Радостный вышел Толик на улицу. Рядом шла Маринка, по ее глазам было видно, что она довольна выступлением брата на соревнованиях сельского масштаба…
— Толичек! — позвала из кухни бабушка. — Иди завтракать, все готово.
— Иду, — отозвался он. И, надевая свитер, обратился к Маринке: — Ты, сестра, живи тут вольно, никого не бойся. Если что — помни, кто я! Если кто обидит, дай знать письмом. Я приеду, с обидчиком живо разберусь, будь уверена.
Маринке нравились такие слова, и совсем не потому, что ей могла понадобиться защита, — ее никто не обижал, — но ей нравилась его готовность, его смелый, боевой характер.
— Толик, время идет! Торопись, милый, поезд ждать не будет — тутукнул и покатил дальше.
Он махнул сестре на прощание и вышел в кухню. Полил на руки воды из кружки, прикоснулся холодными ладонями к лицу, взял полотенце и снова вернулся к Маринке.
— Эх, сестра, жаль расставаться с тобой, не все я тебе высказал, но, сама видишь, надо. Как говорится, прости-прощай!..
— А по-научному — чао-какао! — рассмеялась Маринка.
Он тоже рассмеялся, уловив веселую иронию в словах сестры. Бросил полотенце на спинку стула, просто ответил:
— Не знаю, как по-научному, а мне действительно пора… Бабушка, что мне делать, я ни разу в жизни не завтракал так рано!
На столе, зажаренная с ветчиной и сметаной, стояла яичница, в тарелке лежали два ломтика черного хлеба и соленый огурец. Но есть не хотелось. Он пожевал огурец, выпил чаю и встал.
Бабушка поворчала, что он ничего не съел, а когда внук начал одеваться, стала говорить:
— Передавай, голубок, наш поклон маме и отцу да летом опять приезжай. У нас хорошо летом — простору много, лес, поле, река. С дядей Николаем на тракторе поработаешь.
— Благодарю, бабушка, на тракторе — это бы хорошо, но летом вряд ли получится: спартакиада школьников летом, практика на заводе. Пускай лучше Маринка к нам в город приезжает, ей у нас тоже понравится.
Дал бабушке поцеловать себя в щеку, надел шапку, пальто и вышел из дому.
Заскрипел под ногами снег, на небе засверкали звезды, а над лесом покатилась круглая белая луна.
Где-то на краю села скулил от холода и скуки одинокий пес. Толик долго слушал его жалобный голос, чувствуя, как под одежду пытается забраться крепкий мороз. Надвинул на лоб шапку и прибавил ходу.
Когда он ехал сюда, стоял день, светило солнце. Людей с поезда сошло много, так что на дороге он был не один. Дорога спускалась с холма и поднималась на холм, потом начался лес — тишина, много света, снега и голоса людей, звонкие, чистые на морозе…
Теперь все не так: ночь, звезды, луна. И ни души. Он засунул руки в карманы пальто, еще прибавил шагу. Только снег под ногами: крру, крру… Вот и лес — будто огромное мохнатое чудище. Над дорогой нависли заиндевелые, заснеженные лапы сосен и елей. Деревья потрескивают — мороз-воевода ходит по лесу, гремит ледяным посохом. Несильный верховой ветер сбивает с ветвей снег, и он сыплется за воротник, холодный и жесткий, словно битое стекло.
В стороне от дороги, в снегу, послышалось глухое мычание — кто-то вздохнул, тяжело и протяжно.
«Чей это стон? Или мне показалось? Может, медведь?.. Шатун!.. Я читал про шатунов… самые опасные медведи…»
Толик медленно повернул голову. Но увидел снег, деревья, косые тени и темную полоску кустарника.
«Почудилось… Хорошо, если бы где-нибудь поблизости были люди…»
«Во-уу», — громче, протяжнее прогудело по лесу, И мальчику показалось, будто эхо повторило звук.
«Кто здесь воет?.. Волки?.. Окружают меня? Куда же я денусь? На дерево? Но как залезешь в тяжелом пальто и сапогах?.. Неужели конец?.. Скорей от этого места, скорей. Не может быть, чтобы на станцию шел я один. Я иду медленно, а надо быстрей, быстрей. Может, смогу догнать тех, кто впереди. Или кто-то выйдет мне навстречу. Вон уже кто-то идет, кто-то приближается, высокий, большой… Он меня спасет… Нет, ошибся, это сломанное дерево…»
Толик брел не различая дороги, проваливался в глубокий снег, падал, вскакивал и снова устремлялся вперед. А деревья все не кончались, и воющие звуки неслись к нему со всех сторон.
Наконец лес поредел и вскоре остался позади, темный и грозный. Дорога поползла на невысокую крутую горку. С нее Толик увидел огни, золотистой цепочкой бежавшие от станции. И тут сзади, от леса он услыхал:
— То-олик! Подожди меня-а…
Обернулся: по дороге от леса кто-то бежал, кто-то маленький, торопливый. Толик догадался — Маринка, сестра. Но зачем она его догоняет, что случилось?
Толик бросился к ней. Хотелось обнять ее и сказать что-то важное. Или даже ничего не сказать, а просто взять и поцеловать ее.
— Ты чего? — спросил он, когда они встретились. — Зачем прибежала? Зачем догоняла меня?
— Чего-чего, ключи забыл, вот чего, — вздохнула запыхавшаяся, разгоряченная Маринка.
— Ох ты, стоило из-за этого, — сказал он ласково, забирая три ключа на колечке — два от двери, третий — от почтового ящика. — У меня дома запасные есть.
— А если б не было, что тогда? — не могла отдышаться Маринка. Ей хотелось, чтобы Толик похвалил ее за прыткость: удалось-таки догнать его на дороге. — Я вон сколько бежала, из сил выбилась.
— Ладно, за ключи спасибо. Но как же ты… одна через такой лес? Разве не страшно?
— Вот сказал! Наш лес не страшный, его никто не боится.
— Никто, говоришь?.. Ладно, спасибо за ключи… Я где-то читал: если встретишь волка, остановись и пристально посмотри ему в глаза. И он не выдержит — отступит. Только не беги…
— Ты что, боишься?
— Нет, с чего ты взяла? Но… кто-то воет. Неприятно, понимаешь, мороз по коже…
— Не выдумывай. Кто воет? Почему я не слышала?
— Волки, наверно. Протяжный вой, нехороший. Они что, специально для меня выли?.. Я думал, может, на дерево забраться, или что, — стараясь улыбнуться, говорил он и смотрел на сестру.
У Маринки задрожали покрытые пушистым инеем ресницы — она рассмеялась.
— Чудак ты. У нас на сто верст кругом никто волков не слыхал и не видал, а ты «воют». Дай-ка я лучше тебе шапку поправлю да верхнюю пуговицу на пальто застегну. Вот, теперь не замерзнешь.
Толик хотя и пробурчал «спасибо», но тут же расстегнул верхнюю пуговицу.
— Славика разве не ты вчера победил?
— Я… Только…
— Ну и помни об этом. Ступай на станцию, а то опоздаешь. Может, проводить?
Толику очень хотелось, чтобы эта маленькая, на целую голову ниже его сестра пошла с ним, довела до самой станции, но он пересилил себя. Он сказал:
— Зачем, не надо. Здесь же нет леса.
И, понимая, что говорит не те слова, что выдает себя, свой страх, торопливо добавил:
— Это мне, наверное, показалось, что волки. Откуда они здесь? Их даже в больших лесах почти не осталось… Ну, иди, малышка, спасибо за ключи. Приезжай летом к нам. В цирк сходим, в планетарий!
— Ага, может, приеду. Я давно в цирке не была, аж со второго класса. И в планетарий хочется, я там вообще ни одного разу не была.
Толик смотрел, как она уходила обратно, и вдруг закричал:
— Привет передавай!
— Кому, волкам? — рассмеялась она.
— Нет, вашим… Ребятам!..
…Потом он сидел в вагоне и под стук колес вспоминал страшный лес, длинную дорогу на станцию и свою сестру Маринку, что не поленилась догнать его и отдать ключи…
Двенадцатый игрок
Сергей Ланцов по дороге из школы часто сворачивал в переулок, проходил под аркой, потом шел через деревянную проходную, в которой никого никогда не было, и попадал на стадион.
Сам он спортом не занимался, у него было врожденное искривление позвоночника. Врачи прописали ему ходить в группу лечебной гимнастики при детской поликлинике, но Ланцов не захотел. Появившись там лишь однажды, он все занятие просидел на скамейке, а вечером сказал матери: «Нужны мне эти «два притопа — три прихлопа», я на стадион ходить буду, там футболисты играют…»
В разное время года стадион жил по-разному. Зимой тут катались по кругу на лыжах; если делалась хоккейная коробка, играли в хоккей. За льдом в коробке не следили, он был весь в выбоинах, изрезан коньками. Зато на поле, на снегу играли в футбол.
Весной стадион закрывали на долгую просушку, выравнивали поле, сеяли траву, чтобы футболисты могли падать без ушибов.
Летом здесь с утра до вечера играли в футбол, так что зеленые места сохранялись только на углах поля, но футболистов это мало беспокоило.
Осенью, почти до самых морозов, тут бегали, прыгали, метали диски, толкали ядра и, конечно, играли в футбол.
Из-за футбола Сергей и приходил. Играли заводские команды. Конечно, не так технично, как настоящие мастера, но играли в полную силу и на совесть, так что было тут на что посмотреть. Всегда начиналось так: с большими спортивными сумками ребята приходили на стадион, здоровались, менялись бутсами и футболками, бегали звонить по телефону тому, кто еще не приехал. Кричали в трубку: «Вася, будь человеком, приезжай, слышь? Противник серьезный, одолеет нас без тебя!..» И так долго, пока Вася не соглашался приехать. «Такси возьми, времени в обрез. Я рассчитаюсь — я сегодня получку получил!» — кричал в трубку капитан команды. И Вася брал такси и через несколько минут появлялся на стадионе. Быстро переодевался и бежал на поле, где его товарищи уже отбивали атаки наседавшего противника.
Если перед началом игры обе команды были в полном составе, они собирались на гаревой дорожке у середины поля. Судья призывно свистел, и футболисты выбегали в центральный круг. Традиционное приветствие: «Команде карбюраторного завода — физкульт-привет!» — «Команде кондитерской фабрики — физкульт-привет!» Капитаны, как положено, пожимали сначала руку судье, потом друг другу, бросали жребий, кому где играть, и начиналось…
Что это были за игры! В мороз. В жару. А то и в дождь! Льет как из ведра, поле похоже на озеро, мяч после удара крутится на месте. А футболисты, мокрые и грязные, бьют по воротам, падают, встаю