И тело в цинке родным прислали.
Очнулся — трубки да медсестричка.
— А тело?
— Тело? Однофамилец.
— Да ты присядь?
— Ты присядь, ты старше.
— Садись, я крепок. Мне и не нужно.
— Похоронили. И я приехал.
Стою: могила, знакомый парень.
Меня увидел и чуть не умер…
— Да ты садись, и не так бывает.
Ты жив сейчас. Значит это надо.
— Кому? Не богу ж?
…катилось солнце.
Высокий город вокруг, как горы.
Закат внезапный — как тьма на сердце.
Кому он нужен? Коль просто катит?
— … нас было тридцать, шестнадцать стало.
— Где? Неужели..?
— Я сам не знаю.
Автобус ехал. И вдруг — взорвался.
Погиб без боя… Кому же нужно?
Заката блики горели красным.
Мы без следа, если что, уходим.
А память — росчерк
Заката в небе.
Уйти придётся. Но не без боя?
Она
И ты придёшь, как весна приходит.
И спросишь: «Ждал меня? Нет? Да, ладно?»
Под мышки холодные сунешь ладони,
Дохнёшь ладаном.
Нет, я не ждал. Мне там сыро, страшно:
Там мгла, порог и звон с перепадами.
Мы просим день вернуться вчерашний,
А надо ли?
Не умерла, лишь ушла. Вернулась.
Чего хочу я теперь? Не знаю.
Молил, чтоб ты, уходя, обернулась.
Таял?
Весна пришла, отогрела вены.
И вскрылся Стикс. И с его теченьем
Харон не справился. Несомненно –
Просто влеченье.
Я вырос там, где тополь ломает асфальт,
Меня не сломишь и не сгноишь на корню.
Я — тот, что есть. Меня не исправить.
Гоню?
Утром к зеркалу, не разлепив век.
Сколько ещё, если первых — семь?
Купаясь в венах и не вскрывая рек –
Зачем?
Я тебе буду мужем, отцом и сыном,
Напою из ладоней, сгорю для тебя свечой.
В миг, когда назову любимой, –
Начнётся отсчёт.
Ты моя белая, та, что чернее ночи.
Ты моя чёрная, та, что белее дня.
Та, что в лицо мне опять хохочет,
Рожая и убивая меня.
Рассвет
И наступит тот день, когда время измерят и взвесят,
И знамёна изрежут на имена.
Одинокий мой крик отразится как десять,
И поднимается с трона Цена.
И железное зарево треснет, и вскинется пламя,
Пожирая забывших рассвет.
И весёлые травы нам станут стенами.
И, как воду, впитают наш свет.
В тихой сырости мглы, без любви и без тени,
Я забудусь в доспехах из Матери-тьмы.
Я к вам шёл без меча, в перламутре плетений.
Почему: «Со щитом!» — мне ответили вы?
Время глухих поэтов…
Время глухих поэтов,
Время слепых прозаиков.
Только молится флейта,
Только на небе — зарево.
Только рассвет, смущаясь,
Прячет зрачок в ресницах…
И птицы с курса сбиваются,
Падают в небо птицы.
То, что в детстве куда-то дели…
То, что в детстве куда-то дели,
Заиграли и не нашли,
Доросло примерно до Бездны,
И загнулось за край Земли.
Со слонами и черепахой
По ночам гоняет чаи,
Режет душу мне на зарплаты
И транжирит беды мои.
Я не знаю, каким мечтало
Детство в детстве меня узреть.
Но отпело и отлетало.
И боюсь за ним не успеть.
Под ресницы дня — голубой зрачок…
Под ресницы дня — голубой зрачок…
Небо?
Ты не жди меня — спусковой крючок…
Жребий?
И молитвой ввысь
За меня молись…
Время одуванчиков
Ветер не ждёт,
Пока головы отцветут.
Рвёт и терзает дым
Огородных костров.
Холодно. Что хотел?
С тобою — Сибирь. И день.
И твой удел — только миг.
И рассвет — до снов.
Что ты хотел?
Искать? Не упасть? Не спать?
Пей же! Ветер и горы —
Опять вода.
Смотри, уставший от мiра,
Смотри сюда:
Как одуванчик
Лицом пробивает асфальт.
Любимая…
Перейдёшь ли ты пропасть по мосту моей песни, если тебе выпадут лось и солнце?
Выпьешь воды, что падает вниз?
Солнце запуталось в твоих волосах,
Птицы смолкают, когда тебя слышат,
Любимая.
«Со злобами дня жизнь не чувствуешь больше как данность…»
1.
Со злобами дня жизнь не чувствуешь больше как данность.
Уже не трепещет душа, как листва на берёзе недавно,
И только в траве коростель
Орёт и орёт, как сигнализация вроде.
И ты понимаешь, что не на бумаге, а в ворде.
А низость и близость — ну, это же, знаете, вроде,
Одно, если делят постель?
2.
Скажи — накрутил? И башку грунтовал под подсмыслы?
Но что я могу, если всё-таки режутся мысли,
И возится кто-то внутри?
И плачет, и мечется, словно внутри — своё горе.
Мы разделены — «я» и «я, утопающий в море
Отчаянных странствий». И ты — не жалей моей боли,
А соли свари.
3.
Завис интернет. Слов не будет, а смысла — как денег.
А знаешь, как связаны пшённая каша и веник?
Одна дребедень.
Чёрным дням осени
(Типа рэп)
ты
хочешь,
чтоб тебя
оставили в покое,
но при этом
остались
рядом
с тобою.
Хочешь
с ними идти,
но дома сидеть,
смеяться и плакать
и назад не глядеть.
Твоя
война —
когда осени много,
когда серым небом
затянет дорогу.
Ты трезво пьёшь,
и благостно грешишь.
Твоя
война -
это две
половины
твоей
души
Сзади — огонь.
Ведь это так просто.
И две половины
у ходящего солнца.
Но ты сидишь с лицом,
повёрнутым в ночь,
ты долго искал,
где не смогут помочь.
Ты долго искал
не таких как ты.
Ты — цветок для Элджернона,
они —
другие цветы.
Ты посадишь себя в землю,
в клетку или на кол.
Ты будешь смеяться,
чтоб быстрее заплакать.
Я тебя не люблю.
Прости этот бред.
Там, где я говорю –
тебя уже нет.
Твоя война там,
где меня уже убили.
Просто в осени
ровно
восемь промилле.
Это просто судьба,
не читай этот бред.
Скоро
выпадет снег.
Скоро
выпадет
снег.
Там тень. Ты тихо заходи…
Там тень. Ты тихо заходи.
Она лежит предельно просто.
Она совсем другого роста.
Она — свеча, но позади.
Не сбывшегося — не избыть.
Тень не поднять. И не проверить
И боль по тени не измерить
Того, кто тенью здесь лежит.
Чтоб так расплющилась душа,
Чтоб обесплотить, обескровить –
Не надо слов руины строить,
Достаточно не в такт дышать.
Я отдам тебе лето моей воды…
Я отдам тебе лето моей воды,
Под небесным брюхом зажгу костёр.
Будь звездою со мной от звезды до звезды.
У истоков глаз неба — его озёр –
Говори мне о том, что в тебе горит.
Что за силу открыл в тебе лунный свет?
Я не знаю, где мы, наш путь извит
И петляет, как Санный След[8].
Может, в Бездне Небесной, на самом дне
Боль миров сошлась в этот тихий звук?
И костёр почти касается рук.
И рассвет скользит по воде.
Потерялся в небе парус
Потерялся в небе парус,
Лёгкий парус голубой.
А, ты знаешь, я не парюсь –
Жил собой, умру собой.
Думаешь, доски не хватит
Двухметровой на тебя?…