вручную удержать отбойный молоток.

Я стараюсь держать себя в руках. Останки Элли и Элисандро напоминают мне, что я-то хотя бы живой. Мне просто нужно понять, что теперь делать.

Я уговариваю себя сделать вдох и все взвесить. Непростая задача, когда твой рот решил действовать сам по себе.

Да что же это?

– Я, я, я, я, я, – говорит мой рот, и я бегу в холл.

Может, это шок?

– Я, я, я, я, я, – произносит рот, когда я бегу к разбитому окну, стараясь не смотреть на Астрала и Лизу-Джейн.

Может, кокаиновый психоз?

Но нет, что бы я ни твердил себе, я знаю правду. Ая теперь во мне. В самой моей голове.

– Я! Я! Я! – кричит рот, громче и настойчивее, когда я осторожно перелезаю через оконную раму на пропитанную солнцем траву.

Ветер колышет мне волосы и как будто пытается разуверить меня в том, что все в порядке. Сверчки тянут свою камышовую песню, как будто ничего страшного и не происходило. Я изо всех сил хочу в это поверить.

Успокойся, главное, успокойся…

Тут я вспоминаю, что приехал сюда не на своей машине. Приходится лезть обратно в окно и шарить по намокшим шортам Астрала в поисках ключей. Бедняга смотрит на меня безжизненными погасшими глазами.

– Я! Я! – кричу я ему в лицо.

Непроизвольно моя нога с размаху бьет его в ухо.

Только когда я пытаюсь попасть ключом в зажигание, я замечаю, как трясутся у меня руки.

Проверяя на прочность свое новое состояние, я посылаю мозгу волевой сигнал, желая сказать слова: «Я в порядке, нет причин для беспокойства». Мозг игнорирует запрос. Мой рот упрямо продолжает якать.

На полпути от ранчо эта автоматизированная речевая система начинает эволюционировать. Я говорю новые слова, которые все так же не поддаются моему контролю. Я начинаю твердить: «Я прекрасен», «Любите меня», «Я лучше всех», «Боготворите меня»… Не буду продолжать.

Не спорю, я и сам говорил когда-то все эти вещи. Но сейчас они безостановочно сыплются из меня без моего сознательного участия. Напоминает мне о том случае, когда я заинтересовался виагрой. Это был кошмар. Немотря на то что мой член напоминал руку младенца, зажавшую в кулаке яблоко, сам я не чувствовал себя возбужденным.

И вот я в чужой машине качусь по смертельно опасному серпантину в Город Ангелов. Я сострясаю воздух фразами о том, какой я замечательный, не умолкая ни на минуту. И я плачу.

– Я ошеломителен! – выкрикивает мой голос посредством воздуха в моих легких, которым я не хотел делиться, и ртом, который я бы с радостью зашил.

Медленно, но верно я начинаю верить собственному скандированию.

Тот, кто первым сказал, что если повторить что-то много-много раз, то поверишь в это сам, никогда не думал, в каком контексте это может быть воплощено в жизнь.

Да, в какой-то момент мозг просто искрит, переключается и поддается. Становится намного легче жить дальше, когда не приходится вспоминать ужасы и мучительные смерти на ранчо. Мне даже начинает нравиться. К черту кокаин – это куда действеннее, ярче и оглушительнее. Это чистой воды феноменально.

Все мои мысли о славе, которую я пожну со смертей ребят, казавшиеся такими мерзкими, – теперь они кажутся упоительными.

Я не чувствую ни вины, ни стыда, никаких осаживающих меня эмоций.

Пока эта темная сила воцаряется в моей душе, угольки былого ужаса еще тлеют, но они притухли, закопались глубоко внутри, и на них можно не обращать внимания.

Я замечаю Марию Корви на дороге – точно так же она стояла в моих снах. Она указывает рукой на дорогу впереди и улыбается, абсолютно сюрреалистичная при ярком свете дня.

Я улыбаюсь в ответ. Я счастлив угодить прямиком в ее сети.

– Каждый раз, уходя, ты уносишь с собой и частичку меня, – поют Hall & Oates на волне станции 95.5 KOLS FM.

Я поднимаю вверх большой палец и проезжаю мимо Марии Корви, продолжая голосить о том, что я король мироздания.

Алистер Спаркс: «Брэндон Хоуп, тридцатидвухлетний сотрудник отеля из Санта-Барбары. Днем 18 ноября 2014 года, один час спусят после убийств на ранчо «Большой Койот», Хоуп работал на ресепшене отеля «Сансет-Касл» в Западном Голливуде, когда один из гостей начал устраивать беспорядки…»

АЛИСТЕР СПАРКС: Пожалуйста, расскажите своими словами, что произошло в тот день в отеле.

БРЭНДОН ХОУП: Мне противно даже говорить об этом, после всего, что потом открылось… Ну, хорошо. Короче говоря, этот душевнобольной человек, Джек Спаркс, устроил некоторый переполох.

АЛИСТЕР: Вы уверены на все сто процентов, что этим человеком был Джек Спаркс?

БРЭНДОН: Ну, знаете, я бы предпочел не вдаваться в эти жути. В Интернете столько разговоров на эту тему, у меня самого от этого сплошные проблемы. Пришлось уволиться из отеля, потому что какие-то психи без конца звонили, писали и даже лично ко мне на работу являлись и выговаривали мне. Короче, с моей точки зрения, если у него не было брата-близнеца, то это был Джек Спаркс.

АЛИСТЕР: Вы заявили, что впервые пересеклись с этим постояльцем, когда вы и уборщица Арлетт Ортис нашли его в подвале отеля ночью на 15 ноября?

БРЭНДОН: Знаете, он в ту ночь был как будто не в себе. Когда мы его увидели, он стоял в бойлерной, моргал от яркого света моего фонаря, по штанам расползлось пятно. Такая большая мокрая карта Италии вниз по одной штанине.

АЛИСТЕР: Вы полагаете, он обмочился?

БРЭНДОН: Я сказал, что ему нельзя здесь находиться, и он посмотрел на меня с таким видом, как будто подбирал колкий ответ. Но так ничего и не сказал и просто пожал плечами. Он был сильно взволнован и только рад был покинуть подвал. Но проходит три дня, он вваливается в отель и ведет себя, будто какой-то Харви Вайнштейн[22]. Я не знаю, от наркотиков это или от чего, но он подошел к моей стойке с таким строгим взглядом и потребовал, чтобы я перевел его в люкс. И это после того, как он отказался давать чаевые швейцару Пьеру и вместо этого заявил, что выиграл какую-то писательскую награду. Как будто Пьеру эту информацию надо на хлеб намазать.

Когда я отказался предоставить ему лучший номер, Спаркс ударил кулаком по столу и стал кричать. Типичный текст. Я все это уже миллион раз слышал. Я, мол, не знаю, с кем говорю, меня вышвырнут с работы, ля-ля тополя. Он еще как-то странно заикался, но только на отдельных словах. Слово «я», наверное, раз сто повторил. Он перешел все рамки и, если честно, привел меня в замешательство. Он спросил, как мне понравится, если с меня заживо содрать шкуру и обвалять в соли. Причем сказал это не мигая и с улыбочкой, как будто приглашал меня на обед. В общем, я сказал, что все люксы у нас заняты, но пообещал ему полный обед с доставкой в номер в качестве комплимента от отеля. Мысленно я сравнивал, что дороже, обед или то, чтобы он поскорее убрался. Если честно, оно стоило восьмидесяти двух баксов.

АЛИСТЕР: Ваша коллега Рут Адлер, которая доставила обед в номер этого постояльца, отказалась давать интервью. Но она заявляла, что он и ей угрожал. Это правда?

БРЭНДОН (вздыхает): Она очень быстро вернулась.

АЛИСТЕР: Почему?

БРЭНДОН: Ну… Мне она сказала… Она сказала, что мистер Спаркс схватился за нож и стал делать… непристойные предложения.

АЛИСТЕР: И после того, как ваш постоялец высказывал недвусмысленные угрозы вам и еще одной сотруднице, вы решили не звонить в полицию?

БРЭНДОН: Ну, спасибо, что спросили, мне как раз не хватало чувствовать себя виноватым. Рут не рассказала обо всем сразу мне – она пожаловалась мистеру Ховитцу. Ну, что вы хотите, чтобы я вам сказал? Что я никак не отреагировал на маньяка-психопата в нашем отеле? Да, как выясняется, не отреагировал. Но я встречаю таких, как он, каждый день. Это Голливуд, детка.

Глава 17

Слава богу, побледневшая как полотно официантка удирает до того, как я начинаю ее домогаться.

Я долго не печалюсь и сажусь в позе лотоса на кровати, с подносом еды передо мной. Я набиваю рот сочным стейком, жую с открытым ртом и думаю, как же красиво прошло мое возвращение в отель. И я даже верю в это.

Комната омыта сумерками. Я не включаю свет – теперь у меня нет причины бояться темноты. Что бы в ней ни пряталось, я выше этого.

Вслед за кроваво-красным мясом я заливаю в глотку пятидесятидолларовое вино – и, о господи, в этот самый момент я получаю сообщение от Бекс.

«Мой паспорт не у тебя? – пишет она. – Кажется, я оставила его в номере».

Меня радует эта новость. Женщина, которая отвергла Джека Спаркса – самого Джека Спаркса! – все еще в Америке. Наверняка в Лос-Анджелесе. Я обвожу комнату беглым взглядом, хитрым и пронзительным, как у змеи. А своими новыми гадкими мыслями я думаю, что не важно, здесь ее паспорт или нет. Я ведь все равно могу сказать, что он здесь.

Ведь ей он больше все равно не пригодится.

Бекс явно не понимает, что существует только для моей выгоды. Но сейчас мне от нее выгоды никакой…

Глубоко внутри настоящий я встрепенулся и хочет отобрать у меня бразды правления. Настоящий я хочет позвонить Бекс и предупредить ее держаться от меня подальше. Настоящий я думает, как бы сделать так, чтобы паспорт доставили ей с курьером. Или вовсе оставили где-то на нейтральной территории, чтобы я не знал, в каком отеле она остановилась. Я больше не могу себе доверять.

Но настоящему мне не вырвать руль у меня из рук. Настоящий я связан по рукам и ногам и валяюсь на заднем сиденье с кляпом во рту.

Я парализован, мне нечем дышать.

Я заперт внутри этой жуткой карикатуры на самого себя.

Лезвие ножа одобрительно поблескивает, пока я мысленно составляю ответ для Бекс с предложением прийти и забрать паспорт.

Да-да, приходи и забери…

Вспомни, – шепчу настоящий я, слог за слогом проталкивая послание самому себе в трещины брони Аи. – Вспомни… вспомни, что говорила Шерилин про Алистера Кроули. Лезвие!

– Да, я, я, я, я, я помню, – говорю я вслух и беру в руки телефон. – Было что-то. Он резал себя для контроля над своим эго. Ну и что?

Так порежь себя.

Я корчу гримасу.

– С какой стати мне, мне, мне, мне, мне это делать? – вопрошаю я, набирая ответ Бекс.

Очисться. Возьми контроль над Аей. Спаси Бекс.

Не прекращая печатать, я говорю:

– Ты хочешь, чтобы я, я, я, я, я спасал неблагодарную тварь, которая предпочла мне, мне, мне, мне, мне Лоуренса и Астрала? Ни за что.

Сейчас же.

– Не-а. Это больно. Куда веселее будет пройтись этим лезвием по Бекс. Хорошо бы растянуть удовольствие. Думаю, мне, мне, мне, мне, мне это понравится.

Сообщение дописано. Я вот-вот нажму «Отправить».

Знаете, как бывает, когда тело дергается, как бы просыпаясь ото сна? Вот что происходит в этот момент. Абсолютно инстинктивная судорога заставляет меня выронить телефон и схватиться за нож. Другой рукой я поднимаю футболку, обнажая часть торса.

Прежде чем Ая успевает помешать мне, я провожу рифленым лезвием по животу и вспарываю кожу.

Я бьюсь и шиплю, когда на моем теле выступают пот и кровь. На глаза наворачиваются слезы.

Эта кровоточащая линия вспоротой плоти – победа для настоящего меня, который получает немного власти над собой и наносит еще один порез, чуть повыше.

Мир сужается до одной моей боли.

– Прекрати, – говорит Ая моим ртом. – Я, я, я, я, я бесценен.

Испугавшись, что Ая снова одерживает верх, я режу себя снова и снова, пока от моего торса не остается лишь колонка горизонтальных кровавых борозд. Лесенка из красных реек от пупка до шеи. Мой пах и простыни подо мной влажные от крови.

Надеясь, что теперь можно остановиться, я жадно глотаю воздух и перекатываюсь на спину, с облегчением ощущая себя самого в этом теле. Но интуиция подсказывает, что Ая – это гротескный коллаж из моих самых темных качеств. Да, Ая – это воплощение Джека, который разрушил отношения Бекс и грезил о славе, когда умирали один за другим его товарищи. Ая – это мое омерзительное эго, которому приделали ноги. Сущность внутри Марии Корви встряла в наш эксперимент, чтобы оставить от меня только это.

Я выиграл битву, но не войну. Это затишье перед бурей. Я знаю это потому, что Ая нашептывает мне слова на задворках сознания.

Ая шепчет: «я», «мое», «мне».

Ая шепчет: «Ты же хочешь, чтобы я, я, я, я, я вернулась».

Дьявольский тиннитус.

Мне приходится собрать всю волю в кулак, чтобы не расплакаться, когда Алистер отвечает на звонок. Если я не могу позвонить маме, значит, придется ограничиться им.

– Это я, – говорю. – Джек. Мне очень нужна твоя помощь.

– Да как ты смеешь, – цедит он. – Как ты смеешь сюда звонить.

Омерзение в его голосе вводит меня в ступор, и в трубке раздаются гудки. Я перезваниваю три раза, но безрезультатно. Я отчаянно нуждаюсь в человеке, которому я не безразличен, кто может помочь, но понимаю, как мало на свете таких людей, и думаю о Бекс… Но в тот же момент отказываюсь от этой мысли ради ее собственной безопасности. Пока Ая ошивается в моей голове, нужно держаться подальше от Бекс. Я просто не могу себе доверять.

Когда я звоню своему агенту, сперва он просто молчит в трубку. Только слышно, как звонят телефоны в шумном офисе.

– Алло? – повторяю я. – Мюррей, мне очень нужна твоя помощь.

Перед тем как повесить трубку, он говорит тоном, сухим и холодным, какого я не слышал от него даже тогда, когда в край выводил его из себя:

– Не звони сюда больше.

Я сижу, приложив к уху горячий телефон, и лихорадочно соображаю. Может, я уже числюсь в розыске и мои фотографии висят на информационных табло? Не может быть, чтобы тела на ранчо обнаружили так скоро. К тому же меня несложно найти. Почему отряд спецназа еще не ворвался в мои окна? Нет, не может быть, чтобы Алистер и Мюррей знали о происшествии на ранчо. Просто Алистер невзлюбил меня с того момента, как отец ушел от нас, и ненавидел меня весь последний год. А у Мюррея лопнуло терпение, и он решил, что я не стою тех проблем, которые доставляю. Я сжег все мосты, которые передо мной были.

Позвонить доктору Санторо? Но нет, это человек, которому нужно платить за встречу. Ему все равно.

Потом я вспоминаю о Шерилин Честейн. Она, должно быть, ненавидит меня не меньше Алистера, но я вдруг понимаю, что кроме нее мне некому помочь. Она понимает, в каком я положении. Она даже пыталась предупредить меня до того, как все это началось.

Когда Шерилин отвечает на звонок, я лежу на полу, свернувшись калачиком. Я обливаюсь потом, хотя кондиционер шумит вовсю. Здесь, внизу, на колючем ковре, прижимая белое полотенце в пятнах крови к своей истерзанной груди, я чувствую себя ребенком, который упал с дерева и, прихрамывая, бежит плакаться к маме.

Ком, крепко засевший в горле, не дает мне говорить.

– Все пошло наперекосяк. Все.

Горький вздох на том конце линии.

– Ясно. Сделай глубокий вдох и постарайся как можно спокойнее рассказать, что значит «все».

Я рассказываю ей о «Большом Койоте». Говорю, что заплачу любые деньги, лишь бы она вытащила Аю из моей головы и избавилась от нее навсегда. Но Шерилин как будто не слушает и только говорит, что вылетает ближайшим рейсом из Окленда.

Мое дыхание далеко от ровного и глубокого. Я спрашиваю, сколько мне придется ждать до ее приезда.

– Постарайся не думать об этом, Джек. Зависит от рейса, но по меньшей мере двадцать четыре часа.

– Я не думаю, что могу столько ждать. Не думаю, что смогу еще больше резать себя.

– Постарайся сконцентрироваться. Ты еще не писал о случившемся? Это может удержать Аю в стороне. Пришли мне письмом, что ты написал на данный момент. И не режь себя, пока не почувствуешь, что Ая возвращается, хорошо? И не порежь артерии.

– Шерелин, – зову я, сжимая телефон так крепко, что трещит корпус. – Я знаю, что Мария все подстроила. Эта сущность внутри нее. Это…

– Джек, мне нужно забронировать билет. Ты только держи себя в руках.

Я даже не успеваю поблагодарить ее, когда она кладет трубку.

Я остаюсь лежать на полу, а потом начинаю слышать шепот Аи.

– Ты же знаешь, что я вернусь, – говорит шепот. – Это вопрос времени. И ты знаешь, что будешь чувствовать себя прекрасно.

Я вскакивю с пола и бросаюсь к ноутбуку. Да, последую совету Шерилин и начну писать. Здесь вполне хватит работы на полные сутки. Потом она приедет и поможет мне, и все будет в порядке. Когда я вернусь в стабильное психологическое состояние, я обращусь в полицию и попробую объяснить, что же случилось на ранчо.

Ага, удачи с этим, будущий Джек. Будущий заключенный Джек.

И вот я здесь. Двадцать четыре часа спустя я поравнялся в книге с текущим моментом, но ничего не в порядке. Совсем не в порядке.

Я все еще жду Шерилин.

Ая, как акула, выплывающая на поверхность из черных глубин.

Лезвие уже час как не помогает, может быть, потому, что я так страшно устал. Я я я думаю, Ая укрепляет свою позицию каждый раз, когда я я я отключаюсь за компьютером, даже если на несколько секунд. А иногда, когда я я я печатаю слова вроде я я я или меня меня меня, я я я не могу перестать печатать их и иногда я я я не могу перестать говорить их. Я я я взял себя себя себя в руки и удалил лишние слова с последних страниц, но сейчас я я я оставляю их специально, чтобы показать вам.

Становится хуже и хуже. У меня меня меня меня закрадывается тревожное чувство. Написание книги помогало мне мне мне мне концентрироваться на чем-то, но в то же время книга-то обо мне мне мне мне.

А значит, она об Ае.

И это пробивает ей путь наружу.

Может ли Шерилин помочь? Я я я я наверное не заслуживаю ее помощи. Но я я я я все равно приму ее, потому что я я я я эгоист. Все мы эгоисты. Это тактика выживания.

Это нормально, правда?

Вот что я я я я продолжаю твердить себе себе себе себе.

Нельзя провести остаток дней, запертым внутри себя себя себя себя самого самого самого самого.

Пожалуйста, хоть бы Шерилин помогла.

Ая выходит. Я я я я ухожу обратно под толщу волн.

Из клиники только что пришло сообщение с результатами обследования.

Сканирование показало, что в моем мозгу отмечены лишь «самые незначительные» повреждения, вызванные злоупотреблением алкоголем и веществами.

Глядя на эти результаты в моем моем моем моем моем нынешнем крайне нестабильном состоянии, я я я я я начинаю рыдать. И я я я я я чувствую, как начинаю меняться, очень быстро, ужасно быстро, черт, я я я я я отправил Бекс сообщение и сказал ей приходить за паспортом в любое время, ха-ха! Она ответила и написала, что будет через полчаса, ха-ха-ха-ха-ха! Ладненько, Шерилин, отправлю тебе это, чтобы держать тебя в курсе. Уверен, ты будешь в восторге.

В дверь стучат. Пойду, открою:D

Глава 18

Ну наконец-то! Я снова пишу. Надеюсь, я проживу достаточно, чтобы успеть рассказать вам все, что случилось после возвращения Аи.

Я испытываю адскую боль. Удивительно, на что ты способен, когда нужно написать свою эпитафию. Подумать только, а ведь когда-то я откладывал работу из-за паршивой простуды.

Дела были плохи, хуже некуда, чего я и ожидал, но в то же время случилось и что-то удивительное, чего я совсем не ожидал.

Сегодня, когда я пишу эти строки, прошло сорок дней с Хэллоуина. Я все сосчитал. Не четыредесятница, конечно, но что-то вроде. Спасибо доброму самаритянину, я отлеживаюсь в теплой постели, и вы ни за что не поверите где и тем более не поверите, какой сегодня день.

Но я вам все равно расскажу.

Я собираюсь с силами. И вам советую.

Кровь хлюпает под моей голой спиной и под бедрами.

Кровью пропитано покрывало на кровати. В основном это кровь, которую я пустил себе, пытаясь не подпускать Аю, но она смешана и с чужой кровью.

Марк Ховитц постучался в самый неподходящий момент, на закате, когда Ая только-только обрела контроль. Я уже успел сфотографироваться в собственной крови и опубликовать фотографии на своей новой странице в Интернете[23]. Я пошел на публичное унижение и попросил Ричарда Докинза добавить меня в друзья, но не получил ответа, мы ведь с ним не знакомы. Ае не понравилось, когда ее заблокировали.

Открыв дверь, я обнаружил на пороге Ховитца, из которого так и пер норов начинающего гангстера. Он сообщил, что уволил Джонсона, когда узнал про наш спиритический сеанс. И как я посмел домогаться горничной? Он требовал от меня немедленно убираться, какой бы рекламы ему это ни стоило.

Я втащил его в номер за галстук и избил до бессознательного состояния. Потом взял нож и перепилил ему глотку. Его горячая кровь брызгала на мое лицо, пока я тащил его в шкаф. К тому моменту, когда я вытер нож о штору, из шкафа прекратили доноситься булькащие звуки.

Вот так я воспринимал весь процесс убийства Марка Ховитца. Просто, бесстрастно. Ховитц представлял проблему, проблему нужно было убрать. Он бы не стал молчать и сидеть сложа руки, вот и пришлось помешать ему говорить и действовать.

Мне ужасно жаль.

Когда я сажусь обратно на кровать, Ая возмущается осквернением храма, который есть мое тело – речь о множественных кроулианских ранах, нанесенных в попытках обуздать ее. Настоящему мне нечего на это сказать, потому что он, замотанный в изоленту, лежит без сознания на дне багажника.

За порогом кто-то вводит ключ-карту в щель.

С жутким скрежетом металлических петель дверь распахивается.

Дверь открывается шире, и из-за нее показывается лицо Бекс. Она замирает, заметив меня голым, в рассеченных красных полосах. Слишком много крови Ховитца попало мне на одежду, и я решил раздеться. Лесенка на груди гноится, свежие порезы еще сочатся и пачкают волоски на руках и ногах. Остальное мое тело вымазано кровавыми пальцами, отпечатками ладоней, случайными разводами.

На ней джинсы и синяя толстовка с капюшоном, за спиной – чемодан. Я успеваю подумать, что она решила вернуться ко мне, спасти меня от себя самого.

Ах, если бы.

– Джек, какого черта?

Я бойко улыбаюсь, сжимая за спиной деревянную рукоятку ножа.

– Не волнуйся. Все не так плохо, как кажется.

Бекс отвергла меня. Меня, меня, меня. Она за это поплатится.

Я киваю на мусорную корзину под столом.

– Я сначала выбросил паспорт вон туда, но теперь мне уже лучше, – я обвожу рукой собственное тело, указывая на него, как на произведение искусства. – Обратил свою агрессию против себя, зато теперь спокоен как удав.

Она перевариват это и хмурится:

– А тебе-то из-за чего злиться?

Столько безмятежности я мог позаимствовать разве что у самого архангела Гавриила.

– Не из-за чего, совершенно не из-за чего, сейчас я это понимаю. Входи, прошу.

Оставив чемодан в дверях, Бекс опасливо переступает через порог.

– С тобой действительно что-то не то творится.

Она проходится взглядом по карте моего тела, не в силах совладать с искушением. Изучает порезы, гной, струпья. Проходит некоторое время, пока она снова подает голос:

– А как ваш эксперимент? Со вчерашнего дня от вас ни одной записи. Я набирала Астрала…

Я плотнее стискиваю рукоятку ножа. В памяти всплывает древняя зловещая песня Sisters of Mercy: «Она была хороша в лентах…»

– Не переживай, – говорю. – Джек Спаркс в порядке.

Я ложусь на кровать. Пусть она видит, что я отдыхаю и не представляю опасности. Кровь подо мной засасывает мою спину.

Бекс успокаивается и отворачивается. На пути к корзине она говорит:

– Джеку Спарксу нужна «Скорая». Говоришь о себе в третьем лице? Ты тут, похоже, кокс нюхаешь без остановки, скотина.

Я подскакиваю и с еле слышным чавкающим звуком спрыгиваю с кровати, приземляясь прямо рядом с Бекс. Она согнулась над корзиной и говорит, что не может найти паспорт.

Я бью ее по ногам, и она падает на спину. Имея такое преимущество, мне не составляет труда перетащить ее за хвост по полу. Не издавая и звука от потрясения, она только колотит меня по ногам и паху. Отвесив ей оплеуху, я получаю окно в несколько секунд. Мне хватает, чтобы бросить ее на диван лицом вниз. Тот самый диван, на котором она бессердечно заставляла меня спать – так твержу я себе в этом неуравновешенном состоянии.

Коленями я придавливаю ее руки к дивану, чтобы можно было без спешки продемонстрировать ей нож. Она вжимается глубоко в мягкие подушки дивана, лишь бы отодвинуться подальше от оружия. Огромными глазами из-под вороньего гнезда на голове она следит за лезвием, которым я плавно и неторопливо вожу перед ее носом.

– О, Джек, – говорю я, передразнивая ее тон. – Джек Спаркс, ты все время говоришь о себе, но сейчас говорить буду я.

Я ловлю ее вопль ладонью, накрыв ей рот свободной рукой. Она пытается укусить меня, но, пока моя рука поверх ее губ, я в безопасности.

Я наклоняюсь так низко, что только моя ладонь разделяет нас.

– О, Джек, Лоуренс зовет меня переехать к нему, ну разве не чудесно, Джек? А?

Я выпрямляюсь, все еще седлая ее, и тяну лезвие по ее ноге. Вспарывая сначала ткань джинсов, а затем и плоть.

Настоящий я очнулся в багажнике машины и беспомощно кричит вместе с Бекс.

– Хороший вечер, да? – говорю я и бью ее, когда она начинает биться в истерике.

С мокрым от слез лицом Бекс вскидывает таз, отчаянно пытаясь скинуть меня. Становится непросто держать руку на ее губах. Мысль о том, чтобы заставить этот рот замолчать навсегда, приходит на ум легко и буднично. Она, как Ховитц, лишь проблема, которую нужно решить. Смерть – это самый логичный выход для человека, который не ценит меня так, как ценю себя я.

И пока Ребекка Лоусон беспомощно извивается подо мной, я веду острым лезвием туда, где напряженно пульсируют артерии на ее шее.

Она недоумевает: «Как я могла не догадаться? Как я могла так просчитаться?»

И еще: «Неужели это конец? Не может же быть, чтобы так».

– Приходи ко мне после смерти, – говорю я.

Лезвие упирается в бугорок на ее горле, и наступает тьма.

Алистер Спаркс: «Далее следует расшифровка аудиозаписи, сделанной с помощью приложения на телефоне Шерилин Честейн. Датировано 19 ноября 2014 года, время начала 23.02 по местному времени».

ШЕРИЛИН ЧЕСТЕЙН: (Неразборчиво.) …с другой женщиной?

(Пауза.)

РЕБЕККА «БЕКС» ЛОУСОН: Оно пишет?

ЧЕСТЕЙН: Да.

ЛОУСОН: В таком случае нет. И, кхм…

ЧЕСТЕЙН: Извини, подруга, не мое дело. В голове каша из-за перелета.

ЛОУСОН: Он… шевелится.

(Джек кряхтит.)

ЧЕСТЕЙН: Ага, сейчас проснется. Погнали. Ты готова?

ЛОУСОН: Не то чтобы.

ЧЕСТЕЙН: Главное, не забывай о цели. Помни про тактику.

ЛОУСОН: Угу.

ДЖЕК: Что… что? Нет. Не может быть! Отпустите меня, меня, меня, меня, меня.

ЧЕСТЕЙН: Извини, Джек, ничего не выйдет. Твоя подруга знает толк в узлах.

ДЖЕК: Я, я, я, я, я решил, что ты должна умереть, значит, ты должна была умереть, почему ты не мертва?

ЛОУСОН: Прошу, блин, прощения за доставленные неудобства. Шерил сказала, что на всякий случай пойдет за мной следом, и…

ЧЕСТЕЙН: Шерилин.

ЛОУСОН: Сначала я приняла ее за чокнутую поклонницу с «Фейсбука». Все еще рассматриваю такой вариант.

ЧЕСТЕЙН: Я узнала ее по фотографиям, которые публиковал ты, Джек, и успела перехватить в холле. Ты не ответил, когда я звонила из аэропорта, и у меня закралось подозрение, что Ая снова в седле.

ЛОУСОН: Ты, однако, не торопилась подниматься.

ЧЕСТЕЙН: А ты попробуй найди что-нибудь тяжелое, чтобы вырубить мужика, но при этом аккуратно, чтобы не размозжить ему череп.

ЛОУСОН: Можно было просто размозжить ему череп.

ЧЕСТЕЙН: Ты это сгоряча.

ЛОУСОН: Ты когда-нибудь испытывала чувство, что ты вот-вот умрешь?

ЧЕСТЕЙН: Так часто, что сбилась со счета.

ЛОУСОН: Блин, ой, ай.

ЧЕСТЕЙН: Оставь свою ногу в покое, это просто царапина. На него лучше посмотри.

ЛОУСОН: Это был его выбор.

ЧЕСТЕЙН: Ну, выражаясь обывательским языком…

ДЖЕК: Развяжите меня, меня, меня, меня, меня, и я, я, я, я, я вас обеих убью быстро, обещаю.

ЧЕСТЕЙН: Выражаясь обывательским языком, он пытался взять под контроль свое эго.

ЛОУСОН: Чего? Эго? Что?

ЧЕСТЕЙН: Вот смотри. Эксперимент Ая создал проекцию эго Джека и превратил ее в психокинетическую сущность.

ЛОУСОН: Как научный эксперимент мог этим кончиться?

ЧЕСТЕЙН: Обычный эксперимент и не мог. Но, заручившись поддержкой со стороны тьмы… эго Джека слилось с эго других участников и оформилось в гештальт-сущность. Когда ее существование оказалось под угрозой, оно отринуло те части самое себя, которые считало низшими, и овладело Джеком.

ЛОУСОН: Ты же в самом деле чокнутая, да?

ДЖЕК: Мои руки… Они хотят сотворить ужасные вещи с вами обеими.

ЧЕСТЕЙН: Ничто человеческое тебе не чуждо, дружок.

(Тихонько смеется. Пауза.) Чувство юмора иногда помогает в подобных ситуациях. Так вот, Джек, слушай сюда. Когда ты лечился от наркозависимости, ты прошел четвертый этап программы?

ДЖЕК: Катись к черту.

ЧЕСТЕЙН: В итоге ты решил выписаться. Решил, что с тобой все в порядке.

ДЖЕК: Со мной, мной, мной, мной, мной все и было в порядке. Ничто не подкосит Джека Спаркса.

ЛОУСОН: Разве что мучительные попытки достичь эрекции.

ДЖЕК: А ты заткнись! Закрой свою грязную лживую пасть!

ЛОУСОН: И ты еще удивляешься, почему я дала задний ход? Ты импотент и неудачник. Не мужик вовсе.

(Пауза. Шаги по комнате.)

ЧЕСТЕЙН: Так вот, Джек…

ДЖЕК: Скройся с моих глаз, Честейн!

ЧЕСТЕЙН: Когда впервые в жизни ты напугался до усрачки? Расскажи мне. Прямо сейчас.

ДЖЕК: С какой стати мне, мне, мне, мне что-то тебе рассказывать?

ЧЕСТЕЙН: Потому что тогда я, может, и отпущу тебя. И ты сможешь нас убить. Ты же так этого хочешь, правда? Будь тогда заинькой и дай ненадолго слово настоящему Джеку.

(Пауза.)

ДЖЕК: Шерилин, ты здесь, господи, спасибо!

ЧЕСТЕЙН: Джек, говори, пока Ая снова не заткнет тебя. Первый твой страх, рассказывай.

ДЖЕК: Черная дыра.

ЛОУСОН: М-м-м?

ДЖЕК: Гардероб в центре нашего дома. Мой брат запер меня, меня, меня, меня там. Вот я, я, я, я все сказал. Теперь отпусти меня, меня, меня, меня.

ЧЕСТЕЙН: Я сказала, чтобы ты дал слово настоящему Джеку, если хочешь освободиться. Так что будь добр, посиди в этом чулане еще немного. Пусть настоящий Джек представит себя там прямо сейчас. Чего ты боишься?

ДЖЕК: Вы жалкие песчинки. Вы еще будете молить меня о смерти.

ЛОУСОН: Как-то глупо это – бояться пустой комнаты, а? О чем там лить слезы?

ДЖЕК: Там темно, тупица, там так темно. Не видно ни черта. Напомни мне, мне, мне, мне, ты почему живая? Ты должна быть мертвая.

ЧЕСТЕЙН: И что же ты делаешь в этой комнате? Ну, кроме лужи на пол. Ты стучишь в двери? Просишь братишку, чтобы он тебя выпустил?

ДЖЕК: Да. Потом я, я, я, я понимаю, что он не собирается меня выпускать, и начинаю плакать. И вот я, я, я, я стучу в двери гардероба, умоляю Алистера выпустить меня, меня, меня, меня, а он кричит, что ненавидит меня, меня, меня, меня, потому что из-за меня, меня, меня, меня ушел наш папа. Он говорит, что я, я, я, я могу реветь, пока не заболею и не умру прямо в этом чулане, потому что ему все равно[24].

ЧЕСТЕЙН: Почему он считает, что папа ушел из-за тебя?

ДЖЕК: Мне, мне, мне, мне это не нравится. Снимите эти веревки.

ЧЕСТЕЙН: Если не будешь отвечать на мои вопросы, то можешь умереть прямо на этом стуле, я и глазом не моргну.

(Пауза.)

ДЖЕК: Они с мамой всегда считали, что папа ушел из-за меня, меня, меня, меня. Они редко говорили прямо, что это я, я, я, я виноват, но было видно по тому, как они ко мне, мне, мне, мне относятся. Папа ушел, потому что я, я, я, я был ужасным, страшным, крикливым мелким засранцем, а не ребенком.

ЧЕСТЕЙН: Понимаю, почему он мог жалеть о том, что вы не сделали аборт. (Пауза.) А теперь закрой глазки и представь себя снова в этой темноте. Что происходит, когда ты понимаешь, что тебе здесь еще долго сидеть?

ДЖЕК: Я, я, я застываю как вкопанный. Мне, мне, мне так страшно. Я, я, я покрываюсь гусиной кожей. А хуже всего, когда я, я, я чувствую в комнате что-то еще.

ЛОУСОН: Чувствуешь?

ДЖЕК: Я, я, я слышу, как что-то двигается. Может быть, запах. Воображение рисует тысячи картинок, тысячи версий того, как выглядит это чудище. Я, я, я перестаю звать Алистера. Он все равно не поможет, но главное, я, я, я лишился дара речи. Вокруг висит верхняя одежда, и я, я, я пытаюсь нащупать мамино пальто.

ЛОУСОН: Зачем?

ДЖЕК: Она курит и носит зажигалки во всех карманах. И я, я, я шарю по ее карманам и нахожу зажигалку, «Зиппо». Я, я, я вспоминаю, как она управлялась с зажигалкой, повторяю за ней и кручу колесико. Я, я, я хочу увидеть это существо и быть с ним лицом к лицу. Хочу хоть что-то… знать.

ЧЕСТЕЙН: Разумно.

ДЖЕК: Но когда огонь загорается, я случайно поджигаю рукав пальто.

ЧЕСТЕЙН: У тебя получается увидеть существо из темноты?

ДЖЕК: Нет. Там никого не было. Я, я, я просто напридумывал все, испугавшись темноты.

ЧЕСТЕЙН: А ты в этом уверен, Тотошка?

ЛОУСОН: Тотошка?

ДЖЕК: Тогда я, я, я пугаюсь, потому что пальто быстро разгорается. От дыма я, я, я начинаю кашлять. Мне, мне, мне нечем дышать, мне, мне, мне некуда бежать.

ЧЕСТЕЙН: И что же потом? Потому что, увы, ты явно не умер в тот день.

ДЖЕК: Алистер видит, как дым валит из-под двери. Он вытаскивает меня, меня, меня и зовет маму. Она приходит из сада, вся заспанная, и Алистер говорит, что я, я, я забаррикадировался в гардеробе и устроил поджог[25]. Она ругается на чем свет стоит, идет в кухню, набирает ведро воды и заливает гардероб. Меня, меня, меня и ее драгоценного Алистера проверяют на отравление угарным газом в травмпункте, после чего мы возвращаемся домой, и она хлещет меня, меня, меня по лицу[26]. Потом меня, меня, меня две недели не пускали гулять.

(Пауза.)

ЛОУСОН: Только так и надо с таким недомужиком, как ты.

ЧЕСТЕЙН: Ты думаешь, это как-нибудь отразилось на твоем отношении к сверхъестественному?

ДЖЕК: Я, я, я… какая разница.

ЛОУСОН: Это настоящий Джек или злой Джек?

ЧЕСТЕЙН: Сложно сказать. Ая крепко в него вцепилась. (Пауза.) Как ты относился к неизвестному, повзрослев?

ДЖЕК: Я знал, что всему можно найти объяснение и закрыть любой вопрос. Буквально закрыть, как на замок. Главное, посмотреть под правильным углом. Наука помогла мне, мне, мне отринуть столько страхов. Мама была суровой католичкой, так что я, я, я противился и церкви тоже. Я, я, я мстил ей рассказами о большом взрыве и всяком таком. А если не помогала наука, у меня, меня, меня оставалась «Зиппо». До сих пор никогда с ней не расстаюсь.

(Пауза.)

ЧЕСТЕЙН: Ты случайно не эту «Зиппо» потерял, когда…

ДЖЕК: …был у тебя, да.

ЧЕСТЕЙН: Распустил нюни, как маленькая девочка, и успокоился, только когда нашел свою драгоценную зажигалку в кармане. (Пауза.) Для протокола: Джек кивает.

ДЖЕК: У меня, меня, меня была настоящая паника. Я, я, я могу теперь идти? Мне, мне, мне уже лучше.

ЧЕСТЕЙН: Нет, Ая тебя еще никуда не пускает. Но попытка не пытка.

ДЖЕК: Я, я, я тебе кишки выпущу, ты это понимаешь?

ЧЕСТЕЙН: Что и требовалось доказать.

(Пауза.)

ЛОУСОН: Ты не хочешь рассказать нам подлинную причину, зачем ты взялся за эту проклятую книгу?

ЧЕСТЕЙН: А я поняла. Он искал сверхъестественное – это единственная разумная причина. Интересно будет узнать, зачем ты его искал.

ДЖЕК: Я, я, я больше не хочу говорить. И я, я, я больше не хочу вас убивать, так что можете меня, меня, меня отпустить.

ЛОУСОН: Очень убедительно, верю.

ЧЕСТЕЙН: Как у тебя сейчас складываются отношения с братом и мамой?

(Долгая пауза.)

ДЖЕК: Больше ничего не скажу.

ЛОУСОН: Представляешь, какой кайф я буду получать, когда сниму эти бинты и намажу тебя этим?

ДЖЕК: Не смей.

ЧЕСТЕЙН: Это что, «Табаско»?

ЛОУСОН: О, я еще как посмею. Ты мне горло собирался перерезать, Джек. Я описалась. Я чуть не умерла в мокрых штанах.

ЧЕСТЕЙН: Последняя попытка, а потом – «Табаско». Джек, как сейчас у тебя складываются отношения с братом и мамой?

(Пауза.)

ДЖЕК: Никак. Ну, с братом я, я, я не общаюсь, потому что чем старше мы становились, тем сильнее конфликтовали. Теперь он меня, меня, меня ненавидит. А мама всегда любила Алистера в сто раз больше, чем меня, меня, меня. Я, я, я же не виноват, что похож на отца.

(Пауза.)

ЧЕСТЕЙН: Ты говоришь о ней в прошедшем времени. Она умерла? (Пауза. Джек кивает.) Давно?

ДЖЕК: Я, я, я даже точно не знаю, когда. Настолько вот я, я, я был не в себе, себе, себе.

ЧЕСТЕЙН: Подробнее. (Пятнадцатисекундная пауза.) Джек, подробнее!

ДЖЕК: Мне, мне, мне кажется, я, я, я потерял слишком много крови. Теряю сознание.

ЧЕСТЕЙН: Врешь.

ЛОУСОН: Она умерла прошлым летом? Ты поэтому начал употреблять наркотики?

(Пауза.)

ЧЕСТЕЙН: Джек мотает головой.

ЛОУСОН: Ясно. Какой бинт размотаем первым? Эники-беники…

ДЖЕК: Два года назад, в июне… Мама попросила нас с Алистером навестить ее. Вместе. Я, я, я был на пике писательской славы, только что получил награду. Считал себя, себя, себя гением, но… Поездка в Саффолк жутко напрягала меня, меня, меня. Маму я, я, я не видел уже пару лет, а Алистера еще дольше. И вот я, я, я оказался в том самом доме, где мы выросли, доме с тем самым проклятым гардеробом. Мы с Алистером держались в рамках приличий ради мамы, но был один неприятный момент, когда мама была на кухне.

ЧЕСТЕЙН: Что произошло?

ДЖЕК: Он придумал какой-то повод, чтобы провести меня, меня, меня через гардероб. Он намеренно придержал мне, мне, мне дверь, чтобы я, я, я прошел за ним. Взглянул на меня, меня, меня из-под очков с таким хитреньким вопросительным взглядом. Типа, тебе все еще слабо? Мне, мне, мне очень хотелось вести себя невозмутимо, но я, я, я не мог заставить себя, себя, себя зайти туда и обошел комнату кругом. И когда я, я, я встретил его на обратной стороне, он улыбнулся мне так безжалостно[27].

ЛОУСОН: Вы успели вырасти, и он опять тебя превзошел. Потому что ты слабак.

ДЖЕК: Я, я, я, Алистер и мама вышли в сад и сели за стол. Я, я, я помню щели между досками. Даже сучки в древесине. Птицы чирикали, пахло свежескошенной травой. Но в небе были такие черные тучи и такое… тяжелое чувство в воздухе, как перед грозой. Мама закурила и сообщила нам… (Пауза.) Она сказала, что у нее заболевание двигательных нейронов и долго она не проживет. (Пауза.) Алистер, наверное, уже знал или подозревал. Они с семьей и детьми все жили неподалеку. С того момента, как она открыла перед нами дверь, что-то было явно не так. Она странно говорила, ей было непросто глотать. Она попросила Алистера заварить нам чай, что было неслыханно. Она всегда сама заваривала чай. То есть когда я, я, я удосуживался навещать ее.

ЧЕСТЕЙН: Что ты почувствовал, когда она сообщила такие новости?

ДЖЕК: Я, я, я только помню… Я, я, я помню в чае капли от дождя. И потом… э… э… я, я, я…

ЛОУСОН: Что ты сделал, Джек?

ЧЕСТЕЙН: Не спи! Ая слабеет с каждым словом исповеди, продолжай рассказывать.

ДЖЕК: Я, я… встал и вышел. Убежал. Потом сел в машину и вернулся в Лондон.

ЛОУСОН: Что ты сделал?

ДЖЕК: Алистер кричал мне, мне вслед вернуться, называл меня, меня трусом. Дождь лил стеной, а я, я слышал его голос, казалось, еще много миль. Себе, себе я, я говорил, что уезжаю, чтобы мама не видела, как я, я расстраиваюсь.

ЧЕСТЕЙН: Но ты просто струсил, не так ли? (Джек кивает.)

ДЖЕК: Я, я сбежал, когда я, я был ей нужен. Точь-в-точь как отец. Мне, мне было так страшно. Дело в том, что, когда ты веришь только в науку, когда ты атеист…

ЧЕСТЕЙН: Смерть – это не дверь, а кирпичная стена.

ДЖЕК: Да, именно. И… господи… Я, я не хотел, чтобы в моей, моей жизни что-то менялось. Я, я хотел продолжать вести этот образ жизни, заниматься своей, своей чертовой карьерой. Я, я не хотел ухаживать за… (Голос срывается…) Поэтому я, я нажал на газ и уехал в Лондон. Уже в пути я, я решил, что моей следующей книгой будет «Джек Спаркс под веществами».

ЛОУСОН: Ах вот оно что.

ДЖЕК: Ага.

ЧЕСТЕЙН: Твоя мать умирает, и ты хочешь впасть в беспамятство.

ДЖЕК: На подсознательном уровне. Я, я просто погрузился в работу и называл это журналистским расследованием.

ЛОУСОН: Какая преданность своему делу.

ДЖЕК: Я, я не отвечал на звонки и письма Алистера. Я, я даже не брал трубку, когда звонила мама. Шерилин, я, я странно себя чувствую. Ая уже ушла?

ЧЕСТЕЙН: Ты еще виделся с матерью до ее смерти?

ДЖЕК: К июню этого года я, я был хуже некуда, совсем не в себе, себе.

ЛОУСОН: Ты был невыносим.

ЧЕСТЕЙН: Ты виделся с матерью до того…

ДЖЕК: Я, я помню, как ты принесла мне, мне однажды почту, когда я, я был в постели…

ЛОУСОН: И?

ДЖЕК: Окна были широко открыты, но пока я, я читал письмо, мне, мне было так жарко. Алистер уже знал, что на электронные письма и сообщения я, я не обращу внимания, и он прислал мне, мне этот клочок бумаги, исписанный крупным, злым почерком. Там было написано что-то вроде: «Мама умерла на прошлой неделе. Похороны в понедельник. Позвони, если тебе не все равно».

ЧЕСТЕЙН: Ты поехал на похороны?

(Пауза. Джек мотает головой.)

ЛОУСОН: Ты не был на похоронах собственной матери.

ДЖЕК: У меня, меня случился шок, как будто я, я вновь опустился из космоса в земную атмосферу. Мне, мне было так стыдно, что наркотики этого не затмевали. Я, я не особо переживаю за Алистера, но мама… Она, конечно, никогда не была образцовой матерью. Чаще всего она заставляла меня, меня чувствовать себя, себя таким ничтожеством, что мне, мне приходилось придумывать, почему я, я на самом деле нормальный. В детстве ты просто утверждаешь противоположное тому, что твердят тебе взрослые. С этого вот и началась моя, моя уверенность, самолюбие, как угодно… Мама или Алистер говорили мне, мне, что я тупой, и я, я автоматически говорил, что нет. Что бы они ни говорили обо мне, мне, я, я говорил, что они ошибаются. Я, я становился старше и начинал верить в это. Эта самоуверенность стала моим обычным состоянием: я, я был прав, остальные – неправы.

По моим словам складывается некрасивый портрет, но мама не была совсем плохой. Она была моей мамой, понимаете? Пахала на нескольких работах, пока мы с Алистером не выросли… Загнала себя… в могилу. А под конец ее жизни, когда я, я должен был отдавать этот долг, я, я бросил ее. Мысль о ней… Такая сильная женщина прикована к постели, чахнет день ото дня, парализована от страха…

ЧЕСТЕЙН: И не знает, придет ли когда-нибудь ее младший сын попрощаться с ней… (В течение двадцати восьми секунд – плач Джека.) Когда твоя мать умерла – тогда ты лег на лечение?

ДЖЕК: Чистой воды мазохизм. Я, я хотел посмотреть в лицо себе, себе, тому, что я, я натворил, в трезвом рассудке. Чтобы наказать себя. Но когда я, я очистил сознание, с этим стало просто невозможно жить. Я, я стал постоянно просить прощения.

ЛОУСОН: Ты часто бормотал это во сне.

ЧЕСТЕЙН: Просил прощения у мамы?

ДЖЕК: Наверное.

ЛОУСОН: Но ради кого ты хотел получить это прощение? Ради своей мамы или ради себя самого?

ЧЕСТЕЙН: Это эгоистично по определению. Ведь с твоей точки зрения, ты хотел просить прощения у мертвой женщины в мире, в котором, как ты верил, нет жизни после смерти. В мире, где привидений не существует.

ДЖЕК: Ну, я, я… начал задумываться… не существует ли там чего-то, за чертой. Хоть чего-то… после смерти. Я, я вспомнил то существо в гардеробе, впервые за многие годы, и начал надеяться. Но…

ЛОУСОН: Ты же сказал, что в гардеробе никого не было?

ДЖЕК: Но я, я боялся давать себе ложные надежды. Страшно чувствовать оптимизм, когда он может оказаться напрасным. Ложные надежды – это самое страшное, что бывает на свете. Я, я так боялся выпасть из этой системы координат, отвернуться от науки, потому что это значило бы…

ЧЕСТЕЙН: Снова столкнуться лицом к лицу с темнотой. Понятно. Значит, поэтому ты решил написать книгу?

ДЖЕК: Так я, я бы сохранил свой имидж. Я, я бы начал свое путешествие под эгидой этой книги, заручился бы деньгами… и… господи… Я бы отправился на поиски жизни после смерти.

ЛОУСОН: Ну ты и лицемер!

ЧЕСТЕЙН: Только представь, что Докинз писал бы «Бога как иллюзию», в то время как втайне надеялся бы на то, что создатель существует.

ЛОУСОН: И что бы ты написал, если бы нашел доказательства существования сверхъестественного?

ДЖЕК: Ну, я… я… (Пауза.) Я бы сохранил это в секрете. Я должен оправдывать ожидания публики. У меня есть определенный имидж. Это… бренд. (Лоусон издает звуки, имитирующие рвотные позывы.) В книге я бы разоблачил любое феноменальное явление. Но я сам хотел получить знак. Знак, что однажды я или увижу маму после смерти, или смогу с ней связаться.

ЧЕСТЕЙН: А ты тот еще фрукт, ты в курсе? Насмехаться над верующими, называть их идиотами, унижать их. А сам-то улыбаешься до ушей, но не можешь найти то, что у них уже есть.

ДЖЕК: Да.

ЧЕСТЕЙН: Ты трус, ты слабак, ты эгоистичный кусок дерьма.

ДЖЕК: Да. (Пауза.) Я снова могу нормально говорить. Все получилось, Ая ушла?

ЧЕСТЕЙН: Похоже на то. Мы по камешку разобрали твои психологические барьеры, Джек. Добрались до твоей сути и выпотрошили твое эго, чтобы Ае больше не за что было зацепиться. Дословная транскрипция этого разговора непременно должна быть включена в книгу, ты понял?

ДЖЕК: Ты что же, мстишь мне, Шерилин? Впрочем, я бы не стал тебя винить.

ЧЕСТЕЙН: Если бы я хотела мести, Джек, я бы сидела в Окленде и наслаждалась первоклассным куни.

(Запись обрывается.)

Глава 19

Вокруг запястий очерчены бескровные дорожки кожи. Эти отметины, оставшиеся на память от веревок, цветочки по сравнению с кроулианскими порезами. А суммарная боль всех моих ран, в свою очередь, цветочки по сравнению с тем, что мне еще предстоит.

Вернулась Шерилин с бинтами и пластырями. Они покрывают половину моего туловища. Дамы так спешили обездвижить меня, что оставили меня обнаженным. Их можно понять.

Корча гримасы, я натягиваю майку и остальную одежду, разбросанную вокруг. Меня переполняет какое-то чужеродное чувство – кажется, это то, что называют благодарностью. Прилив благодарности этим двум ангелам, которые вытащили меня на свет из темной пещеры.

Но когда я обнимаю Шерилин, она застывает, как окоченевший труп, и быстро отстраняется. Бекс едва смотрит на меня, не то что не идет на физический контакт. Я неловко приобнимаю ее, но она отступает на шаг назад и поднимает руки ладонями вперед. Ее руки трясутся, но голос – тверд.

– Джек, я не хотела иметь с тобой ничего общего еще до того, как ты пытался меня убить.

Слава богу, она понимает, что я был не в себе, точнее, не в нормальном своем состоянии, и говорит, что не станет подавать на меня в суд.

О боже.

Ховитц.

Воспоминание об убийстве такое туманное… Я почти готов поверить, что мне все приснилось. Но я приоткрываю дверцу шкафа, совсем чуть-чуть, и едкий запах проникает мне в ноздри. Я вижу его обмякшее тело. Выпученные глаза, попадавшие на колени вешалки. Алая улыбка поперек горла.

От этого зрелища в легких заканчивается кислород. Я плотно закрываю дверцу, наваливаюсь на нее спиной и хватаюсь за сердце. Оно стучится в мою ладонь. Я обвожу взглядом поплывшую комнату, чтобы удостовериться, что никто не видел. Точно так же поступила бы Ая.

Нужно рассказать Бекс и Шерилин, как вышло с Ховитцем. Но я не могу справиться с мыслью о том, как изменятся их лица, когда они поймут, что помогли настоящему убийце, пусть он и был не в себе.

Оказывается, Бекс пропустила свой рейс – уже вчерашний, так как давно перевалило за полночь, – из-за паспорта. Она негодует, узнав, что я так и не искал его.

Душа уходит в пятки, когда Бекс принимается за поиски сама.

Она распахивает дверцы, вытягивает ящики.

И постепенно приближается к месту, где я прячу Ховитца.

Меня прошибает холодный пот, и я бросаюсь действовать. Чувство самосохранения снова держит надо мной верх. Неужели я ничему не научился?

Распахнув ближайший шкаф, я вижу на полу паспорт и вздыхаю с облегчением. Я вручаю его Бекс, она молча прячет его в чемодан, а потом заявляет, что собирается принять душ и немедленно выезжать в аэропорт. Она скрывается в ванной и захлопывает дверь на замок.

Мы с Шерилин Честейн остаемся вдвоем. На голове у нее сегодня – темно-зеленая растрепанная копна. Шерилин располагается на диване. Говорит:

– Устала как собака.

Разделяю ее чувства. Я топчу в себе непреодолимое желание расспросить ее о Марии Корви и о книге из будущего, где в подробностях описана моя смерть. Но она только что вывернулась наизнанку, чтобы мне помочь. Я теперь должен быть новым, самоотверженным Джеком.

– Сколько я тебе должен, Шерилин? Ты принимаешь PayPal…

Она вяло взмахивает ладонью, не поднимая руки с колен, отмахиваясь от меня.

– Если говорить начистоту, я сделала это ради себя – не только ради тебя.

На мой недоуменный взгляд она поясняет:

– Три месяца назад я запорола проект в Лондоне. Облажалась тогда по полной. Плохо было. Потом у Лэнов пострадал ребенок из-за моего недосмотра.

Между нами воцаряется тишина, пока я обдумываю ее слова.

– Значит, я – твой плюсик в карму?

Она кивает, полуприкрыв глаза.

– Все равно спасибо, Шерилин.

– Ты уже говорил.

– Этого мало.

– Джек, отвали. Я слишком устала, чтобы смущаться.

Я усилием воли заставляю себя задать вопрос, на который не очень хочу знать ответ:

– Ты прочитала главу обо мне в книге Ди Стефано?

Без промедления она качает головой.

– Ты сжег дотла эти фрагменты. А теперь выслушай. Есть пара вещей, которые тебе необходимо усвоить. Первое: снова станешь эгоистом, и Ая найдет путь обратно.

Сказать ей прямо сейчас о Ховитце? Надо сказать.

На заднем плане из ванной доносится шипение воды.

– Второе: люди видят то, что хотят видеть. Подсознание превосходно умеет отфильтровывать то, что не укладывается в статус кво. Теперь, когда из тебя высвободилось столько эго, ты можешь, наконец, увидеть мертвых. Или привидений. В зависимости от того, какую модель ты захочешь применить для этого типа энергии.

Я вздыхаю:

– Да, черт возьми. Я хочу увидеть настоящее привидение. Настоящего мертвого человека.

Не открывая глаз, Шерилин указывает указательными пальцами обеих рук вниз:

– Тогда ты находишься в правильном месте, дружок.

Я не сразу понимаю, что она имеет в виду. Я стою, как в беспамятстве уставившись в пол, и соображаю. Потом у меня лезут на лоб глаза.

– То есть Паранормальные не снимали этого видео?

Она сонно поправляет подушку под головой.

– Я тебе так скажу: если это и впрямь их рук дело, то постарались они на славу. Снять такое видео, чтобы только ты слышал те три слова на записи?

Внутри все переворачивается.

– Да. Как думаешь, что значили эти слова?

– Да то, что кто-то хочет влезть в твою голову.

Мария.

– Но почему именно они? Почему именно эти демоны?

Шарилин подскакивает на диване. Сон с нее как рукой сняло.

– Ах да! Я сообразила, пролетая над островом Ниуэ. Даже записала где-то, – она шарит по карманам, потом идет к чемодану, который стоит рядом с вещами Бекс, и возится с кармашками на молниях. – Где-то тут…

– Может, просто скажешь своими словами? – говорю я, надеясь, что это не покажется ей неблагодарностью.

– Это лучше увидеть. Ага, нашла.

В тот самый момент, когда она протягивает мне листок из самолетного блокнота «Эйр Новая Зеландия», мир летит в тартарары.

Из ванной раздается истошный вопль.

В нем – неприкрытая агония, ужас и шок.

Надеюсь, моя смерть сотрет из моей памяти хотя бы один этот крик.

Мы с Шерилин застываем на мгновение, а потом стремглав бросаемся в ванную. Я подбегаю первым и дергаю за ручку, которая, конечно, оказывается закрытой изнутри.

Следующий вопль смолкает резко, и меня начинает тошнить.

Прежде чем я выбью дверь, Шерилин бьет пяткой по дереву, ломая замок. Мы в ванной.

Все заволокло паром.

Дверца душевой закрыта, как будто ничего и не случалось.

Я распахиваю дверцу и успеваю заметить, как что-то красное, не укладывающееся в голове, утягивает из поля зрения в выкорчеванное дно душевой кабины. Туда, в дыру в форме звезды, как будто пробитую кулаком. Река крови переполняет поддон и выплескивается на мои голые ноги, а потом все остальное уносит водоворотом вниз по звезде с громким булькающим звуком.

Шерилин отстраняет меня как неживой манекен. Уставившись на кровь Бекс у моих ног, замечая пряди ее волос, закрутившиеся вокруг своих пальцев, я смутно пытаюсь осознать, что делает Шерилин. Она чертыхается и брызгает своим аэрозолем по кромкам звезды. Я хочу спросить, что случилось, но получается выдавить только одно:

– Верни ее.

Мое внимание приковано к раковине.

Через облака пара можно разглядеть грязно-зеленую воду в ней и листья, плавающие на поверхности. Как одушевленная, эта вода поднимается выше кромки, но ни капли не проливается, а вода постепенно принимает черты человеческой головы. Над глазами выступает одна густая бровь. Грязная вода в форме зубов в открытом рту, который говорит с тем вязким булькающим звуком, который я слышал по телефону в баре «Рэйнбоу».

– Сущий ад, – говорит Тони, – не иметь ни над чем контроля.

Голова Тони обрушивается и водоворотом стремительно утекает в сточное отверстие. Когда в раковине остаются только листья, Шерилин подскакивает и обрызгивает раковину. Потом повторяет процесс с унитазом и всеми остальными предметами в помещении.

Я сижу на полу, не понимая, как тут оказался, но и не в силах стоять на ногах. Шерилин вынуждена подхватить меня под мышками и протащить по кафельному полу, пока мы не оказываемся за порогом ванной.

На пороге я спрашиваю:

– Мы же можем ее вернуть?

– Мне очень жаль, – только и отвечает Шерилин.

Не знаю, сколько я просидел здесь на полу, раскачиваясь взад-вперед и выкуривая одной затяжкой сигарету за сигаретой, а слезы все равно не идут.

Как можно плакать над тем, во что отказываешься верить? Над чем-то таким абсурдным и невозможным?

Я позвал Бекс, чудесную, добрую, понимающую Бекс в Лос-Анджелес. Я позвал ее сюда, и теперь…

Я пытался убить ее своими руками. И я фактически убил ее своими руками.

Мозг отключается. Отказывается понимать. Я стою перед Эверестом, упершись лицом в голый камень, и хочу увидеть гору целиком.

Какой бы вопрос я ни задавал Шерилин, он начинается со слова «почему».

Почему Тони так меня ненавидит?

Поливая аэрозолем щели вокруг дверного проема, Шерилин высказывает свое мнение. Основываясь на черновике этой самой книги, который я прислал ей ранее, она считает, что Мария Корви сделала Тони своей жертвой за то, что он перевел мои слова в церкви. Мои насмешки. Он поплатился за вербальное соучастие.

На это я только и могу, что протянуть:

– О…

И потом:

– Господи, ну почему Мария не может просто забыть обо мне?

Взобравшись на шаткий стул, чтобы обработать вентиляцию на потолке, Шерилин отвечает:

– Да потому что ты засмеялся, Джек. Тогда, на экзорцизме, ты перетянул одеяло на себя. Сущность внутри Марии требует быть единственным гвоздем программы. Она требует страха и почтения. И она всегда смеется последней.

– Бекс была ни при чем, – ворчу я, всовывая ноги в ботинки, и не вытираю с пальцев кровь и волосы. – Марии нужен я. Тебе нужен я! – кричу я в эфир.

Кто-то стучит в стену из соседнего номера, и я кричу в ответ ругательства.

– Джек…

Опять этот голос. Тот самый шепот, который привел меня в подвал.

– Ты слышишь? – набрасываюсь я с вопросом на Шерилин. – Слышишь, шепчут мое имя?

Она обрабатывает розетки и мотает головой.

– Джек… – повторяет голос.

Я подскакиваю с места и выбегаю из двери. Ярость гонит меня вперед, и я меряю шагами коридоры. Шерилин окликает меня, хочет знать, куда я направляюсь. Ах, в подвал? Если так, то ей нужно больше времени на подготовку.

В закрывающиеся двери лифта я кричу, чтобы она не следовала за мной.

Запыхавшаяся Шерилин догоняет меня в холле. Я показываю на вход в подвал и требую сотрудника с модной щетиной – не Брэндона – дать мне ключи. Парень краснеет и бледнеет, потом хватает трубку настольного телефона и жмет на кнопку. Потом набирает добавочный номер и говорит в трубку:

– Рут, куда подевался Ховитц?

Я тянусь через стол, выхватываю у него из рук трубку и со всей силой бросаю ее на рычаг. Трубка путается в пружинистом шнуре.

– Уходите, или я вызову полицию, – говорит парень.

– Эй! – окликает какой-то полуночник в холле.

Плоскоголовый двухсоткилограммовый чернокожий человек встает с дивана. Он движется к нам и благодаря отражению в полированном полу кажется даже крупнее, чем на самом деле.

Пока все это происходит, бестелесный голосок продолжает настойчиво шептать мое имя.

Шерилин окидывает взглядом приближающегося блюстителя порядка и исподтишка вынимает дубинку из-под подкладки рюкзака.

– Ребята, давайте обойдемся без рукоприкладства.

Щетинистый парень сжимает руки в кулаки и даже не моргает.

– Будет лучше, если вы уйдете.

Я задираю майку и комкаю ее вокруг шеи, чтобы щетинистый парень мог разглядеть мой изувеченный торс. Все пластыри, порозовевшие от крови, позеленевшие от гноя. Все размотавшиеся бинты, обнажающие исповедь больного человека.

Щетинистый вынимает из-под стола ключ и передает его мне тем жестом, каким бросают монетку уличному сумасшедшему, чтобы успокоить его.

Шерилин прячет дубинку обратно в потайное отделение.

Мигающие лампочки действуют мне на нервы. Мы пробираемся по служебному коридору вниз, воздух становится жарче и сырее. Зов стих.

Бурлящая ярость идет мне на пользу. С ней намного проще справиться, чем с необъятным горем и невосполнимой утратой.

– Мне пришлось половину своего барахла наверху оставить, – ворчит Шерилин.

– Я же сказал не идти за мной. Я просто хочу покончить с этим раз и навсегда. Что-то хочет, чтобы я спустился вниз, и у этого чего-то голос Марии Корви.

– Я не позволю тебе отдаться им на растерзание, Джек.

Коридоры становятся темнее, а страх потихоньку начинает подтачивать мою решимость. Я опускаю руку в карман в поисках зажигалки, но в кармане пусто. Я останавливаюсь, не зная, что делать и что говорить.

Шерилин начинает мотать головой по сторонам. Принюхивается, как кошка. Она стонет, как от приступа мигрени, а потом отмахивается от чего-то невидимого.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Психическая атака.

Шерилин стоит рядом со мной. Слабая лампочка из бойлерной высвечивает силуэт ее профиля. Холод неестественно резкий, как будто внезапно наступила зима. На этот раз я не смогу обвинить оборудование Паранормальных. Черт, неужели они правда непричастны к видеозаписи? Когда я дотрагиваюсь до неровной, покрытой испариной стены, я испытываю странное облегчение.

– Что такое психическая атака? – спрашиваю я.

– Это тварь знает, что мы здесь. Чувствует меня и показывает силу. Ты останешься здесь, а я выставлю барьеры на территории. Не спорь.

Я соглашаюсь сразу. Правильно она сказала во время эго-терапии, я трус. Я надеялся, что она спустится сюда за мной.

Из рюкзака Шерилин достает аэрозоль, какую-то статуэтку и пакет. Она вручает мне пакет (он оказывается на удивление тяжелым) и говорит:

– Подержи это пока и не шевелись.

Я борюсь со страхом, когда ее тяжелая поступь становится легче, тише, а потом совсем смешивается с гулом генераторов и Шерилин скрывается за пресловутым поворотом в бойлерную.

Я жду ее в темноте.

Моя рука снова тянется за «Зиппо» в карман.

Жду в темноте.

Бесцельно шарить по совершенно пустому карману.

Жду в темноте.

Сердцебиение – джазовая импровизация на гонговых барабанах.

Тут я вспоминаю о содержимом другого кармана. Смятый листок бумаги… обернутый вокруг моего телефона.

Жду в темноте.

Я вынимаю телефон и включаю его. Я купаюсь в его бледно-голубом свете, судорожно оглядываясь вокруг в страхе увидеть что-нибудь из моих кошмаров.

Шерилин вручила мне этот листок еще в номере, до того, как чудовища хлынули из канализационных стоков. В свете телефона я разворачиваю записку и пытаюсь вспомнить, о чем в ней должно сообщаться.

Вот что она написала:

САТАНАХИ Я

МАНИ Я

БАРАКИ Я Л

Голос Шерилин раздается в коридоре и достигает меня, хлесткий и суровый, голос укротительницы:

– О, нет-нет-нет. Не подходи. Не подходи, а не то угощу тебя вот этим.

Когда ее голос слышен снова, он менее звонок. Она сопротивляется. От внезапного страха в ее голосе все во мне подбирается.

Слышится глухой звук падения на землю.

– Шерилин? – зову я. – Шерилин, ты как?

Нет ответа.

Генератор продолжает гудеть.

Как же мне хочется убежать. Да-да, убежать, как убегал мой отец. Как я всю жизнь бегу. Но она пересекла земной шар, чтобы спасти меня, и пусть говорит, что хочет, про свое собственное спасение.

Вопреки голосу здравого смысла, я натягиваю на плечи рюкзак Шерилин и заставляю себя пойти в направлении бойлерной. Я стараюсь быть храбрым, но голос срывается, когда я в очередной раз зову Шерилин. Моим легким нужно сосредоточиться на дыхании. Пока они выпускают этот белый пар передо мной, значит, я жив.

Я включаю телефон и начинаю снимать. Если здесь правда есть привидение, я хочу, чтобы это увидел весь мир. Впервые в своей жизни я хочу достичь благой цели. Может, этот дух сумеет избежать камеры, как Ая, но я попробую. И вот я пробираюсь вдоль труб, приближаюсь к повороту. Сердце колотится где-то в горле. Каждая клеточка моего тела ощущается плотнее, тяжелее, чем это возможно.

Если призрак поджидает меня за поворотом, я могу обмануть его ожидания. Тогда я опускаюсь на корточки и пробираюсь ползком. В этот момент что-то начинает стучаться в дверь между моим сознанием и подсознанем.

Я держу телефон над самым полом и медленно высовываю его за угол, миллиметр за миллиметром, и потом так же осторожно высовываю голову так, чтобы видеть экран.

Я ахаю. Как это возможно?

Там, в бойлерной, на голой земле лежит обездвиженная Шерилин Честейн. Я почти не вижу ее тела из-за густых теней вокруг, но знаю, что это она.

Я все это знаю.

Всю сцену.

Над ней стоит темный человекоподобный силуэт, повернутый спиной ко мне. Силуэт медленно тает, пропадая из виду, и появляясь снова.

В кадре видны только его ноги.

Я смотрю мимо телефона на саму сцену, желая удостовериться в том, что это безумие – взаправду.

Сперва я говорю себе, что история просто повторяется.

Но я-то знаю правду. Я-то знаю.

– О боже, – шепчу я. – Вот оно.

Я и есть оператор.

У меня цепенеют внутренности. Я прячусь за угол, оставляя половину объектива открытым для кошмарной сцены передо мной. Точно той же кошмарной сцены, которую я просматривал уже сотни раз, заодно с миллионами людей.

В голове ничего не укладывается. Давит на виски. Я должен убираться оттуда. Храбрость сыплется в прах, когда берет верх инстинкт самосохранения, приказывая мне шевелиться.

Объектив видит, что темная фигура сейчас стоит лицом ко мне. Вероятно, она медленно повернулась тогда, когда я тут сходил с ума. Конечно, так и было. Я знаю этот сюжет наизусть.

Я не вижу лица фигуры, и я совсем, совсем не хочу его видеть.

Я раком пячусь назад от поворота и уже знаю, что дальше.

Господи, он же идет за мной.

Неизбежность будущего только усугубляет мое положение.

Силуэт стремительно выплывает из-за поворота с болтающимися в воздухе черными ногами, направляясь прямо на меня.

Я вскакиваю, и крик застывает в моем пересохшем горле.

Лицо призрака – обугленное и потрескавшееся. Рот распахнут, как у скелета.

Но его глаза. О, эти полные боли глаза. Он втянут в этот ад, может, даже против своей воли.

На этот раз передо мной не гротескная карикатура моего лица.

Это и есть мое лицо.

Кто бы сомневался.

Я почти удивлен, что мои ступни не приклеены к полу, как бывает в лучших кошмарах. Но нет, я бегу со скоростью лани.

Я бегу сквозь темноту, мимо лампочек, которые наконец перегорели.

Я врезаюсь в стены, которых не помню, и не могу увернуться.

Я не слышу призрака, но знаю, что он тут, настигает меня.

Беззвучный и бессмертный.

Я падаю на ступенях лестницы, ведущей в холл. На четвереньках ползу по ступеням дальше, не замечая впивающихся в ладони заноз.

Пожалуйста, пожалуйста, только позволь мне снова увидеть свет. Что это создание сможет мне сделать там, где люди, жизнь и открытые пространства?

– Не ходи туда, – сипит измученная версия моего голоса за моей спиной.

Я оборачиваюсь и вижу, как мое мертвое «я» поднимается за мной по лестнице.

Вижу белки в своих мертвых глазах.

Ослепленный темнотой, я шмякаюсь в закрытую дверь и лихорадочно шарю в поисках ручки. Я слишком хорошо понимаю, что, если какая-то сволочь заперла дверь, я умру здесь – если не от рук собственного привидения, так от остановки сердца.

– Не ходи туда, – повторяет мой голос, так жутко близко.

Мертвое дыхание холодит мне загривок.

Я распахиваю дверь и переваливаюсь через порог. В этот момент меня обуревает головокружение и яркая вспышка красного света.

Я захлопываю за собой дверь, но я не в коридоре при гостиничном холле. Я в абсолютной, мать ее, темноте.

Наш призрачный поезд отправляется в путь…

Я вцепился в дверную ручку, как будто привидение смогла бы остановить какая-то дверь.

Я молюсь: о свете, о помощи.

Ручка на ощупь кажется другой. Раньше тут был металлический набалдашник, а теперь – деревянный. Это навевает смутные воспоминания. Форма, бороздки…

Умоляю, умоляю, если есть на свете хоть какой-нибудь бог, пусть будет свет.

Рядом щелкает и скрежещет что-то металлическое.

Вспыхивает огонек.

Мне кажется, что мои молитвы были услышаны, но потом я вижу профиль маленького мальчика.

Мальчик стискивает в кулаке горящую зажигалку «Зиппо» и так сильно дрожит, что весь вибрирует. Пляшущий огонек освещает слезы на его щеках.

В этой тесной каморке вокруг висят куртки и пальто, одно из которых он только что поджег.

– Джейкоб? – зовет Алистер. Его приглушенный голос раздается из-за двери, в которую я только что вошел. – Кончай меня злить, мелкий говнюк[28].

Остолбенев, я смотрю, как мой приоткрытый рот отражается в новеньком блестящем металле зажигалки, и молча молю себя, пятилетнего, чтобы тот не почувствовал моего присутствия.

Но глаза мальчика косятся в мою сторону.

И он скулит.

Все так неизбежно.

Мальчик хочет быть храбрецом. Он хочет повернуться и объять неизведанное. Он отчаянно хочет повернуться и ничего не увидеть и чтобы все было в порядке.

Но он не может пошевелить и пальцем. И он писается в штаны.

Потому что он-то знает, что видит краешком глаза меня.

Этот случай будет преследовать его всю жизнь. Он заставит его вычеркнуть из жизни любые сомнения. Глубоко зарыть даже малейшую вероятность, что он увидел что-то в этой комнате.

И еще: он очень не хочет давать своему брату поводов для злорадства.

Но когда я делаю шаг вперед, чтобы обнять этого мальчика, меня ослепляет зеленая вспышка.

Глава 20

Холодная земля всасывает тепло моего тела. Трава прилипла к щекам. Чирикают и щебечут птицы.

Руками я обхватываю голову, защищаясь от солнечного света. Рюкзак Шерилин висит за спиной, как защитный панцирь.

Хочется так и дальше лежать ничком, ничего не видеть, никуда не двигаться. Зрение переоценивают. Чувства переоценивают.

Но мой мозг безудержной мукомолкой засыпает меня вопросами.

Как у меня вышло встретиться в подвале с собственным призраком?

Как у меня вышло снять видеозапись, которую я видел за двадцать дней до этого? (Простите меня, Паранормальные, видит бог, мне жаль, что я обвинял вас в том, что было суждено сделать мне самому. И мне вдвойне жаль, Шерилин, что пришлось бросить тебя там.)

И как это вообще вышло, что посторонний, которого я видел в детстве в чулане, это был взрослый я?

Картинки мелькают в моем воображении. Мои кошмарные воплощения. Мое лицо на визжащей бестелесной Ае. Мое лицо на обугленном призраке из подвала. Мое лицо на измученном мальчишке, которого тогда звали Джейкоб.

Джейкоб Титерли. Под этим именем я был рожден.

Я приврал кое в чем, рассказывая о Марии Корви. О ее прощальных словах, высказанных мне через уста проклятого Тони Бонелли. Она не сказала: «Эй, Джек Спаркс, счастливого пути». Нет, это было бы слишком просто. Она сказала: «Эй, Джейкоб Титерли».

И с тех пор как я только-только начинаю понимать, все случившиеся ужасы вращались вокруг меня. Словно кто-то сказал: «Ах, ты хочешь, чтобы все в жизни вращалось вокруг тебя? Будет исполнено!»

«Я», спрятанное в трех именах из видео, которые были слышны только мне.

Я, мертвый и черный, с исполненными горем глазами, в главной роли в том же видео, которое я видел столько раз.

«Я», многократно подчеркнутое стрелкой на спиритической доске в бойлерной.

Так, наверное, чувствует себя мышка, с которой играет кошка, оттягивая ее кончину. Мария пригласила меня в это путешествие, и в нем моя жизнь катится по проложенным рельсам. Если бы Мария не появилась в моем гонконгском номере, я бы не обратил внимания на стомиллионное письмо от Астрала и я бы не поехал в Лос-Анджелес. Если бы я не потерял голову из-за видеозапаси, мое параноидальное отношение к Паранормальным не достигло бы точки кипения, из-за которой им пришлось проститься с жизнями. Мне диктовали каждый шаг на этом маршруте.

Я все еще без понятия, где я теперь. Я только знаю, что я на улице и на дворе – внезапно день.

Я боюсь открыть глаза и увидеть перед собой распростертую целину ада. Даже это меня бы не удивило.

Только когда в памяти всплывает душевая кабина, переполненная кровью, у меня появляются силы что-то предпринять, хотя бы ради того, чтобы задавить это воспоминание. Я слишком хорошо понимаю, что стоит мне начать рыдать по Бекс, я могу никогда не остановиться.

Так что я заставляю себя сесть, кряхтя от боли из-за тысячи кроулианских порезов, и подтягиваю колени к груди, как бы защищаясь от того, что ждет впереди.

Только тогда я открываю глаза.

Ада нет. По крайней мере, нет его вокруг меня. Под пепельным небом густая чаща серых лесов тянется к горизонту, изрубленному холмами. (Элеанор: Несмотря на боль, я ужасно стараюсь писать как можно лучше. Я ведь действительно хочу, чтобы меня запомнили как хорошего писателя. Но сейчас я сомневаюсь в каждом своем шаге, так что, если ты заметишь что-то неудачное, пожалуйста, измени или удали. Я доверяю твоему вкусу.)

Я сижу на заросшем травой обрыве, расстояние до земли – примерно с два дерева. Этот массив непроходимого леса слишком безжизненный и угрюмый для Калифорнии. Но с чего бы мне возвращаться обратно в Калифорнию? Ведь только что я, кажется, побывал в 1983 году в Саффолке. Мне вспоминаются слова Тони Бонелли: «Она может все, Джек. Все. Она может отправить тебя куда угодно, в любой момент».

В любой момент.

Деревья голы и тянутся к небу кривыми…

Кривыми узловатыми пальцами.

Но нет, возможно, я ошибаюсь. Пейзажи часто похожи друг на друга. Я могу быть где угодно.

Только я качусь по проложенным рельсам. За каждым событием есть своя безумная причина.

Я разворачиваюсь на холодной почве и вижу тыльную стену церкви.

Здание нависает прямо надо мной. Шпиль указует к небесам. Цветные стекла витража прозрачны в своенравных лучах солнца.

Мне не по себе, но в то же время есть некое странное успокоение в том, что я оказался в знакомом месте.

Я все еще сжимаю в руке телефон. Он сообщает мне время: два часа тридцать шесть минут… тридцать первого октября.

Хэллоуин. День, который я твердо намеревался оставить в прошлом.

Мой череп стягивает невидимым обручем, пока я рассматриваю сцену, изображенную цветными стеклами витража. Иисус в пустыне. Из глубин памяти всплывает комментарий отца Примо Ди Стефано: «Это Христос во время сорокадневного поста в пустыне».

Я выдержал двадцать дней после Хэллоуина. И вернулся сейчас на двадцать дней назад. Остается вычислить сумму слагаемых.

Лучше не думать о себе в контексте Иисуса Христа. Ае только этого и надо.

Из глубины церкви слышится смех. Безудержный гортанный хохот, выплеснувшийся, как вулканическая лава. Он заставляет меня остолбенеть.

Этот смех звучит в точности как мой.

Я покрываюсь гусиной кожей, вглядываюсь в окно и бегу туда.

Выпавшие кирпичи под окном служат мне ступеньками, по которым я подтягиваюсь вверх.

– Синьор! – Голос из церкви принадлежит отцу Примо Ди Стефано. – Что вы себе позволяете! Прошу вас проявить уважение!

Я хватаюсь за выступающий карниз и приподнимаюсь еще на один шажок. Теперь я могу заглянуть в это окно. Я цепляюсь за грубо отесанные камни, и мои руки и ноги дрожат от перенапряжения.

Со своей позиции я вижу алтарь и пюпитр на переднем плане, а за ними – море скамеек, простирающееся до самой противоположной стены. Тут же, у алтаря, стоит отец Примо Ди Стефано, в профиль ко мне. Его бородатый и безбородый ассистенты держат Марию Корви под руки.

Я не задерживаю на них взгляда, потому что мое внимание привлекают три фигуры, сидящие на дальних рядах.

Мадделена, мать Марии. Восставшая из мертвых.

Тот, кого я называл переводчиком Тони. Восставший из мертвых.

Вот этот парень между ними? Это я. Я ухмыляюсь и хлопаю в ладоши, задрав руки над головой.

Не знаю, случалось ли вам смотреть на себя в прошлом сквозь стекло, но это сильно сбивает с толку. Эффект такой мощный, что ум за разум заходит, пока пытается найти этому объяснение. Наверное, ты смотришь на свое отражение, которое предлагает мозг. Или ты – видеозапись на большом экране. Или, может, это вообще не Джек Спаркс.

Не первый раз в жизни мой мозг пытается обмануть меня.

Тряпичная голова Марии теперь обращена к окну. Ее глаза приклеены к моим и отражают солнечный свет.

На ее лице появляется всезнающее выражение. Мол, вот и ты, Джек из будущего, как тебе нравится твое путешествие?

«Я» из прошлого переводит взгляд в мою сторону. Я помню, потому что проходил это, я знаю, что он хочет вычислить, на что с таким любопытством смотрит эта юная артистка.

От мысли встретиться взглядами со своим прошлым «я», в памяти всплывает гардероб. Душа в пятки! Я отталкиваюсь от стены и со стоном падаю на спину.

Чувство тревоги засасывает меня все глубже, пока я лихорадочно перебираю в голове все, что знаю о путешествиях во времени. И почему я не прислушался к рассуждениям Паскаля? То немногое, что мне известно об этом, я почерпнул из поп-культуры. Что-то я сомневаюсь, что мне сейчас поможет пара-тройка эпизодов «Доктора Кто».

Один главный тезис интуитивно кажется мне справедливым: встретиться лицом к лицу с собой из прошлого – всегда плохая идея. Если мы соприкоснемся или даже заговорим – мир может взорваться или что-то в этом роде. Материя и антиматерия. Я даже смеюсь от такой мысли. Выходит истерический смешок человека, который валяется на земле позади церкви, в то время как его прежняя версия наблюдает внутри сеанс экзорцизма и не догадывается, что тут замыкается временная петля.

Пятьдесят оттенков бреда.

Вдруг мне приходит в голову, что я могу быть уже мертв, и перестаю смеяться. Может, я сейчас призрак? Может, это уже смерть? Я успокаиваюсь, когда чувствую тепло в шее, а затем и биение пульса. Но вдруг мертвые ощущают себя как живые? Что, если эта тварь внутри Марии Корви видит меня ее глазами, а обычные люди – нет?

Я помню давешнее привидение в подвале Лос-Анджелеса. Или грядущее привидение, смотря с какой стороны посмотреть. Вне всякого сомнения, то был, есть и будет мой призрак. Мой будущий призрак. И он был прозрачен, и таял перед глазами, не то что я сейчас. Еще я помню его страшные ожоги, и в очередной раз накатывает тревога.

Мои мысли катятся в эту бездну, пока мое прерывистое дыхание не выравнивается и паника не отступает. Я решаю, что нужно действовать.

В церкви от боли вскрикивает отец Примо Ди Стефано. Ага, это, должно быть, Мария вонзила выплюнутый гвоздь ему в ногу. И я еще сомневался в реальности происходящего? Как же я наловчился отгораживаться от реальности. Это было, кажется, целую вечность назад.

Как быть? Рискнуть и поговорить с собой из прошлого, уговорить его бросить написание этой книги? Попросить его вымолить прощения у священника, и в особенности у Марии? Если я сглажу обиду, нанесенную своим смехом, может ли это отменить грядущие кошмары?

Вдруг это мне дается второй шанс?

Каковы правила этой игры? Я просто сочиняю их на ходу, в чем я сам обвинял в свое время Паранормальных.

Я хожу кругами, пока не накручиваю себя до предела и не решаюсь выйти из-за церкви.

Вывернув из-за угла постройки, я сразу вижу Тони Бонелли. Он стоит в некотором отдалении от входа, там, где припаркованы машины. Он курит и пока не видит меня. Но я начинаю припоминать. Осталось немного.

И вот он замечает меня у обрыва и спокойно кивает. Я мог бы подумать, что он испугается или насторожится, но ведь для него я – тот самый клиент Джек, который сейчас в церкви. С такого расстояния Тони вряд ли заметит, что на мне другая майка. Пиджак тот же, джинсы, возможно, те же. Он не заметит ни рюкзака Шерилин за моей спиной, ни толщи бинтов и ваты под одеждой.

Во мне бушует ярость, когда я начинаю двигаться на него. Мои руки дрожат от превкушения этого момента, когда нащупают тонкую кожу его горла, глазные яблоки, все, до чего смогут дотянуться. Я хочу, чтобы этот подонок страдал за то, что сотворил с Бекс, хотя у него это еще впереди, и я понимаю, что его довело до этого безумие.

Бонелли хмурится, делает шаг назад. Он хочет сказать что-то, вероятно, спросить, что случилось, но в этот момент из боковой двери церквушки выходит «я» из прошлого. Охваченный иррациональным страхом, я прячусь за угол церкви, чтобы меня не заметили.

Тони ахает от неожиданности, и я вспоминаю, каким странным показался мне тогда этот момент. Я-то подумал, что на парня произвел такое впечатление экзорцизм. Но теперь можно понять его реакцию – он ведь только что увидел перед собой моего маниакального двойника. Даже странно, что он не убежал оттуда куда глаза глядят.

Но что я, черт побери, творю? К черту Бонелли, к черту месть, к черту страх: мне нужно изменить будущее. Пока что события происходят ровно в той же последовательности, что и прежде. Я собираюсь снова вывернуть за угол. На этот раз я все изменю. Я обращу на себя внимание меня из прошлого и расскажу ему все, что мне известно. И Вселенная не взорвется.

Поехали.

– Здравствуй, Джейкоб, – раздается за моим плечом сиплый детский голос.

Там стоит Мария Корви. Ее руки чинно сложены на фоне синего комбинезона, и на лице цветет широкая улыбка. Сама невинность, если забыть о том, что вокруг ее рта размазаны ее собственная кровь, желудочные соки и крошки ржавчины. Она почти похожа на человека, но трещины на коже и гнойно-желтые глаза разрушают образ.

В этих глазах бушует настоящее адское пламя, прямо там, где должны находиться зрачки и оптические нервы. Значит, все-таки не результат удачного освещения.

Она кладет палец мне на губы. Тот, с поломанным ногтем, еще влажный от крови. Ее зловонное рыбное дыхание наполняет мои ноздри.

– По-моему, прошло неплохо, что скажешь, Джек? Нравятся мне эти библейские декламации, и священники без них жить не могут.

Я все еще думаю, что вот-вот она расскажет мне, в чем подвох. Отодвинет занавес настоящей страны Оз. Настоящего «Шоу Трумана». И тогда я подумаю, как меня чудом пронесло. Повеселились, и ничего страшного.

Это, конечно же, классический пример ложной надежды.

Легким движением пальца слева направо она размазывает мерзкую жижу по моим губам и отнимает палец. Я решаю воспользоваться моментом.

– Ты… ты та, кто я думаю?

Строя из себя невинность, Мария кокетливо сообщает:

– Мамочка скоро хватится меня. Я бы не хотела ее огорчать.

Мадделена Корви. Эта женщина была права, веря, что в ее ребенка вселились демоны. Ей оставалось жить считаные часы.

– Послушай, – говорю. – Я сожалею, что рассмеялся. Правда, я ужасно, ужасно сожалею.

Мария манерно пожимает плечами. Мне слишком хорошо знаком этот жест – я и сам всегда использую его, когда хочу притвориться равнодушным.

– Я беру назад все, что я говорил, – не унимаюсь я. – Я знаю, кто ты. Ты существуешь, и я расскажу об этом миру.

Из церкви раздается четкий и ясный голос меня из прошлого:

– Не существует никакого дьявола!

Мария тихоньно смеется гортанным смехом.

– Мария, – зовет Мадделена в церкви. Нездорово-желтые глаза Марии обращаются на звук, и она распахивает рот. Из самого горла начинает раздаваться громкое и отчетливое тиканье часов.

Чувствуя себя загнанным в мышеловку, нельзя не испытать отчаяние.

– Я хочу жить. Я столько всего узнал. Прошу, прости меня.

Мария склоняет голову набок, смотрит вверх и прикладывает палец к подбородку. Как будто всерьез обдумывает мое предложение.

Тик-так.

– Пожалуйста, – продолжаю я. – Помилуй хотя бы Бекс. Ребекку Лоусон. Она ни в чем не виновата.

Прости, Шерилин. Мне очень жаль, но у меня остаются считаные секунды, чтобы вымолить поблажку.

Мария отвечает, и тиканье умолкает.

– Я тут ни при чем. Хотя не скрою, было весело. Слышал, как ее кости хрустели в трубах? Раздробленные кости Бекс…

От тошноты, от слепой ярости на глаза накатывают слезы. Я протягиваю руку за спину и шарю там в поисках потайного отделения рюкзака.

Глаза Марии блестят.

– Конечно, мой малыш Антонино хотел убить тебя. Но этого я не могла допустить. Но своим питомцам нужно иногда подбрасывать косточку.

Потайной карман под моими пальцами оказывается пуст.

Мария хихикает:

– Больше ты Тони не увидишь. Я отправила его гулять по истории в обратном направлении. Ну и весело же ему будет.

С другой стороны, чем мне помогла бы эта дубинка? Я бы только причинил вред тринадцатилетней девочке, внутри которой расселась эта тварь.

Впрочем, нет.

Нет. Я дал себе слово больше не врать вам. Я не боюсь причинить вред бедной невинной Марии Корви. Я просто боюсь – точка. Это тот страх, который испытываешь, заглянув в блестящие глаза сущему злу. Тот страх, который расползается теплой мокрой лужей по твоим джинсам, а ты даже не замечаешь этого.

Мария сует руку в карман комбинезона и вынимает дубинку.

Ты не это потерял? Ах, негодник.

Внутри меня все сжимается, и я пячусь от нее. Мария не отступает и с ехидной улыбочкой на лице прячет дубинку в карман.

Водоворот моих мыслей безумен и порожден скорее отчаянием, чем логикой. Я понимаю, что Мария создала Аю, воспользовавшись общей силой наших эго. Но вдруг, если я смогу вернуть Аю, намеренно разбудить ее, она защитит меня. Вдруг я смогу обернуть создание Марии против нее.

– Я само совершенство, – говорю я Марии, стараясь звучать убедительно. – Я несокрушим. Я величайший писатель в истории. Я только что провел свои сорок дней в пустыне. Я – Он. Я – Иисус Христос!

Лицо Аи не возникает в воздухе. Вообще ничего не происходит.

Звериные черты лица Марии складываются в некое подобие жалостливого выражения:

– Ох, Джейкоб. Ты все пропускаешь мимо ушей. Мы с Аей очень, очень близки. Я бы даже сказала, мы неразлучны.

Она выбрасывает правую руку вперед и хватает меня за левую сторону шеи. Моя кожа чувствует себя, как бекон на жаровне, шипя и обугливаясь под ее ладонью.

Мария собирает губки бантиком и урчит. Что болезненная агония для меня, то сладкое вино для нее.

Я не могу издать ни звука. Я могу только подчиниться ей полностью и упасть на колени и погрузиться во тьму.

Долго ли, коротко ли, но блаженная бессознательность покидает меня. Я распластан на животе, Мария тащит меня за волосы по траве. Через каждые несколько шагов клок волос вырывается с корнем, остается в ее руке, и моя голова шмякается на землю. Мария отбрасывает клок, снова хватает меня за волосы, и процесс продолжается.

Деревянная дубинка всунута мне в рот так, что круглый ее конец упирается в самые гланды, душит меня, мешает дышать, кроме как через нос.

Избиение и скальпирование продолжается, а я чувствую запах шкворчащей пиццы с пепперони, за которую теперь сходит моя кожа под подбородком.

Я пытаюсь достать до ног Марии, но даже кончиками пальцев не могу ее коснуться.

Что это за звук? Это я кричу? Нет, это воет сирена «Скорой помощи».

Девочка тащит меня к обрыву утеса. Поразительно, насколько все мы, люди, хрупкие существа. Достаточно лишь обратить нашу жизнь в хаос, затравить нас до потери пульса, и смертельное падение уже кажется нам милостью.

Где-то на заднем плане Мадделена говорит:

– Мария? Dove sei, la mia bambina?

Но она не спасет меня. Потому что это уже случилось, и я усвоил урок: я не могу ничего изменить. Все уже кончено. Я – тоже.

Мария произносит что-то торжествующим тоном. Простите, но у меня так натянуты нервы от тягостного ожидания своей суровой гибели, что я ее даже не слышу.

Она толкает меня, травянистая почва уходит из-под ног, и гравитация забирает меня к себе.

Глава 21

И я просыпаюсь с распростертыми руками в шершавых объятиях дерева, не понимая, что и к чему.

Моя левая нога посылает мне сигналы бедствия. Там явно что-то не в порядке.

Понятия не имею, куда делась дубинка, но во рту я все еще чувствую деревянный привкус.

Где верх, а где низ, я понимаю только по направлению капающей крови. Естественный компас моего тела.

Ну да, если верить кровотечению из нового пореза у меня на лбу, не говоря уже о разошедшися старых, я вишу вниз головой.

Все кажется гиперреальным. Листья и ветки такие четкие. Радужные отражения в каплях росы. Видимо, спасение от верной смерти сказывается на восприятии.

Бог знает, как долго, но я просто вишу, истекаю кровью и надеюсь не потерять сознание. Потом я вспоминаю голос Марии Корви в устах Тони Бонелли: «Я вернусь через несколько часов».

Это предупреждение показалось мне странным на тот момент, но сейчас оно отдается в моей голове тревожным звоночком.

Марию везут в больницу, откуда она впоследствии сбежит. Покойтесь с миром, Мадделена и Пио Аккардо. И покойся с миром я, потому что Мария вернется, чтобы завершить начатое.

Я не хочу оставаться здесь и дожидаться контрольного в голову.

Я напрягаю мышцы живота и подтягиваюсь вверх, обхватывая руками ветку. Левая нога воет от возмущения. Меня прошибает холодный пот, и перед глазами плывет. Я закусываю губу, чтобы снова не отключиться, и моя кровь смешивается с кровавой кашей, оставленной Марией.

Нога вывернута. Кожа везде цела, но ступня смотрит в другую сторону. От малейшего нажима накатывает тошнота.

До земли остается всего несколько футов, и я прыгаю, хотя знаю, что сделаю только хуже. Я приземляюсь на здоровую ногу и тяжко приваливаюсь к стволу дерева за спиной. Рюкзак Шерилин вжимается в кору дерева. Понимая, что сам я никуда не уйду, я хватаюсь за толстую ветку и начинаю гнуть. Дерево протестует и изгибается в упрямую дугу, пока наконец с треском не отламывается от ствола.

Опираясь на самодельный посох, я делаю первые робкие шаги. Медленно и мучительно, но я могу двигаться.

Я осторожно трогаю пальцами ожог на шее, и на них остается липкое черное месиво сгоревшей кожи. Дав себе слово больше так не делать, я выковыриваю из глаз кровавые корки и гляжу по сторонам. Я у подножья утеса, на опушке леса. Раз Мария планирует возвращаться в церковь, надо убираться отсюда подобру-поздорову. А самое главное, ни в коем случае не думать про то, что рок зажал меня в свои тиски и мои поступки уже не играют роли. Это пораженческие мысли.

Сквозь деревья я вижу клочки горизонта, перемежеванного холмами. Пока я мысленно прокладываю маршрут к тем холмам, в кармане раздается знакомый сигнал.

Экран разбит, но телефон все еще работает. Всплывающее окно уведомляет меня о том, что заряд батареи – десять процентов.

Под ним размещено второе уведомление: «Ваша видеозапись «Без названия» успешно загружена на YouTube!»

Далеко не сразу я понимаю, что все это значит. Какая еще видеозапись? В голове пусто, хоть шаром покати. Травмы явно не пошли на пользу логике, памяти и здравому смыслу, а они сейчас так необходимы мне, чтобы выжить.

Ну конечно. Видеозапись. Видеозапись, которую я сделал в бойлерной «Сансет-Касла», пока меня не выкинуло назад, в 1983-й, а потом вперед, в Хэллоуин. Из-за чудовищного сигнала приема сорокасекундный ролик грузился в Интернет целую вечность, попутно подъедая остатки моей батареи.

И теперь «я» из прошлого увидит это, сидя в римском аэропорту, и пустится в свои эгоистичные странствия. Он будет пытаться разоблачить видео, втайне надеясь убедиться, что оно реально. Эта путаница воспаляет мой мозг и сбивает с мысли. Углубившись в лес на три шага, я спотыкаюсь и выставляю вперед руку, чтобы не упасть.

Мне приходится двигаться и думать одновременно, хотя сейчас я не в состоянии делать ни того, ни другого. Я начинаю считать свои болезненно слабые шаги, лишь бы отвлечься на что-то. Только дойдя до двухсот пятидесяти, я позволяю себе обернуться.

От церкви и утеса остались только серо-зеленые кляксы, проглядывающие между узловатых деревьев. Голые стволы не прячут меня от глаз так, как мне того хотелось бы, но пройденное расстрояние – уже что-то. Это достижение. Впрочем, вряд ли мне под силу обмануть создание, которое может манипулировать самим временем. Не думай об этом. Просто иди вперед.

В голове крутится песня «Killed by Death» группы Motörhead. Там Ленни стонет о том, что «Я не сдамся так просто, просто. Лишь тогда я сдамся просто, когда я буду убит смертью». Не бог весть какая поэзия, конечно, но как нельзя кстати. Я не сдамся без боя. Я сделаю все возможное, чтобы не упрощать Марии охоту на меня. Я заварил эту кашу из-за своего эго, но из-за него же я могу прожить дольше. У эго есть один аспект, который не стереть ничем: воля выживать. Просто бывают случаи, когда ничего поделать уже нельзя и остается быть эгоистом.

Твои болевые рецепторы – ты сделаешь все, чтобы они прекратили подавать сигналы.

Твои легкие – ты сделаешь все, чтобы они и дальше качали воздух.

Презирая себя за то, что у меня не вышло перехватить себя из прошлого, я хочу все исправить. Я набираю собственный телефонный номер и жму вызов.

Это же сумасшествие – звонить себе самому. Но вопреки всем законам физики, разве что за вычетом пары-тройки теорий из области квантовой механики, сейчас в мире существует два абсолютно иденичных телефона. И даже два Джека Спаркса.

Соединение, гудки – и я отвечаю на звонок. Вернее, «я» из прошлого отвечает.

Долю секунды, не дольше, чем длится взмах крыла бабочки, я слушаю рев автомобильного мотора. Потом из динамика вырываются нечеловеческие стоны, будто с записей Афекса Твина, и я непроизвольно жму отбой. Господи, какой же я дурак! Должен был как-то догадаться, я ведь был на его месте.

Ясно, значит, звонок себе самому вызывает какую-то бесконечную аварийную петлю. Вселенная не справляется. Отказавшись от этой затеи, я всаживаю посох в землю и ковыляю дальше.

Сеть дальше не ловит, и я отключаю телефон, чтобы сэкономить батарею. Конечно, к четырехсотому шагу я понимаю, что нужно было сделать с самого начала, но уже поздно. Я только пущу насмарку всю проделанную работу, если пойду обратно в зону приема по этим терновникам, на сто пятьдесят шагов назад. Не могу избавиться от чувства, что Мария Корви наступает мне на пятки, так что я даю себе слово сначала дойти до возвышенности и только потом включать телефон.

Каждый шаг требует огромных усилий. При ходьбе ветка от дерева впивается все глубже мне в подмышку, пока не раздирает ее до крови. Кровотечение лишает меня последней энергии, а заходящее за горизонт солнце – последних надежд.

Небеса тяжелого, тускло-красного цвета. Тени вытянуты в длину до предела.

Меня пугает ночь. Ох, как она меня пугает.

Каждые десять шагов на мою полысевшую голову плюхается дождевая капля. Каждые пять. Когда набухшие облака разражаются ливнем, одежда обвисает на мне мертвым грузом. Полог леса, прежде сухой и хрусткий, теперь пытается засосать мою здоровую ногу. Я останавливаюсь, закидываю голову и ловлю языком капли, наслаждаясь влагой дождя. Я с радостью позволяю ему струиться прямо мне в горло. Малость, а кажется такой значительной.

Я нахожу укрытие под кроной широкого раскидистого дерева. Присесть оказывается непросто. Я вытягиваю больную ногу перед собой и шиплю от боли. Отдохнуть пять минут, и снова в путь.

Я вынимаю телефон и вижу, что шкала сигнала скачет с одного-единственного деления до нуля. Все еще держа в голове свою важную мысль, я запускаю приложение с YouTube. Из длинного списка видеозаписей я выбираю видео «Без названия» и удаляю его. Мне кажется это безупречным планом, благодаря которому я из прошлого никогда не увидит этот ролик. Вы, наверное, считаете себя ужасно умными, потому что догадались, что с моим планом не так, да? Ага. Проковыляйте сперва в моих башмаках, с башкой, в которой будто пакет дерьма взорвался, вывихнутой ногой, порезом на лбу, обожженной шеей и наполовину ободранным скальпом, кроулианскими порезами, хлюпающей под пяткой кровищей и в обмоченных штанах. Потом и поговорим.

Вскоре после удаления видео я осознаю свою ошибку. Потому что, конечно же, «я» из прошлого уже в аэропорту и уже видел чертову запись. И поспешное удаление только сильнее разбередит его сыщицкий инстинкт.

Батарея: пять процентов. Мысль о том, что я ослабну и буду не в силах продолжать путь по этому темнеющему лабиринту, лишенный возможности связаться с внешним миром, наводит панику. Паника, в свою очередь, подливает в кровь адреналина, который дает мне второе дыхание. Нужно сделать что-то такое, что еще не стало частью цикла. Что-то, что не будет так аккуратно вписываться в уже существующую мозаику.

Нужно обратиться к кому-то за помощью. Только не к себе самому.

Опять же, вам эта мысль покажется такой очевидной. Но для меня это откровение. Последнее, что приходит в голову в связи с телефоном, – это телефонный звонок. В наши дни звонишь человеку лично – и он думает, что кто-то умер.

Понятия не имею, как звонить в местную полицию, а на то, чтобы узнать, уйдет слишком много времени. Тогда я набираю Алистера. Да, мы ненавидим друг друга. Маменькин сынок, наверное, опять повесит трубку. Но вдруг в этот раз он воспримет меня верьез и вышлет подмогу.

И вот в этот момент настоящее откровение, в сорок два карата, стискивает мне горло.

О боже. Прямо в эту минуту Бекс еще жива. Она не умерла, не застряла в недрах «Сансет-Касла», засоряя стоки. Она все еще в Брайтоне, полна эндорфинов и считает, что счастлива с Лоуренсом. И все так бы и оставалось, если бы какой-то малодушный манипулятор не рассорил их.

Я могу позвонить Бекс и сказать ей никогда и ни за что не приезжать в Лос-Анджелес.

Я могу спасти ей жизнь.

Я могу спасти ее от себя, от Тони.

Батарея: четыре процента. Телефону уже больше двух лет, так что батарейка умирает стремительно.

Я могу сделать только один звонок.

Один критический выбор.

Могу позвонить Алистеру и спасти себя. Могу позвонить Бекс и спасти ее.

Или – или.

Вокруг моего дерева дождь барабанит по земле.

Та врожденная воля к выживанию, о которой я упоминал раньше, вот когда она включается в полную силу, на бессознательном уровне. Под корой моего головного мозга сходит с ума гипоталамус. Ая, богиня самосохранения, обнимает его со всех сторон и помогает привести в действие естественный процесс.

Я хочу жить. Господи, как я хочу жить.

Внутри моей покореженной линии жизни Бекс уже мертва. Она умерла, и мир не перевернулся. Но если умру я – мир все равно что кончится, с моей-то точки зрения. Я видел доказательства жизни после смерти – жизни после моей смерти – но что это за существование? То черное существо из бойлерной было моим будущим призраком, обезумевшим, влачащим жалкое существование. Хорошо бы это была лишь временная мера, чистилище. Но что, если никакого мира мертвых как такового, самого «мира», за пределами нашего, и не существует? А все мы остаемся здесь как электромагнитное эхо самих себя и липнем к прежней жизни?

Когда батарея опускается до трех процентов, времени на раздумья не остается.

Я собираюсь набрать номер, когда трио ярких воспоминаний выстраивается передо мной в одно мгновение.

Через секунду проходит соединение. Невыносимо долго слышны гудки, и потом на том конце отвечают:

– Хэллоу, Долли, – говорит Бекс. – Ты где, в Греции, кажется?

Я собрался звонить Алистеру. А потом вспомнил лицо Бекс, когда я прижал ее к дивану в том номере отеля, совершенно одичавший, как я размахивал перед ней ножом. Вспомнил ложную надежду и доверие, промелькнувшие в ее мокрых глазах. Неужели это конец? Не может же быть, чтобы так.

Я вспомнил Бекс рядом со мной на желтом диване, когда она держала меня за руку, смотрела в глаза и говорила, что все будет хорошо.

Я вспомнил Бекс в ту минуту, когда впервые увидел ее. Она сползала с тренажера и была покрыта потом. Она была довольна собой и решительно настроена, и целая нормальная жизнь была перед ней, пока я не подскочил к ней, не сказал самоуверенного «Привет» и не обрек ее на погибель.

Все эти воспоминания напомнили о себе в самый подходящий момент. Подходящий для нее и не такой подходящий для меня.

Ком встает у меня в горле, когда я слышу голос Бекс. Я столько всего хочу ей сказать, но недолговечная батарейка не позволяет мне этого. Нужно немедленно предупредить ее, пока последние запасы литиевых ионов еще позволяют это.

– Положи трубку, – резко говорит Бекс прежде, чем я успеваю открыть рот. – Сейчас же нажми отбой.

И это странно. Потому что голос Бекс вдруг стал другим. И доносится он не из телефона. Он доносится с земли, прямо передо мной.

В телефоне, прямо в моем ухе, Бекс говорит из Брайтона:

– Алло? Ты меня из кармана набираешь, что ли, дурак?

На промокшей земле формируется кровавая лужа, в одном шаге от моего уркытия. Кровь там словно танцует, когда капли дождя разбиваются маленькими снарядами об ее поверхность.

Из этой лужи начинает обозначаться рельеф лица Ребекки Лоусон. Сперва нос, затем губы, лоб и подбородок. Потом на поверхности показываются ее голубые глаза, глядящие в небо. Они помутнели, как старые стеклянные шарики, и не мигают под ливнем. Приподнятый рельеф ее лица походит на необитаемый остров, окруженный алым бушующим морем.

Боль отступает на задний план.

Фейерверки искрят, трещат и жгут мне внутренности.

Я отключаю телефон, оборвав разговор с живой Бекс, и не свожу глаз с Бекс мертвой. Пока я ползу к кровавой луже, меня обуревает шквал эмоций, грозящий прорвать плотину, которая кое-как держится внутри меня с ее смерти. Среди фонтана радости и изумления сочится чувство вины и дискомфорта от того, до чего зловещее и чужеродное это зрелище.

– Это ты? – задаю я бессмысленный вопрос.

Когда мертвая Бекс отвечает, я замечаю перемену в ее голосе. Он стал мелодичнее и приобрел странный акцент, который я не могу распознать.

– Нам разрешают вернуться, когда тому есть веская причина, – говорит она. – Незаконченные дела. Или когда кто-то пытается предотвратить твою смерть. Чистые причины. Мы зовем их ХХХ.

На самом деле она не говорит «ХХХ», даже близко ничего похожего, но я не могу и представить, как можно записать произнесенное ею слово. Это неизведанный заповедный звук откуда-то по ту сторону алфавита. Сомневаюсь, что человеческий голос сможет даже произнести такое слово.

На четвереньках я подползаю к краю лужи. Дождь хлещет меня по затылку, а я гляжу на это невозможное зрелище. Появляются вопросы и сами собой отпадают: их так много, что им приходится бороться за мое внимание. Да, я видел Тони Бонелли после его смерти, но решил, что это дело рук Марии. Да, я видел свое собственное привидение, но это слишком не укладывалось в голове. Но это… Сейчас мне кажется, что сама Вселенная приподнимает занавес и открывает мне свой сокровенный секрет.

Я хочу засыпать Бекс вопросами.

– Значит, жизнь после смерти точно существует?

Дождь старательно смывает кровь с лица Бекс, обнажая синевато-бледную кожу.

– Позвони лучше брату, пока батарейка не умерла.

– Там рай или…

– Забудь об этом, – говорит она. – Люди зря тратят время на догадки. Вы просто черви, Джек, и вы пытаетесь вообразить себе, что там, над землей. Вам не постичь реальности, Джек.

Я не помню свой ответ дословно, но он включает в себя недоверчивую брань. Ее глаза-зрачки вращаются и встречаются с моими.

– Послушай, – бросает она. – Я ценю, что ты наконец не сдрейфил и задвинул себя на второй план, но меня не нужно спасать. Позвони вместо этого брату.

До меня начинает доходить, что она пытается сказать, и у меня глупо отвисает челюсть.

– То есть… Это значит… Что твоя жизнь после смерти настолько хороша, что ты…

– Я переживу засос в трехдюймовую трубу, чтобы попасть туда, да.

Я униженно склоняю голову. Может, Бекс и довольна своей новой жизнью, но факт остается фактом: я сократил срок ее пребывания в этой.

– Прости меня, – говорю. – За все. Я постараюсь загладить свою вину.

– Не стоит, – говорит окровавленное лицо.

Мне вдруг приходит одна мысль:

– А ты видела… Ты видела там мою маму?

– Ага, Джек, конечно, я видела твою маму, я видела Нейла Йетса, прикинь?

Туманные глаза Бекс остаются безразличными, но ее сарказм ранит меня. Она говорит:

– Знаешь, почему мы предпочитаем здесь не ошиваться? Из-за этой вот херни. Из-за вопросов. Из-за людей с их просьбами передавать приветы и просить прощения. Из-за людей, которым позарез нужно сказать то, что нужно было услышать живым. Я даже не знаю имени твоей мамы, Джек. Ты никогда не говорил о ней. Не успевал, наверное, со всеми разговорами о твоей персоне.

Плотина на реке моих эмоций начинает трещать по швам. Толстая щель образуется прямо посередине.

– Передашь ей послание от меня?

– Сам скажешь, когда…

– Бекс, прошу тебя! Я хочу, чтобы она знала, как мне жаль.

– Позвони. Брату.

Глаза Бекс упираются обратно в небеса. Островок ее лица начинает медленно и плавно тонуть в крови.

Плотину прорывает. Фейерверки внутри разрываются, как на грандиозном новогоднем шоу. Мои слезы смешиваются с дождем и кровью. Я слепо тянусь рукой вниз и кладу ладонь на мертвенно-холодную фарфоровую щеку Бекс. И я говорю ей, что люблю ее.

Я повторяю эти слова вновь и вновь. Впервые я говорю эти слова искренне, впервые я говорю их столько раз. Плача навзрыд, я вываливаю их на мертвую, уходящую под землю женщину и прошу у нее прощения, пока ее лицо не погружается окончательно и мне не за что больше держаться.

Когда кончик ее носа пропадает из вида, я кричу:

– Ты слышала? Скажи, что ты слышала. Я люблю тебя.

Мучительная тишина не кончается, кажется, вечность, пока ее ответ пузырями не поднимается наружу.

– Очень странно ты это демонстрируешь.

Лужа крови впитывается в землю, уступая проливному дождю.

Я перекатываюсь на спину и отрешенно таращусь в темное небо.

Телефон в руке промок насквозь и тяжел, как кирпич на шее.

Если бы я не попытался спасти Бекс, я бы спас свою собственную шкуру.

Но сейчас, впервые в жизни, я не хочу ничего менять.

Лежа здесь, в самом сердце черного леса, на расстоянии в четыреста шагов от небытия, я прикусываю губы, расплывшиеся в безумной улыбке.

Я хохочу и ликую, пока проходит дождь.

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ УЖАСТИК Спаркса (Учет Животрепещущих Аномалий: Список Теорий И Концепций).

Люди могут утверждать, что сталкивались со сверхъестественными явлениями по следующим причинам:

1) Они обманывают других.

2) Другие обманывают их.

3) Они обманывают себя.

4) Невероятные и необъяснимые результаты коллективного психокинеза.

5) Сверхъестественное существует.

6) Загробная жизнь существует.

7) Дьявол существует.

8) Все, черт подери, существует. Мы просто слишком заняты собой, чтобы замечать это.

При свете луны я обыскиваю рюкзак Шерилин. В нем полно всякой магической всячины. И нетбук. Там я найду последнюю версию черновика, который отправлял ей накануне. Если я смогу выбраться из-под ливня и найти место, где можно писать, я закончу эту чертову книгу.

Последнее, что я сделаю в своей жизни.

Ведь сегодня Хэллоуин. Я знаю, как все будет.

А до недавнего времени я даже не помышлял, что мир когда-нибудь будет вращаться без меня.

Луна тает за облаком, окрашивая леса в черноту. Я не вижу даже своих рук.

Мое воображение не дремлет и рисует в каждом кривом силуэте фигуру Марии Корви, которая поджидает меня.

На самом дне рюкзака пальцы нащупывают гладкий металл.

Мне не нужно видеть, чтобы догадаться, что это моя «Зиппо». Видно, Шерилин упаковала ее для меня и забыла отдать.

Я сжимаю зажигалку в руке и встаю на ноги.

Оставляю поцелуй на теплом медном корпусе.

Я выбрасываю зажигалку прочь и ухожу в темноту.

Послесловие Алистера Спаркса