Тем не менее помягчавший было Стивин взгляд внезапно заледенел. За стекло одной из «Лад» был он мистически направлен, туда, где среди книг, термоса и кепок с длинными козырьками находилась еще и теннисная ракетка в чехле с английской надписью «данлоп». Тень отвращения пробежала по Стивиному лицу.
— Кто это у вас играет? — осведомился он неприязненно, даже не произнося из суеверного ужаса рокового слова «теннис».
Девушка была удивлена не столько переменой темы, сколько переменой тона.
— Все. И я, например.
Стива посмотрел на нее изучающе и придирчиво и, обнаружив мстительно в ее облике некое соответствие неотвязным своим подозрениям, молча и резко отошел в сторону.
— А ваш товарищ, что, тоже играет? — растерянно обратилась девушка к Вовику.
— Да нет… — многозначительно покачал тот головой, — скорее наблюдает.
Как раз в этот момент симпатичный блондин с благодарностью возвратил Вовику пустую полиэтиленовую канистру.
— Не привык я к одолжениям, — с сомнением прищелкнул он языком, — может, найдется все-таки способ рассчитаться?
— Найдется, — Вовик оглянулся на приятелей, — как не найтись. — Растопырив большой палец и мизинец, он изобразил популярный образ стакана. — Буль-буль, — добавил для пущей выразительности.
— О чем речь! — сверкнул зубами оказавшийся рядом парень с прической битовой суперзвезды и нырнул в машину. Плоскую заграничную бутылку извлек из ее недр, похожую на фляжку, которую так удобно таскать с собой в кармане — хочешь, в заднем, хочешь, в боковом, и, отвернув стаканчик металлической пробки, налил его до краев.
— Ну, на дорожку! Волю в комок — и вперед! — сразу воодушевился Вовик и махом опрокинул стаканчик. — Сильная вещь!
— Пошло? — засиял добрейшей улыбкой «артист», как мысленно окрестил его Вовик. — Ну и слава богу. Суй ее на задницу. — И протянул Вовику фляжку, податливо изогнутую для того именно, чтобы плотно и надежно соприкасаться с телом.
А Стива стоял у края шоссе, отвернувшись и от приятелей, и от попутной компании, смотрел вдаль на излучину полевой, рассеянной, прихотливо изгибающейся речки, правый берег которой зарос густым кустарником; камышами и осокой, а левый, отлогий, был покрыт нежнейшим и мельчайшим даже на взгляд песком. И вновь, как прежде, в ушах его раздался мелодический стук теннисных ракеток, и корт опять возник перед глазами, и фигура молодой женщины в коротком голубом, открывающем коленки платье, которое делало ее похожей на угловатую, еще не осознавшую своей прелести девочку, какой и была она, вероятно, всего лишь несколько лет назад.
Жуткую, гибельную пустоту ощутил он в груди, замотал головой, руками задергал. Потом обернулся и, заметив, что обе компании рассаживаются по машинам, помчался к ним что было сил, будто ребенок, испугавшийся, что его забудут и оставят на произвол судьбы. Сам не осознавая, что делает, Стива миновал родной «Москвич» и ухватился за дверной запор отъезжающих «Жигулей». Несколько метров он семенил рядом с машиной безуспешно и судорожно дергая заднюю дверь, пока девушка с беззащитным лицом, перегнувшись через спинку кресла, не догадалась ее отпереть.
— Вы едете прямо? — нервно и требовательно спросил Стива, словно облечен был какими-то официальными полномочиями. Симпатичный блондин и девушка недоуменно кивнули. — Я с вами! — решил Стива и, не дожидаясь ни согласия, ни возражения, влез в автомобиль. — Пожалуйста, побыстрее, — барским, идиотским тоном не то попросил, не то приказал он, владелец «Лады» хмыкнул от изумления и нажал на газ.
Андрей и Вовик переглянулись, пронаблюдавши от начала до конца всю эту невероятную сцену.
— Ты что-нибудь усек? — поинтересовался у друга растерянный Вовик, который привык к тому, чтобы между следствием и причиной обнаруживалась четкая логическая связь.
Андрей усмехнулся:
— Усек, чего ж тут не усечь. Невелика проблема. Засиделся клиент в домашних условиях. На безумства тянет… А для безумств, Вова, требуется соответствующий транспорт. На моем, например, тещу хорошо навещать, либо тетю захолустную. А уж беглых жен догонять… извини, — никакой гарантии.
— Так что нам теперь делать? — Вовик терпеть не мог психологических сложностей, неясностей, недомолвок, внезапных непредсказуемых порывов, основательно полагая, что от них в жизни вся морока. — Назад, что ли, пилить?
— Зачем назад? — Андрей включил двигатель. — Только вперед. Помрачение у нашего товарища временное. Преходящее, как говорят врачи. Обнаружится где-нибудь, часа через полтора. Куда ему деться.
Они тронулись с места и впервые за весь этот день поехали, как и рекомендовал Вовик, неспешным и созерцательным семейным аллюром.
Как ни был Стива безразличен к вещному миру и уж тем более к нынешним его престижным техническим атрибутам, все же и он спустя минуту понял, что это совсем д р у г а я машина. Другим был самый ее ход, плавный и мощный; чувствовалось, что запас лошадиных сил под капотом намного превышает количество, потребное для того, чтобы привести данную массу в движение. Немалые эти силы ощущались совершенно непосредственно, как живые, под тугой кожей сидений, под ногами, утопающими в ворсистом ковре. Расслабляющим, покойным и каким-то даже пряным уютом обволакивала здешний салон, — оттого ли, что струилась, неведомо откуда, — ненавязчивая, подсознание достающая музыка, оттого ли, что пахло в нем не бензином, не смазочным маслом и не резиной, а чудесным, неясным сплавом духов, кожи и хорошего табака. Неизбалованный комфортом, Стива, чем дальше, тем больше, ощущал себя не в своей тарелке. Помрачение, вдохновившее его на столь безрассудные и дерзкие действия, как-то незаметно испарилось, он сознавал необходимость объясниться.
— Получилось неудобно, я понимаю, — начал он после недолгого ерзанья и покашливания, — бестактно получилось, честное слово… Я должен перед вами извиниться…
Водитель небрежно пожал плечами. «Чего уж там, какие могут быть счеты?» — говорило, вероятно, при этом его лицо, лишь верхняя половина которого отражалась в зеркале заднего обзора.
— Дело в том, — продолжал Стива с особым тщанием, будто пьяный, ни за что не желающий выдать своего состояния, подбирая слова, — дело в обстоятельствах совершенно особого рода… Я должен догнать, вернее, я догоняю одного человека…
— Да что вы говорите? — в глазах водителя, отраженных обзорным зеркальцем, искрой промелькнуло лукавство, и губы его насмешливо дрогнули, — а мы, выходит, должны вам в некотором смысле помочь, интересно… Прямо-таки дорожный детектив, надеюсь, не опасный?
Девушка повернулась к Стиве беззащитным своим лицом и посмотрела не то с сочувствием, не то с тревогой. И с явной охотой выслушать.
— Нет, не в опасности дело, — отмахнулся, не улавливая подначки, Стива, — опасность тут ни при чем, просто дело срочное и деликатное…
— Понятно, — кивнул симпатичный блондин, прикуривая от автомобильной зажигалки душистую длинную сигарету, — не опасно, и на том спасибо. А в чем же, простите, все-таки как участник погони я хотел бы знать, так в чем же особая деликатность и срочность? Должника, что ли, своего настигаете? Или… даже уж не знаю кого, даже вообразить не могу?
— Жену, — дивясь своей откровенности, признался Стива. — Я непременно должен ее настичь как можно скорее… Тут каждая минута дорога́, вы же понимаете…
В лице девушки, повернутом к нему, Стиве чудилось понимание и сочувствие такое, какого он и у приятелей не находил, вечно, как ему казалось, подтрунивающих над ним, вечно недоверяющих былому его счастью; потому-то, поддавшись необманному своему впечатлению, он разоткровенничался. Не так чтобы уж до конца, до подробностей и деталей, однако с полнотой достаточно) рискованной, если учесть, что слушателей своих и нынешних благодетелей он видел впервые в жизни. Впрочем, быть может, именно это обстоятельство и облегчало ему исповедь, ведь заподозрить собеседников в каких-либо задних мыслях он не мог. Вот и рассказывал, перескакивая с пятого на десятое, к истокам своей драмы возвращаясь или же забегая вперед, о полученной внезапно телеграмме, о бессонной ночи, проведенной в скитаниях по опустевшим дворам и забытым закоулкам, о друзьях, к которым сами ноги ведут в такие минуты жизни, что бы он делал, если бы не было их у него!
Не отдавая себе в этом отчета, Стива, конечно же, вкусил тайной и опасной отчасти радости, которая в том и состоит, чтобы облекать свое страдание в слова, чтобы изливать и изливать без конца изболевшуюся душу. Ему уже представилось, он уже поверить был готов, что более чутких, более внимательных к нему людей он не встречал в жизни. Это, разумеется, прежде всего к девушке относилось, положившей подбородок на запястье руки и не сводящей со Стивы глаз, но также и к владельцу машины, симпатичному блондину, который внимал Стиве красиво постриженным затылком, поддакивал время от времени сердечно, поощряя на дальнейшую откровенность, вздыхал сокрушенно, качал головой и делал, если верить обзорному зеркалу, большие глаза.
— Насколько я понимаю, — успел он, наконец, вклиниться между двумя Стивиными признаниями, — вы собираетесь переубедить сбежавшую жену, простите за резкость, вы сами об этом рассказали. С трудом представляю, — он взглянул на свою соседку, — как это у вас получится. Если уж женщина на это решилась, — он вновь покосился на девушку, — то спорить с ней поздно. Как говорится, поезд ушел.
— Вот я и хочу его догнать! — снова с уверенностью проповедника заговорил Стива, не отдавая себе отчета в том, что убеждает не хозяина машины, не его внимательный затылок, а самого себя.
— Отважный человек! — восхитился водитель. — Это ж все равно что колесо истории вспять повернуть, а? Как это тебе нравится? — обратился он к девушке.
— Ну тебя! — махнула она на него.
— Нет, в самом деле, — продолжал симпатичный блондин, — интересно будет взглянуть, как это вам удастся. Вы уж не скрывайте, дайте знать, как оно у вас прошло, это самое роковое объяснение. Все-таки я вас подбросил самую малость, свои, можно сказать, теперь люди…