— Да в чем проявляется эта избранность? В том, что евреи страдают больше, чем другие народы? И если твой Бог действительно так бесконечно добр, как ты утверждаешь, то почему в мире так много зла и несправедливости? Или твой Бог несет в себе зло?! — не давал матери докончить фразу Исраэль-Иешуа.
В какой-то момент этого спора у Пинхаса-Менделя сдавали нервы.
— Замолчи, еретик! — говорил он. — Я не желаю больше этого слышать! Пожалей свою бессмертную душу!
— Да нет никакой души, отец! — отвечал Исраэль-Иешуа. — Все наши мысли и чувства — это исключительно функция нашего мозга.
Иче-Герц обычно не встревал в эти споры, но внимательно к ним прислушивался.
Его симпатии были в них на стороне брата — ведь то, что тот говорил, в целом совпадало с тем, что написано в газетах. И про себя маленький Ицхок-Герц решил, что он будет таким же еретиком, как и Исраэль-Иешуа — тоже перестанет молиться, будет одеваться так же, как неевреи, и даже — хотя это и очень страшно! — зажигать огонь и ездить на извозчике в субботу.
Однако для того, чтобы принять на веру все слова брата и окончательно перейти на его сторону, Иче-Герц обладал слишком острым и критическим умом. К тому же уроки Талмуда, которым он занимался под руководством отца, приучили его к тому, что любой вопрос следует рассматривать с самых разных точек зрения, ища контрдоводы на любое, даже кажущееся предельно логичным и бесспорным утверждение. И, руководствуясь таким подходом, мальчик обнаруживал в утверждениях брата немало слабых сторон.
Теория сотворения мира из ничего, само собой, без вмешательства Бога, да и теория эволюции Дарвина при ближайшем рассмотрении оказывались столь же малоубедительными и бездоказательными, как и рассказ Торы о происхождении мира. Вслед за братом он мог задать авторам этих теорий все тот же сакраментальный вопрос — «А ты что, там в это время был?!»
О том, правда ли, что у человека нет никакой души, а мысли и чувства — это лишь следствие работы мозга, мальчик размышлял, поедая жареные мозги, — это блюдо часто готовилось в доме Зингеров из-за его дешевизны. Выходило, что точно так же можно приготовить на сковороде и его собственные мозги, но значит ли это, что он сам со всеми его знаниями и вопросами перестанет после этого существовать? И если никакой души нет, то что же тогда произошло с той девушкой в Билгорае? И кто отвечал в доме на вопросы медиумши — ведь русские солдаты никого не нашли…
Но вот в словах Исраэля-Иешуа о том, что многие герои Писания отнюдь не так святы и праведны, как принято думать, и что Бог, если Он есть, и в самом деле отнюдь не так всемогущ, вездесущ и благ, как это утверждает отец, Иче-Герц находил немалую долю правды. Вопрос о том, почему в мире так много зла и несправедливости и что нужно сделать, чтобы его исправить, по собственным уже поздним признаниям Зингера, буквально сжигал его в этом возрасте, и он размышлял над ним непрестанно.
В поисках ответа будущий писатель снова обратился к книгам, и вскоре нашел в отцовской библиотеке любопытную книгу «Сефер ха-Брит» («Книгу завета»), написанную одним виленским раввином в конце XVIII века. Будучи широко образованным для своего времени человеком, автор этой книги рассматривал через известные на тот момент научные открытия и философские учения с позиций иудаизма. Причем свой анализ западной философии он доводил до Эммануила Канта.
Книга эта также сыграла весьма важную роль в духовной биографии Башевиса-Зингера — это видно хотя бы по тому, сколько страниц рассказ о ней занимает в повести «Мальчик в поисках Бога». Но и она не разрешила мучавших Иче-Герца вопросов, а только еще больше запутала его.
«Сефер ха-Брит» доказывала, что новейшие научные открытия не только не опровергают существования Бога и истинность Торы, а лишь еще больше подтверждают это, и нет в мире большей мудрости, более глубокой философии, чем та, которую несет в себе каббала.
Поверяя свои знания о последних достижениях науки методом автора «Сефер ха-Брит», Ицхок пришел к выводу, что тот во многом прав.
К примеру, наука доказывала, что вся материя в мире строится из одних и тех же микрочастиц — но разве это единство материи не говорило о том, что у нее есть только один Творец?! Ученые, в отличие от каббалистов, делили всю природу на живую и неживую, но одновременно говорили, что даже в камнях и кусках металла молекулы находятся в непрерывном движении. Но если взять за основу утверждение, что движение и есть жизнь, то выходило, что те же камни не так уж и мертвы, то есть каббалисты опять правы…
Однако на главные вопросы — о том, почему человек и общество устроены именно так, а не иначе, «Сефер ха-Брит» ответов все равно не давала. Когда же он решился напрямую задать этот вопрос старшему брату, тот ответил, что этими вопросами занимаются философы и ответы на них есть в книгах по философии.
С того дня желание достать книгу по философии стало навязчивой идеей маленького Ицхока.
Тем временем началась Первая мировая война, а вместе с ней в квартиру Зингеров на Крохмальной улице пришли голод, холод и страх.
Исраэль-Иешуа был призван в российскую армию, но дезертировал из нее, вернулся в Варшаву и стал прятаться по домам своих друзей и знакомых, изредка появляясь у родителей. Если бы его нашла полиция, он был бы по законам военного времени расстрелян на месте, и Пинхасу и Батшебе Зингерам не оставалось ничего другого, как истово молить Бога о том, чтобы Он сохранил им не верующего в Него сына. Иче-Герц, молившийся вместе с отцом и невольно проникавшийся силой его веры, начал думать, что в том, что Исраэль-Иешуа до сих пор счастливо избегает облав, и в самом деле объясняется силой родительских молитв.
Отсутствие брата в доме позволяло Иче-Герцу беспрепятственно рыться в его вещах и книгах. Так он и нашел книгу, взятую Иешуа-Исраэлем в центральной еврейской библиотеке Варшавы, которую тот так и не удосужился сдать. Это навело Ицхока на мысль, что, сдав эту книгу вместо брата, он может получить взамен в той же библиотеке книгу по философии. Понимая, что он поступает плохо, очень плохо и что когда брат узнает об этом, то придет в ярость и, возможно, даже изобьет его, мальчик все же взял эту книгу и в один из дней, раздираемый самыми разными страхами, отправился в библиотеку.
Вот как он сам описывает этот свой поход в «Мальчике в поисках Бога»:
«Держа в руках книгу, я вышел на Новолипецкую улицу. Было холодно. Немцы к тому времени так близко подошли к Варшаве, что на улице были слышны звуки их артиллерии. Я представил, как каждый снаряд убивает тысячу солдат. Вдруг резко похолодало и мой нос стал таким твердым, словно был сделан из дерева. Перчаток у меня не было, и я сжимал книгу совершенно окоченевшими руками. Я боялся, что в библиотеке на меня могут накричать или, того хуже, начнут надо мной смеяться. Даже брат мог случайно оказаться там. Я шел против ветра и голос внутри меня кричал: «Я хочу знать истину! Единственную и вечную истину!»
Я вошел в библиотеку и поначалу ничего не увидел. Меня словно ослепило, и голова у меня закружилась… Но вот головокружение прошло, я снова начал видеть, и мне открылся зал, полный с пола до потолка книгами. По ту сторону широкой стойки стоял толстый человечек, с усами, с лысой головой и длинными волосами одновременно, увлеченно наклеивающий бумажные ленточки на корешки книг. Казалось, целый час он не поднимал глаз, а когда, наконец, заметил меня, его большие черные глаза оказались, вопреки моим ожиданиям, вполне дружелюбными.
— Что тебе, парень? — спросил он.
Мне понравилось, что он назвал меня парнем. Это был знак, что я уже почти взрослый.
— Я хочу вернуть книгу, которую взял брат, — ответил я.
Библиотекарь протянул руку и взял у меня книгу. Затем заглянул внутрь и наморщил лоб.
— Исраэль-Иешуа Зингер — это твой брат?
— Да, мой старший брат, — ответил я.
— Что с ним случилось? Он взял эту книгу больше года назад, а книгу нельзя держать у себя больше месяца. За это время набежал большой штраф, он съел весь оставленный им задаток…
— Брат в армии, — сказал я, и сам пришел в ужас от собственного вранья…
— Где он, на войне?
— Да, на войне.
— И у вас нет от него никаких известий?
— Ни словечка.
Библиотекарь помрачнел.
— Что они от нас хотят, эти фараоны? Почему им так нужны невинные жертвы для устраиваемых ими кровавых войн?
Он говорил как будто с самим собой, а затем снова обратился ко мне:
— Твой брат — очень талантливый молодой человек. Он отлично пишет, да и рисует хорошо. Талант. Талант от рождения! Ну, а ты, как я вижу, конечно же, учишься в бейт-мидраше[18], а?!
— Да, я учусь. Но я хочу знать обо всем, что происходит в мире, — ответил я, чувствуя, как мои губы сами, без меня, произносят эти слова.
— О! И что же ты хочешь знать?
— Физику, географию, философию, все на свете…
— Что значит все на свете? Нет человека, который бы знал все на свете.
— Я хочу знать тайну жизни, — сказал я, и сразу же устыдился собственных слов. — Мне хотелось бы прочитать книгу по философии.
Библиотекарь наклонился.
— Какую книгу? На каком языке?
— На идиш. Но я читаю и на иврите.
— Ты имеешь в виду святой язык?
— Мой брат читал «Ха-Цфира»[19], и я читал ее тоже.
— И твой отец разрешает тебе читать такую еретическую газету?
— Он не видит меня, когда я ее читаю.
Библиотекарь закашлялся.
— У меня есть кое-что о философии на идиш, но мальчик в твоем возрасте должен изучать какую-нибудь профессию, а не философию. Чтение это будет для тебя трудновато, и вдобавок от него не будет никакого проку.