объявить войну разом Австрии и Венгрии. А возглавить великий поход за свободу славян ему, князю Цареградскому. Хотел было отказаться от чести и отправиться с десантом в Италию, вместе с Бестужевым-Рюминым. Но кто тогда будет усмирять мадьяр? Паскевич-Эриванский на пару с Мишкой Муравьевым, Муравьевым-вешателем?
Взгляд фельдмаршала опустился с гравюр на расстеленную карту. Он уже провел армию через Дуклю в Кошице. Поляки, занявшие было Перемышль, бежали. Паскевич идет навстречу через Закарпатье. Кошут стягивает силы под Мишкольц. Только бы согласился на переговоры! Тогда они, два солдата, смогут остановить эту нелепую войну. Но где же Мишель? Не попался бы ищейкам Ланского, шефа жандармов…
Неслышно вошел верный ординарец, апач Херонимо. Расшитая повязка на смоляных волосах, куртка оленьей кожи с бахромой и газырями, у пояса — томагавк и новомодный револьвер.
— Великий вождь, полковник Мишель вернулся. С ним приехали верховные вожди малороссов и кавказцев.
— Впусти всех троих.
Полковник с виноватым лицом положил на стол запечатанный пакет. Азиатская усмешка Шамиля растеклась по широкой бороде.
— Салам алейкум, князь! Слушай, мы трое — самые большие люди на юге России. Зачем переговоры без нас, кунаков, затеял?
— Добрый вечер, Павло Иванович! А мне почему не сказали? Мы же с вами друзи, чи ни?
— Здравствуйте, друзья! Садитесь. Письмо почитаем вместе, у меня от вас тайн нет.
Вот уж послал Бог друзей! Хотя Устим ему и впрямь друг. Тогда, больше двадцати лет назад, неблагодарные паны пытались отвоевать Украину до Днепра. В ответ крестьяне взялись за вилы. Быть бы резне, если бы не Кармалюк. Это он превратил шайки разбойников и гайдамаков в партизанские отряды при Второй армии. Когда уланы Браницкого налетели на Тульчин, Устим со своими казаками спас самого Пестеля и весь штаб. А в это время карательные экспедиции Трубецкого секли и вешали мужиков, законно возмутившихся. "Волю дали, а земля чья? Утаили бояре настоящую конституцию!". Это тогда Мишку прозвали "вешателем". На Украине до такого позора не дошло. У поляков, поголовно замешанных в мятеже, землю отобрали и отдали крестьянам. "Русская Правда" главному разбойнику сразу понравилась. Но и муравьевскую конституцию он читал внимательно. А потому, повоевав еще на Балканах вместе с гайдуками и заслужив новые чины и ордена, не роздал, как прежде, добычу, а завел шерстяную мануфактуру и стал потихоньку богатеть. Нажил тысячу — вышел в депутаты от его, Пестеля, Республиканской партии. А недавно стал правителем Черноморской державы, обскакав не только Сергея Муравьева-Апостола, но и кошевого возрожденной Сечи Гладкого.
А с Шамилем они немало воевали в горных ущельях. Пока тот не понял, что быть политиком лучше, чем разбойником. Гази-Мухаммед не понял — и погиб. А его младший сподвижник сумел расположить к себе всех: вольнолюбивых горцев, терских и кубанских казаков, грузинских крестьян, армянских купцов, бакинских нефтепромышленников. Вот и прошел в державные правители. Понравилась и ему "Русская Правда". Ведь там, в горах Чечни и Дагестана, ни царей, ни помещиков никогда не было. Одни вольные общества.
Под выжидающими взглядами обоих друзей Пестель вскрыл пакет. Прочитал вслух короткую записку: "Жду тебя завтра в восемь вечера в корчме "Златорогий олень" по дороге на Рожняву. Желаю мира и союза против тиранов ко взаимной выгоде наших народов. Лайош".
— Вот и весь секрет. Конечно, если кто-то донесет государю или Ланскому, что главнокомандующий ведет тайные переговоры с вражеским предводителем…
— Как можно, кунак! Значит, будем воевать с австрийцами, пруссаками? Хорошо! Мы, кавказцы, войну любим. Как моим джигитам вернуться без славы, без добычи?
Слова "мир" горец словно и не услышал.
— Славу добудете в бою, я не сомневаюсь. Но добычи ищите во вражеском обозе. Или в брошенных домах. А кто будет грабить обывателей, хоть немцев, хоть мадьяр — вместо Кавказа увидит Сибирь.
— Ай, суровый русский закон! Но правильный. Мой народ — скверный народ. Он смиряется тогда, когда видит над головой саблю, уже срубившую несколько голов, — хищно осклабился владыка Кавказа.
Гетман с простоватым видом почесал затылок.
— Та я що? Можно и с мадьярами помириться. Только вот русинов им оставлять не надо. Помните, Павло Иванович, мы говорили, що треба из двух держав, Черноморской и Украинской, сделать одну — Украинскую, чи Малороссийскую? А к ней — Галичину, Закарпатье…
— Слушай, Устим, где твоя Украина вообще кончается?
Не смутившись, гетман провел пальцем по Сану и верхней Тисе, прихватил пол-Буковины… Целой империи хочет себе бывший гайдамака. Верно говорят: хохол глупее вороны и хитрее черта.
— А гетманом всея Малороссии, конечно, тебя?
— То вже як вийсько скаже. Абы ваша партия поддержала, то й зовсим добре будэ.
А ведь придется поддержать. Крестьянские голоса теперь, после избирательной реформы, много стоят. Боже! Кому он раздает Россию? Заметив его колебания, Шамиль улыбнулся.
— Неужели веришь, кунак, что мы отделиться хотим? Врет Булгарин! Нам без России никуда! Сын Устима в Петербурге учится, мой старший в гвардии служит. А младший разве плохо воевал в Мексике?
Хорошо воевал, лихо. А еще лучше грабил старателей.
— Верю вам, друзья. Верьте и вы мне.
Молчавший до сих пор полковник обратился к Шамилю:
— Об одном прошу вас, имам: пусть майор Мартынов не вертится поблизости от той корчмы.
Майор с двумя кинжалами сидел со скучающим видом по другую сторону дверей. К ним его не подпускал Херонимо. Но у лучшего агента Ланского был хороший слух. Майор тихонько вышел на улицу. Наружный караул несли черниговцы. Это их, вместе с Вятским полком, называли "гвардией Пестеля". Только они могли позволить себе промаршировать перед монаршим лицом, распевая "Царь наш немец русский", а то и "Третий нож — на царя".
Под фонарем кучкой стояли казачьи офицеры с Левобережья, недоброжелательно поглядывали на дом бургомистра.
— Явились абрек с гайдамаком к фельдмаршалу в гости. Все они разбойники, хотят у статочных казаков половину земли, за лыцарские подвиги пожалованной, забрать и голоте раздать.
Майор подошел к воротам кошицкого замка. Здесь на часах стояли лейб-уланы. Шляхтичи, выгнанные с Правобережья и не прижившиеся в Польше, они ненавидели Пестеля, казаков и республиканцев и были преданы пани Иоланте Грудзинской и ее венценосному супругу. Несмотря на поздний час, майора впустили.
Поздним вечером по дороге на Рожняву ехал десяток всадников. С Пестелем была только его личная охрана: трое болгарских гайдуков, четверо осетин и трое апачей. Не раз спасали они жизнь фельдмаршала в самых опасных делах. Скрипел снег под копытами солового княжеского коня, переливался в лунном свете. Словно древний Водан-Святовит, ночной всадник, ехал решать судьбы королей и исход воен. Да, он теперь на вершине славы. Но главное, то, ради чего писалась "Русская Правда", все еще не достигнуто. Россия так и не стала республикой. Нет ни всеобщего, ни равного избирательного права, несмотря на реформу. Мужики не получили земли сверх двух муравьевских десятин. Только в западных областях разжились землей, конфискованной у шляхты. Но главное — за четверть века стало в несколько раз больше людей, способных хотя бы понять, что такое республика и народоправство и чем оно лучше самовластия.
Размышления князя прервал разбойничий свист. На скале над тропой стоял высокий черноусый молодец, по виду гуцул или словак, в кептаре и овчинной шапке. Рука опиралась на топорик, из-за широкого пояса торчали пистолеты. Молодца Пестель узнал сразу.
— Что за маскарад, поручик Бакунин? Цареубийцы из вас не вышло, так решили податься в разбойники?
— Бросьте, фельдмаршал! Вы бы сами с удовольствием убили царя, которого я пытался взорвать адской машиной. А разбойный элемент — великая сила…
— Это о петербургских мастеровых, которых взбунтовали вы с Розенбергом? Вы звали их к топору, к грабежам и погромам…
— Они шли на баррикады за вашу Русскую Правду. А вы их предали.
Предал? Это они тогда все испортили. Розенберг с народной стражей должны были заставить Вече ввести всеобщее избирательное право. Мирно, без стрельбы и крови. Вместо этого — забастовки и бунт фабричных. Громили особняки хозяев, квартиры мастеров, полицейские участки, разнесли тюрьму. И ждали, что он, Пестель, приведет на помощь полки… А наглый опрышек продолжал:
— Но вы можете искупить свою вину. Заключите своей волей мир с венграми. Объявите свою армию армией Российской республики. И тогда перед вами не устоят никакие тираны!
Как они пронюхали, зачем он едет к Кошуту? Неужели от самого Лайоша?
Тем временем усатый разбойник обратил внимание на Мишеля.
— Господин адъютант! Американский том вашего "Героя" до нас уже добрался. Не надоело еще кропать романы о своих колониальных похождениях и во славу фельдмаршала? Пушкин небось хорошо платит? А Белинский вот и вовсе без работы…
— Не вам, Бакунин, судить о литературе. Белинский уже в крепости сидел бы, не выгони его Александр Сергеевич из "Современника". А Шевченко? Вы сбили его с пути, заманили в свой легион.
— Это вы, полковник, и вам подобные растлили русскую литературу. Пушкин теперь славит русское, сиречь царское, оружие, Гоголь — добрых помещиков и честных заводчиков. А вы — своего фельдмаршала. Почему не славить при таких гонорарах?
— На дуэль нарываетесь, господин анархист? — презрительно скривился полковник. — Не ждите. Булгарина вызывать не стал, а вас и подавно не вызову.
— Вы не в литературном салоне, Бакунин, а на войне! — резко вмешался Пестель. — Русские солдаты против царя не пойдут. Даже за мной. А ваши с Сен-Симоном и Марксом идеи для них вообще китайская грамота.
— Да наш мужик — прирожденный социалист! Вы просто боитесь народа. И потому предаете его.
— А вы не боитесь предать братьев-славян? Кого вас мадьяры посылали усмирять — сербов или словаков?