Но это было до того, когда в Эбердин пришла самая дождливая весна в истории метеонаблюдений. После трех недель непрерывных осадков я была готова плюнуть на выпускные экзамены и переехать жить в Сахару. Правда, дожди еще не достигли масштабов библейского потопа. В городе прошумели две-три сильные грозы, но не непрерывный поток муссонных ливней. В иные дни всего лишь накрапывал мелкий дождик, были и такие, когда просто моросило. Но все время было сыро и не по сезону холодно. Я была сыта по горло тем, что приходилось постоянно напяливать на себя по сто одежек. Надетое под джинсы термобелье, поддетые под доверху застегнутые рубашки футболки, а сверху еще и толстовки с капюшоном либо плотные колготки или легинсы, надетые под платья, а поверх всего этого для тепла еще и вязаные шерстяные жакеты. От всего этого я была похожа на раздутый бурдюк, а между тем ящики моего комода с зеркалом были доверху набиты аккуратно сложенными весенними вещами, которые мне до смерти хотелось наконец поносить. Собственно говоря, большинство девушек и ребят все еще ходили в школу в зимних куртках, хотя было уже начало мая. Лучше всего из тех первых дней мне запомнилось именно это и владевшее тогда мною чувство, что что-то идет не так.
Так что было по-настоящему здорово, когда мы, члены закрытого клуба старших классов нашей школы, проснувшись поутру, увидели, что наконец выглянуло солнце и можно порадоваться ему, спускаясь к реке, чтобы укрепить ее берег мешками с песком. Особенно потому, что синоптики уже обещали на конец недели ряд сильных продолжительных бурь и предупредили, что они будут самыми мощными из всех, которые обрушивались на город до сих пор.
Вообще-то первое, что я увидела, открыв тем утром глаза, была радуга. Конечно, не настоящая, а изображенная на стикере, который я наклеила на нижнюю часть стеклянного абажура прикроватного светильника Морган миллион лет назад. Когда-то все в комнате Морган было обклеено стикерами: стены, зеркало, дверца ее шкафа. Потом постепенно она их отлепила, но от них остались липкие клеевые следы, как навсегда приклеившиеся тени. Но мой стикер с радугой она так и не нашла, и я была рада, что он / она все еще там.
Я оторвала голову от подушки. Морган уже принимала душ. Я подождала, пока она выключила воду, и только после этого вылезла из ее постели. Было слишком холодно и слишком рано, чтобы тратить время и силы на то, чтобы переодеться, и я продела лифчик под футболку, в которой спала, и постаралась удостовериться, что мои легинсы не слишком растянулись на попе и в них все еще можно появляться на людях. Затем я протянула руку к батарее, которая находилась с той стороны кровати, где спала Морган, сдернула один из сушившихся на ней носков и сжала его в кулаке. Он все еще был немного сыроват, хотя всю ночь жарился на горячих секциях радиатора.
В комнату торопливо вошла Морган в бюстгальтере и трусиках, с полотенцем на волосах. С тех пор как ее родители развелись и отец съехал из дома, она перестала надевать свой банный халат. А может быть, она отказалась от него с тех пор, как начала кадрить парней, но точно я этого не знала.
– Я позаимствую у тебя сухие носки, ладно? – И я опустилась на колени рядом с ее корзиной для белья.
Морган, дрожа, натянула джинсы.
– Хочешь, я дам тебе еще одну рубашку? – спросила она, вытаскивая из ящика комода белую терморубашку с узором из крошечных желтых розочек и протягивая ее мне.
Я покачала головой:
– У меня есть теплая толстовка с капюшоном. А когда мы начнем работать, мы наверняка вспотеем.
Я с нетерпением ждала, когда мы окажемся на открытом воздухе и наконец согреемся.
Морган надела терморубашку и уселась за свой письменный стол, предназначенный больше для накладывания макияжа и укладки волос, чем для изучения школьных наук и выполнения домашних заданий. Она сняла с головы полотенце. Ее шевелюра была такой темно-русой, что в мокром виде казалась черной, и она, едва проведя по ней расческой, закрутила ее на макушке в конский хвост. Волосы у подружки были такие густые, что ей приходилось использовать целых три резинки, чтобы хвост не рассыпался, и, насколько мне было известно, в середине он не высохнет даже к следующему утру. Затем Морган откинулась на спинку стула и несколько секунд молчаливо разглядывала свое отражение в зеркале. Заметив, что я на нее смотрю, она хихикнула:
– Думаю, в том, что мой бывший парень живет в другом городе, есть свой плюс – по крайней мере, мне не приходится беспокоиться о том, что я случайно столкнусь с ним здесь, в Эбердине.
Не вставая с колен, я подползла к ее стулу, положила голову ей на колени и медовым голосом сказала:
– Будем надеяться, что он в скором времени отойдет в мир иной, и тогда тебе вообще не придется беспокоиться о том, что он случайно попадется тебе на глаза! Тебе следовало бы попробовать помолиться, чтобы он скорее окочурился, когда ты в следующий раз пойдешь в церковь.
Морган шумно втянула ртом воздух и толкнула меня в плечи, так что я, упав навзничь, растянулась на ковре.
– О господи, Кили! Даже думать об этом грешно! Как ты вообще можешь говорить подобные вещи?
Но при этом она смеялась, потому что знала, что я шучу. Я вечно говорила что-нибудь ужасное в этом духе и иногда заходила слишком далеко. Зайти слишком далеко было для меня обычным делом.
Я замахала руками и ногами, как перевернутая на спину черепаха:
– Для этого и нужны лучшие друзья!
Когда Морган потянула меня за руки, помогая мне встать, на лице ее играла чуть заметная улыбка.
– Я пошлю Элизе сообщение, что мы скоро придем.
Пока она была занята, я вытянула из корзины для белья один персиковый носок в сиреневую полоску, но, сколько ни копалась, не смогла отыскать второй. Я подошла к комоду и выдвинула верхний ящик.
Мне пришлось немного порыться, прежде чем я его отыскала. Он лежал под мягкой игрушкой – пухлым цыпленком, держащим между крыльев приклеенное пластмассовое яйцо. Внутри этого яйца когда-то было шоколадное сердечко. Морган отдала мне половину его, когда мы возвращались на машине домой после того, как провели пасхальные выходные с Уэсом. Оно было сделано из моего любимого молочного шоколада с хрустящим рисом. Мы ели шоколад и ехали домой, поместив пухлого цыпленка на приборную доску, и его выпученные глаза таращились на нас, когда мы подскакивали на ухабах.
Уэс вечно засыпал Морган маленькими подарками, он дарил ей дурацкие поздравительные открытки, шелковые розы, брелоки для ключей, духи, конфеты. По словам Элизы, это значило, что из него может выйти отличный бой-френд, хотя он вряд ли платил за что-либо из всех этих безделушек из собственного кармана, поскольку его родители держали аптечный магазинчик, торгующий безрецептурными лекарствами, косметикой, открытками, журналами, сладостями и прочими мелочами. Перед тем как с ним расплеваться, Морган разложила его подарки по видным местам своей спальни. Когда они исчезли, я предположила, что она их выбросила, но сейчас увидела, что все они хранятся здесь, засунутые в верхний ящик ее комода. Я долго смотрела на них, пока Морган не отложила свой мобильный в сторону. Тогда я быстро задвинула ящик на место.
– Тебе не кажется, что это перестраховка? – спросила Морган, шаря под кроватью в поисках своих резиновых сапог. Я не могла бы с уверенностью сказать, видела ли она, что я заглянула в ее ящик, или нет. Как бы то ни было, я не собиралась об этом говорить. – Я хочу сказать… обещают, что это будет совершенно жуткая буря, но, по-моему, со стороны Ливая просить членов нашего клуба выйти на работу в воскресенье, чтобы укладывать мешки с песком, это просто идиотизм.
Эта мысль приходила в голову и мне. Каждую весну река выходила из берегов по нескольку раз, но это никогда не приводило к катастрофическим последствиям, тем более что сейчас дожди уже пошли на спад. Те горожане, которые жили ближе всего к реке, знали, что, когда надвигается буря, надо принять меры предосторожности: парковать машины на возвышенностях, заносить в дома из внутренних двориков садовую мебель. Все это было скорее муторно, чем опасно.
– Верно, – согласилась я. – Более того, Ливай нас вовсе не попросил. На самом деле он потребовал, чтобы мы пришли укладывать мешки с песком. Я бы послала его куда подальше, если бы не была уверена, что он выкинет меня из клуба за неподчинение или сделает мне еще какую-нибудь пакость.
В старших классах нашей школы было не так-то много клубов, так что в приложениях к моему заявлению на поступление в колледж мне надо было указать, что я член закрытого клуба старшеклассников. Я даже подумывала о том, чтобы в следующем году баллотироваться в его президенты, потому что в школе мой консультант по послешкольному обучению сказал мне, что приемные комиссии стремятся отдавать предпочтение тем абитуриентам, которые в школьной иерархии занимали руководящие позиции, а не тем, кто просто перечисляет в своих заявлениях на прием, в каких сферах жизни школы он принимал участие.
– Этот может, – сказала Морган, презрительно кривя губы. – Он конченый засранец.
– Знаешь, давай смотреть на вещи под таким углом зрения: если река все-таки разольется, мы как-никак сделаем все, что можем, чтобы спасти то прибрежное имущество наших предков, которое раньше или позже перейдет к нам по наследству.
Морган повернулась ко мне, усмехаясь моей шутке:
– Пройдет всего тридцать два дня, и мы будем официально считаться учениками выпускного класса.
– Еще тридцать два дня, – повторила я, также, как и она, не находя себе места от предвкушения и восторга.
В эту минуту мне казалось, что помешать нам с Морган классно провести вместе еще одно лето может только Уэс. Но пусть она и прятала подаренные им дрянные безделушки в ящике своего комода, он, слава богу, по-прежнему считался ее бывшим.
Когда-то давным-давно Эбердин был в основном загородным местечком, где любили проводить отпуска богатые обитатели Уотерфорд-Сити, города, стоящего на тридцать миль ниже по течению реки. Здесь стояли бревенчатые хижины и летние домики и росли сосновые рощи. Летом отдыхающие плавали в реке, а зимой катались на коньках по ее льду. У моего отца даже сохранилась старая коллекционная открытка, на которой изображены люди в старомодных купальных костюмах, сидящие на нашем живописном пляже на матерчатых шезлонгах под полосатыми солнечными зонтами.