Мыши по ночам играют в прятки
В сонном сумраке углов.
Мыши съели письма из России,
Письма тех, кого уж больше нет,
Пыльные огрызочки смешные —
Память отошедших лет.
Мыши сгрызли злобно и упрямо
Все, что нам хотелось сохранить:
Наше счастье, брошенное нами,
Наши солнечные дни.
Соберем обгрызенные части,
Погрустим над порванным письмом:
Больше легкого, земного счастья
По клочкам не соберем…
Сделает иным, ненастоящим
Этот мир вечерняя заря.
Будет в окна падать свет мертвящий
Уличного фонаря.
Ночью каждый шорох чутко слышен,
Каждый шорох, как глухой укор:
Это гложат маленькие мыши
Все, что было до сих пор.
«Я люблю заводные игрушки…»
Я люблю заводные игрушки
И протяжное пенье волчка,
Пряди русых волос на подушке
И спокойный огонь камелька.
Я люблю в этом тихом покое,
После бешеной сутолки дня,
Свое сердце, совсем ледяное,
Хоть немножко согреть у огня.
Я люблю, когда лоб мой горячий
Тронет ласково чья-то ладонь.
А в углу – закатившийся мячик
И бесхвостый, облупленный конь.
Позабыв про тоску и усталость,
Так легко обо всем говорить…
Это все, что мне в жизни осталось,
Все, что я научилась любить.
«Темнота. Не светят фонари…»
Темнота. Не светят фонари.
Бьют часы железным боем где-то.
Час еще далекий до зари,
Самый страшный час – перед рассветом.
В этот час от боли и тоски
Так мучительно всегда не спится.
Час, когда покорно старики
Умирают в городской больнице.
Час, когда, устав от смутных дел,
Город спит, как зверь настороженный,
А в тюрьме выводят на расстрел
Самых лучших и непримиренных.
Анатолий Штейгер(1907–1944)
«Мы говорим о розах и стихах…»
Мы говорим о розах и стихах,
Мы о любви и доблести хлопочем,
Но мы спешим, мы вечно впопыхах, —
Все на бегу, в дороге, между прочим.
Мы целый день проводим на виду.
Вся наша жизнь на холостом ходу,
На вернисаже, бале и за чаем.
И жизнь идет. И мы не замечаем.
«Неужели навеки врозь…»
Неужели навеки врозь?
Сердце знает, что да, навеки.
Видит все. До конца. Насквозь.
Но не каждый ведь скажет: «Брось,
Не надейся» – слепцу, калеке…
«В сущности, так немного…»
В сущности, так немного
Мы просим себе у Бога:
Любовь и заброшенный дом,
Луну над старым прудом
И розовый куст у порога.
Чтоб розы цвели, цвели,
Чтоб пели в ночи соловьи,
Чтоб темные очи твои
Не подымались с земли…
Немного? Но просишь года,
А в Сене бежит вода
Зеленая, как всегда.
И слышится с неба ответ
Не ясный. Ни да, ни нет.
«Слезы… Но едкие взрослые слезы…»
Слезы… Но едкие взрослые слезы.
Розы… Но, в общем, бывают ведь розы —
В Ницце и всюду есть множество роз.
Слезы и розы… Но только без позы,
Трезво, бесцельно и очень всерьез.
«Не до стихов… Здесь слишком много слез…»
Не до стихов… Здесь слишком много слез,
В безумном и несчастном мире этом.
Здесь круглый год стоградусный мороз —
Зимою, осенью, весною, летом.
Здесь должен прозой говорить всерьез
Тот, кто дерзнул назвать себя поэтом.
«У нас не спросят: вы грешили…»
У нас не спросят: вы грешили?
Нас спросят лишь: любили ль вы?
Не поднимая головы,
Мы скажем горько: – Да, увы,
Любили… Как еще любили!..
Юрий Мандельштам(1908–1943)
«Ну что мне в том, что ветряная мельница…»
Ну что мне в том, что ветряная мельница
Там на пригорке нас манит во сне?
Ведь все равно ничто не переменится
Здесь, на чужбине, и в моей стране.
И оттого, что у чужого домика,
Который, может быть, похож на мой,
Рыдая, надрывается гармоника, —
Я все равно не возвращусь домой.
О, я не меньше чувствую изгнание,
Бездействием не меньше тягощусь,
Храню надежды и воспоминания,
Коплю в душе раскаянье и грусть.
Но отчего неизъяснимо-русское,
Мучительно-родное бытие
Мне иногда напоминает узкое,
Смертельно ранящее лезвие?
«Какая ночь! Какая тишина…»
Какая ночь! Какая тишина!
Над спящею столицею луна
Торжественною радостью сияет.
Вдали звезда неясная мерцает
Зеленым, синим, розовым огнем.
И мы у темного окна, вдвоем,
В торжественном спокойствии молчанья —
Как будто нет ни горя, ни войны —
Внимаем вечной песне мирозданья,
Блаженству без конца обручены.
«Как Пушкин, в снежном сугробе…»
Как Пушкин, в снежном сугробе
Сжимающий пистолет —
В последней напрасной злобе
На столько бесцельных лет…
Как Лермонтов на дуэли,
Не отвернув лица…
Как Гоголь в своей постели,
Измучившись до конца…
Как Тютчев, в поздней печали,
С насмешливой простотой…
На позабытом вокзале,
В беспамятстве, как Толстой…
Не стоит думать об этом —
Может быть, пронесет!
Или ничто не спасет
Того, кто рожден поэтом!
Лидия Алексеева(1909–1989)
«Адам и Ева изгнаны из рая…»
Адам и Ева изгнаны из рая
В пределы скорби, страха и забот.
Здесь смертью веет тишина ночная
И солнце лаской смертоносной жжет.
Весь дикий мир дарован нам на муку,
На черный труд. А горестный покой, —
Когда сжимаешь любящую руку
Усталою и любящей рукой,
Когда, без слов всю душу отдавая,
Родным и скудным греешься теплом, —
Последний дар утраченного рая
В огромном одиночестве земном.
«Догорали елочные свечи…»
Догорали елочные свечи,
Пахло воском и паленой хвоей.
На дворе был светлый, синий вечер,
Озаренный снегом и луною.
Там, в морозной тишине, далеко
Поезда колеса простучали…
Я одна, но я не одинока —
Ты всегда со мной в моей печали.
«Так зябко было. И моя рука…»
Так зябко было. И моя рука
Тепла искала у тебя в кармане.
Мы проходили мимо кабачка,
Где надрывались тощие цыгане.
Вошли и столик заняли в углу,
Так хорошо – опять на нашем месте.
Мы радовались чадному теплу,
Тому, что вновь, на целый вечер вместе.
Мы заказали красного вина,
О чем-то говорили и молчали,
А музыка цыганская полна
Была извечной страсти и печали.
Теперь ничто не манит впереди,
Одна зола осталась от пожара.
Теперь за нашим столиком сидит
Другая очарованная пара.
«Утром птица на кресте поет…»
Утром птица на кресте поет
И дымится ранняя роса.
В перьях птицы радугой восход,
А твои померкнули глаза.
Над тобой поставлен стройный крест
И венком петуньи расцвели,
И тебя давно корнями ест
Жадный пласт прихлынувшей земли.
Может быть, ты – лилий белый мед?
Шмель, гудящий в солнечном луче?
Может быть, ты птица, что поет
У креста высоко на плече.
«Спасибо, жизнь, за то, что ты была…»
Спасибо, жизнь, за то, что ты была,
За все сиянья, сумраки и зори,
За мшистый бок тяжелого ствола
И легкий парус в лиловатом море.
За все богатство дружбы и любви,
И тонкий холод одиноких бдений,
И за броженье светлое в крови
Готовых зазвучать стихотворений,
Со всем прощаясь и не помня зла —
Спасибо, жизнь, за то, что ты была!
Христина Кроткова(1909–1965)
«За радость вашу и нашу…»
За радость вашу и нашу,
За то, чтоб смеялись дети,