Высший круг правых был первым, ознакомившим широкие народные массы с личностью и деяниями Распутина. Те же самые круги не воздерживались даже от умышленной лжи и представляли его в отталкивающем виде. Он принуждён был ради этого оставить Петроград и уехать в Иерусалим, чтобы посетить святые места. Вернувшись в своё село Покровское, он почувствовал, что почти для всех тут он был многопочитаемым и даже «святым». Его вызвала из Покровского государыня, умоляя в своём письме немедленно приехать в Петроград и ещё раз помочь наследнику престола против тяжёлого недуга. По приезде в столицу Распутин пережил тут самое жестокое преследование со стороны своих противников из высшего круга, решивших отстранить его во что бы то ни стало от августейшей семьи. Он почувствовал тут даже опасность для своей жизни. Епископ Гермоген, монах Илиодор и другие нападали на него и угрожали даже смертью. Распутин, воздерживаясь дотоле от жалоб кому бы то ни было на своих преследователей, обжаловал их на этот раз перед государем. Гермоген и Илиодор были сосланы, а Феофан, духовник царицы, был удалён от Двора. Старец показал, врагам свою силу, и они оставили его в покое. «Царь всего русского народа, а не только привилегированной верхушки. Крестьянству нужно дать землю, нужно закрыть водочную монополию и строить в деревнях школы и больницы», — это была вкратце распутинская программа, которую он выражал не раз, но с которой никак не могли согласиться правые круги.
Распутин со своим мощным влиянием при Дворе остался одиноким. Раньше его возили по этому городу и за ним ухаживали люди правого круга, теперь же не было с ним никого. Влиятельный старец остался в своей полупримитивной жизни беспомощным ребёнком, почти без средств и без ориентировки в столице. Обеспеченность его расходов жизни из царской казны не была регулярной, а сам он не умел, да и не имел охоты разумно распоряжаться своими средствами и самостоятельно устраивать свою жизнь. Высокопоставленные правые круги всего этого не учли, да и куда им было это учесть. Но зато учёл всё это Аарон Симанович[1] со своим отчётливым и ясным расовым сознанием и сообразительным ходом мыслей. Для него оставленный «на улице» Распутин был лёгкой и драгоценнейшей добычей, за которой он наблюдал уже давно.
Рамсин поднялся с места и, взяв стакан с вином, стал прохаживаться туда и сюда по залу. Он отпивал глоток вина и ходил дальше задумавшись, отпивал другой и продолжал шагать. Он подошёл вдруг ближе к слушателям и продолжил.
— Неизвестно, что было бы, если бы правые круги не оттолкнули так безрассудно Распутина от себя. Они могли бы этого влиятельного человека как-нибудь успокоить, хотя бы для виду согласиться с ним и не выпускать его из-под своего контроля, они могли бы подчинить себе его характер и даже имели бы большие шансы использовать его не для личных, эгоистических целей, для целей отечественных. Но, к сожалению, у нас в Питере давно уже нет среди высокопоставленных особ людей дальновидных, людей государственного ума. Всё там у них решается с точки зрения кастовой, с точки зрения чисто сословных интересов. Никто там даже не подумал о том, что такая величина, какой стал к этому времени старец, могла быть использована врагами России, тайными агентами которых была полна столица. В окружении великого князя Николая Николаевича были люди, хваставшиеся своими познаниями тайной европейской политики и происков мирового заговора, но, очевидно, это было лишь легкомысленным бахвальством, за которым скрывались умственная бедность и духовная нищета. Господа, мы так богаты там, на верхах, этой умственной бедностью и духовной нищетой, что даже обидно становится. Эта нищета, мне кажется, будет стоить нам очень дорого.
Рамсин сел на своё место, допил вино и продолжал:
— Симанович[2], как я уже сказал, был умнее некоторых из наших князей. Он предложил Распутину помощь... материальную и «духовную». Симанович был не намного моложе Распутина. Он из небогатой еврейской семьи в Киеве. Изучил там ювелирное дело и скоро приобрёл собственную мастерскую. Киев скоро показался ему узкой провинцией. С помощью родственников жены, живших в Петрограде, и ещё больше через протекцию жены министра Витте, Матильды, еврейки, Симанович переселился в северную столицу. На новом месте он скоро пошёл в гору и достиг того, о чём давно мечтал: богатой и удобной жизни. Он узнавал тут людей, искал выходных знакомств и успешно пробирался в среду людей высшей сферы, с которыми знакомился в игорных клубах и на скачках. Он был постоянно под рукой, если кто-то нуждался в деньгах. Он познакомился вначале с братьями — князьями Виттгенштейн, офицерами царской гвардии. Следующее знакомство он сделал с гофмейстером Двора, французом Поансе, с которым вместе открыл игорный дом, который пайщики скрыли под безобидной вывеской шахматного клуба. Симанович скоро узнал о слабостях царского окружения, о непонимании и беспомощности этих людей вести своё хозяйство, о постоянной их нужде в деньгах, о их страстях и недостатках. Он легко знакомился с ними в своём игорном клубе, был у них постоянно под рукой в случае проигрыша. Этим путём, тут больше, там меньше, он привязывал их к себе, а часто даже ставил некоторых из них в зависимость от себя. Так, он заинтересовал обоих князей Виттгенштейн стать пайщиками своего игорного клуба и этим путём сделал их послушным орудием своих дальнейших происков при Дворе. Своими займами, деловыми советами и непосредственной помощью при заключении разных сделок он сделал себя в придворных кругах настолько популярным и нужным, что скоро знал всех, имел дело с особами самого высокого положения. Он обдуманно и не спеша пробирался в царский Двор, расставляя свои силки, разузнавал о слабостях и о скандальной стороне жизни вельмож и готовился к шантажу высокого стиля. Круг своих клиентов Симанович поделил на две группы. Люди, важные для его дальнейших планов, пользовались у него даже беспроцентными займами, за ювелирные вещи выплачивали ему дешевле и в рассрочку. Люди меньшего значения должны были платить на позаимствованные деньги ростовщические проценты. Круг должников Аарона Симановича, состоявший из влиятельных людей и молодых аристократов, постоянно рос. Он был уже знаком даже с людьми из свиты государя: с князем Дадиани, Амилахвари и со всеми офицерами царской охраны. Из приближённых к царице дам он был знаком с принцессой Орбелиани, с Вырубовой, с Никитиной и княгиней Астман-Галицыной. В дамском обществе высшего круга он слыл как самый солидный ювелир. Через посредство принцессы Орбелиани он был представлен и самой царице, которая нуждалась в совете опытного ювелира. Симанович с особым вниманием исполнял желания государыни и стал её поставщиком разных драгоценностей. Он добился, наконец, своего. Он пробрался на царский Двор. Он стал «придворным ювелиром»[3].
В русском обществе того времени существовало твёрдое представление о «лояльном, порядочном человеке-еврее», и для него все двери были открыты. Можно ли тут говорить о предубеждённом антисемитизме свыше?
— Продолжительное время я не видел «пронырливого ювелира» в Петрограде. Куда он исчез, было мне не известно, — продолжал дальше Рамсин. — Когда Аарон Симанович стал частным секретарём старца, мне тоже неизвестно. Никому, я думаю, не было известно и то, какие отношения установились между этими двумя людьми, так диаметрально противоположными один другому[4]. Я был один из немногих, и в этом я уверен, которые интересовались этой ненормальной и, я бы сказал, подозрительной связью. Впоследствии немногим в Петрограде стало ясно, что за действиями Распутина скрывается направляющая рука его секретаря Аарона Симановича. Не Распутин был той «тёмной силой», которая стояла позади царя и царицы и эксплуатировала их во имя благополучия безнадёжно больного сына, а его секретарь.
В первые годы своей жизни в Петрограде Распутин вёл спокойную во всех отношениях жизнь. Позже он стал поддаваться уговорам других к выходам и выпивкам. Аарон Симанович стал всесторонне заботиться о том, чтобы разбудить у старца его дремавшие страсти. Распутин получал от него вина и яства, о которых он не имел раньше никакого понятия и, естественно, пристрастился к ним. Прилежный секретарь показал старцу дорогу в разные увеселительные заведения, к разгулу, музыке, танцам и особенно к лёгким женщинам. Симанович разбудил у Распутина его необузданную натуру и самые низкие её инстинкты[5]. Старец с радостью следовал его советам и указаниям в этой области. Часто случалось, что он приглашал разных женщин в известные рестораны с цыганским хором и музыкой и устраивал тут настоящие ночные оргии, на которых часто пускался в пляс. Такая жизнь «шефа» стоила его секретарю, конечно, больших средств. И тем не менее, Симанович всегда и аккуратно расплачивался. Он давно уже выхлопотал у царя через Распутина пять тысяч рублей месячного обеспечения жизни старца, а то, чего не хватало, доставал из «особого источника»[6]. Распутин, не сопротивляясь, всё больше и больше заходил в невод своего секретаря. Он не мог больше обойтись без него. Он чувствовал к нему настоящую привязанность и совершенное доверие, то есть то, чего Аарон Симанович и хотел добиться.
Новый случай болезни наследника Алексея в 1912 году, когда он повредил бедро, катаясь на лодке, привязал окончательно царскую пару к старцу. Этим новым спасением царевича он прославился на всю Россию и по желанию царя навсегда переселился из села Покровского в Петроград. Слухи о его недостойной жизни, доведённые окольными путями до слуха царской пары, были истолкованы ею, как очередная клевета врагов старца и категорически отвергнуты. Я думаю, что если бы царь и царица поверили этим слухам, то и тогда, скрепя сердце, задержали бы его при Дворе. Они были убеждены в том, что без него их сын давно уже не был бы среди живых. Успех Распутина был теперь исключительно успехом его секретаря, который строил про себя планы для использования этого успеха и готовился к этому.