Афина Аквитана, все еще покачиваясь от шока, непроизвольным жестом стерла жидкость со щеки. Жжения она не ощутила. Капли на ее ладони начали испаряться. Люди толпились вокруг, стремясь защитить ее, вывести отсюда. Отстранив их, Афина спокойно сказала:
— Это всего лишь вода. — И для уверенности слизнула капли с ладони. — Очень характерно для моего мужа.
Затем, демонстрируя завидное самообладание, которое и помогло ей стать живой легендой, она быстро направилась к входу в павильон Академии киноискусств. Когда же ей был присужден «Оскар» как лучшей актрисе года, зал приветствовал ее стоя, и аплодисменты, казалось, длились целую вечность.
В холодном пентхаусе отеля-казино «Занаду» в Лас-Вегасе лежал его умирающий восьмидесятипятилетний владелец. От игровых залов его отделяли шестнадцать этажей, и все равно в этот весенний день старику казалось, что он слышит постукивание шарика из слоновой кости, скачущего по черным и красным ячейкам колеса рулетки, отдаленный гул хриплых голосов игроков в кости, заклинающих катящиеся кубики выдать нужное число, стрекот тысяч игральных автоматов, поглощающих серебряные монеты.
Альфред Гронвельт был счастлив, насколько счастлив может быть человек, находящийся при смерти. За свои без малого девяносто лет он успел побывать и предпринимателем, и сводником-любителем, и игроком, и соучастником в убийстве, и политическим махинатором, и, наконец, строгим, но справедливым правителем отеля-казино «Занаду». Из-за боязни быть преданным он никогда по-настоящему не любил ни одно человеческое существо, но доброту проявлял ко многим. Он не испытывал сожалений и наслаждался маленькими удовольствиями, еще остававшимися в его жизни. Например, традиционным послеобеденным путешествием по казино.
— Вы готовы, Альфред? — осведомился вошедший в спальню Кроччифисио Де Лена, или попросту Кросс,[6] — правая рука босса на протяжении последних пяти лет.
Гронвельт с улыбкой кивнул.
Подхватив старика на руки, Кросс усадил его в инвалидное кресло, сиделка укутала ему колени пледом, а слуга занял свой пост позади каталки. Сиделка передала Кроссу коробочку с таблетками и открыла дверь, ведущую из пентхауса, но сама осталась в номере. Старик не любил, чтобы она сопровождала его в ежедневных увеселительных прогулках.
Каталка мягко прокатилась по искусственной траве зимнего сада при пентхаусе и вкатилась в специальный скоростной лифт, в считанные секунды преодолевший шестнадцать этажей и плавно остановившийся на этаже казино.
Гронвельт сидел в кресле очень прямо, поглядывая то налево, то направо. Ему доставляло удовольствие наблюдать за этими мужчинами и женщинами, яростно сражавшимися против него, и знать, что теория вероятностей на его стороне. Инвалидное кресло медленно катилось по залам «блэк джека» и рулетки, заглянуло в зальчик баккара, миновало лабиринт из столов для игры в кости. Игроки почти не обращали внимания на разъезжающего в инвалидном кресле старика с пронзительным взором и мечтательной улыбкой на бескровных губах. Игроки-инвалиды в Лас-Вегасе не в диковинку. Они считают, что судьба, наделившая их недугом, перед ними в долгу.
Наконец, кресло оказалось в кафе. Оставив Гронвельта в директорской кабинке, слуга отошел к другому столику, где уселся в ожидании, когда его позовут.
Глядя на огромный плавательный бассейн по ту сторону стеклянной стены — на синюю воду, ослепительно сверкающую в лучах горячего солнца Невады, на молодых женщин и ребятишек, плавающих на ее поверхности, будто разноцветные игрушки, — Гронвельт ощутил робкий прилив радости от сознания, что все это — творение его рук.
— Альфред, скушайте что-нибудь, — подал голос Кросс Де Лена.
Гронвельт улыбнулся молодому спутнику. Кросс был ему по душе. Ему нравилось, как выглядит этот молодой человек, мужественная внешность которого заставляла засматриваться на него и женщин, и мужчин. Кроме того, Кросс — один из тех немногих, встреченных Гронвельтом за долгую жизнь, кому он почти доверял.
— До чего же мне нравится это дело! — проговорил он. — Кросс, ты унаследуешь после меня принадлежащую мне часть отеля. Я знаю, что тебе придется иметь дело с нашими партнерами из Нью-Йорка, но никогда не бросай «Занаду».
Кросс похлопал старика по тощей — кожа да кости — руке.
— Ни за что.
Гронвельт чувствовал, как солнечные лучи, падающие сквозь стеклянную стену, буквально просачиваются в его кровь, заставляя ее быстрее бежать по жилам.
— Кросс, я научил тебя всему. И мы с тобой совершили немало дел, с которыми вряд ли справились бы другие. Никогда не оглядывайся. Тебе открыто, сколькими способами можно извлечь выгоду в бизнесе. Старайся делать столько добрых дел, сколько сможешь. Они тебе зачтутся. Я не говорю о поблажках любви или ненависти. И то и другое — крайне плохое вложение.
Собеседники неторопливо потягивали кофе. Гронвельт съел только одно слоеное пирожное, а Кросс в придачу к кофе выпил еще бокал апельсинового сока.
— И вот еще что, — добавил Гронвельт. — Ни за что не предоставляй виллу человеку, не проигравшему хотя бы миллион. Никогда не забывай об этом. Наши виллы — легенда. Они очень важны.
Кросс снова похлопал Гронвельта по руке, задержав ладонь поверх стариковских пальцев. Его привязанность к старику была совершенно искренней. В каком-то смысле он любил Гронвельта даже сильнее, чем отца.
— Не волнуйтесь, виллы священны, — заверил Кросс. — Что-нибудь еще?
Катаракты, покрывшие глаза Гронвельта, пригасили их былой пламень.
— Будь осторожен. Будь всегда очень осторожен.
— Непременно. — Желая отвлечь старика от мыслей о скорой смерти, Кросс поинтересовался: — Когда вы расскажете мне о великой Войне с Сантадио? Ведь вы тогда работали с ними. А со мной никто не хочет говорить об этом.
Гронвельт вздохнул — едва слышно, по-стариковски, почти бесстрастно.
— Я знаю, мое время на исходе, но тоже не могу говорить с тобой на эту тему. Спроси лучше своего отца.
— Я спрашивал Пиппи, но он тоже молчит.
— Что прошло, то прошло, — философски заметил Гронвельт. — Никогда не оглядывайся. Ни ради поиска оправданий, ни ради воспоминаний о времени, когда ты был счастлив. Мир не переделаешь, да и себя тоже.
Когда они вернулись в пентхаус, сиделка выкупала Гронвельта, а затем измерила ему пульс и давление. Заметив неодобрительное выражение ее лица, Гронвельт сказал:
— Это всего лишь проценты с прожитого.
Ночью старик часто просыпался, а как только забрезжил рассвет, попросил сиделку, чтобы та помогла ему перебраться на балкон. Устроив его в огромном кресле, она укутала Гронвельта пледами, а затем присела рядом с ним и взяла его за руку, чтобы измерить пульс. Но когда хотела убрать свою руку, Гронвельт удержал ее, и она не стала противиться. Так они и сидели рядом, держась за руки и наблюдая, как над пустыней встает солнце.
Красный шар светила перекрасил небосклон из иссиня-черного в темно-оранжевый. Перед взором Гронвельта предстали теннисные корты, поле для гольфа, плавательный бассейн и семь вилл — семь блистательных Версальских дворцов с флагами отеля «Занаду»: белые голуби по зеленому, как листва, полю. А дальше бескрайним песчаным морем раскинулась пустыня.
«И все это создал я, — думал Гронвельт. — Именно я построил эту сказочную страну на бесплодной земле. И построил для себя счастливую жизнь. Из ничего. Живя в этом мире, я старался быть хорошим человеком. Старался как мог. Можно ли меня судить?»
Он обратился воспоминаниями к годам детства, когда они с приятелями, этакие четырнадцатилетние философы, рассуждали о Боге и моральных ценностях, как водилось у тогдашних мальчишек.
— Вот скажите, если бы вам предложили миллион долларов за то, чтобы нажать на кнопку и прикончить миллион китайцев, вы бы это сделали? — торжествующим тоном вопрошал один из дружков, словно провозглашая заведомо неразрешимую этическую головоломку. После бурной дискуссии в конце концов сошлись на том, что они бы на это не пошли. Все, кроме Гронвельта.
И теперь ему подумалось, что тогда он был прав. И не потому, что его жизнь сложилась так удачно, а потому, что этой великой головоломки просто-напросто больше не существует. Вопрос можно было поставить лишь однозначно: «Согласишься ли ты нажать на кнопку, чтобы убить десять миллионов китайцев (кстати, почему именно китайцев?) за десять тысяч долларов?» Вот в чем вопрос.
Мир вокруг залило алым сиянием, и Гронвельт покрепче стиснул ладонь сиделки, чтобы не потерять ориентацию. Теперь он мог спокойно смотреть на солнце, катаракта защищала его глаза. Старик сонно думал о женщинах, которых он когда-то знал или любил, о некоторых поступках, которые приходилось совершать, о мужчинах, которых он безжалостно побеждал, и о случаях, когда проявлял милосердие. Подумал о Кроссе, к которому относился как к сыну, и пожалел его, а вместе с ним — всех Клерикуцио и Сантадио. Он был рад, что расстается со всем этим. В конце концов, что лучше — счастливая жизнь или жизнь добродетельная? И надо ли быть китайцем, чтобы найти ответ на этот вопрос?
Последнее замешательство ввергло его рассудок в окончательный хаос. Державшая Гронвельта за руку сиделка почувствовала, как его пальцы похолодели, а мышцы напряглись. Она склонилась к старику, чтобы проверить показатели жизнедеятельности. Каковая, несомненно, прекратилась.
Кросс Де Лена, наследник и преемник Гронвельта, задумал организовать для него поистине королевские похороны. На них должны присутствовать все сливки Лас-Вегаса, самые известные игроки, все женщины, бывшие когда-то близкими с ним, весь персонал отеля. Всех этих людей предстояло известить и направить им приглашения. Потому что Альфред Гронвельт при жизни являлся подлинным гением в мире азартных игр.
Он создавал и финансировал множество благотворительных фондов по постройке храмов всех мыслимых вероисповеданий, поскольку любил повторять: «Люди, исповедующие какую-либо религию и играющие в азартные игры, заслуживают награды за свою веру». Он препятствовал строительству трущоб, возводил первоклассные больницы и перворазрядные школы. Да еще утверждал, что совершает это для собственной выгоды. Презирал Атлантик-Сити, власти которого при поддержке правительства прикарманивали денежки, не делая ровным счетом ничего для развития социальной инфрас