На лице застыли отчаяние и ужас.
— Но верховный судья… — прошептал он. — Неужели у вас нет ни капли жалости?
Глокта пожал плечами.
— Уже нет. В детстве я был жалостлив до идиотизма. Я рыдал даже над мухой, трепещущей в паутине. — Поворачиваясь к двери, он скривился от боли: ногу свела судорога. — Однако бесконечные страдания излечили меня.
Встреча проходила в узком кругу («Правда, компанию теплой не назовешь») за огромным круглым столом, в огромном круглом кабинете. Наставник Гойл, сидевший напротив Глокты, злобно буравил его взглядом, глазки-бусинки так и сверкали на костлявом лице.
«И, похоже, не от избытка нежных чувств».
Внимание его преосвященства архилектора Сульта, главы инквизиции его величества, было приковано к полукругу стены, увешанной тремястами двадцатью листками бумаги.
«По листку на каждую благородную душу нашего открытого совета».
В большие открытые окна задувал легкий ветерок, и бумага тихо шелестела.
«Дрожащие листочки дрожащих голосков».
На каждом значилось имя.
«Лорд такой, лорд этакий, лорд разэтакий таких-то земель. Могущественные аристократы и мелкие дворянчики. Люди, чье мнение никого не интересовало до тех пор, пока принц Рейнольт не отправился из собственной постели прямиком в могилу».
На уголках большинства листов были прилеплены разноцветные восковые шарики. На некоторых по два и даже по три.
«Метки верности. Кто за кого отдаст голос. Голубой шарик — за лорда Брока, красный — за лорда Ишера, черный — за Маровию, белый — за Сульта и так далее. И все их надо постоянно менять, в зависимости от того, куда дует ветер».
Ниже тянулись густые строчки, выведенные убористым почерком. Что там написано, Глокта со своего места не видел, но ему и не требовалось вчитываться, — он прекрасно знал содержание.
«Жена — бывшая шлюха. Неравнодушен к юношам. Слишком много пьет. Убил слугу в приступе ярости. Не может заплатить игровой долг. Тайны. Слухи. Ложь… Вот они, орудия благородного торга. Триста двадцать имен, триста двадцать гнусных историй. Каждую пришлось раскопать, провести расследование и использовать с выгодой для себя. Вот она, политика. Поистине труд праведников. Так зачем я делаю это? Зачем?»
Архилектора занимали более насущные проблемы. Сцепив за спиной руки в белых перчатках, он рассматривал трепещущие листки.
— Брок по-прежнему всех опережает, — мрачно пробормотал его преосвященство. — У него примерно пятьдесят голосов, я уверен. — «Насколько можно быть уверенным в наши ненадежные времена». — Ишер наступает ему на пятки — его поддерживают больше сорока человек. У Скальда, насколько известно, тоже прибавилось голосов. Не ожидал от него такой жесткой хватки. Тридцать голосов ему дает делегация из Старикланда, он их крепко держит. Столько же у Барезина. Значит, эта четверка и есть главные кандидаты.
«Кто знает, кто знает… Вдруг король протянет еще годик? Тогда, пожалуй, и голосовать будет некому — к тому времени мы все друг друга перебьем. — Глокта едва сдержал ухмылку, представив зал Круга лордов, заваленный роскошно разодетыми трупами: все дворянство Союза и двенадцать членов закрытого совета. — Каждый заколот кинжалом в спину своим соседом. Омерзительная сущность власти…»
— Вы разговаривали с Хайгеном? — отрывисто спросил Сульт.
Гойл кивнул лысой головой и с презрительной усмешкой раздраженно взглянул на Глокту.
— Лорд Хайген еще сопротивляется. Никак не избавится от фантазий, что может сам взойти на престол, хотя контролирует от силы дюжину кресел. Все мечется, пытаясь наскрести голоса в свою поддержку, и так этим занят, что толком не выслушал наше предложение. Думаю, через неделю-другую он образумится. Возможно, тогда удастся склонить его в свою сторону, но я бы на него не рассчитывал. Скорее всего Хайген объединится с Ишером — они всегда тесно общались.
— Что ж, рад за них, — прошипел архилектор. — Что насчет Ингелстада?
Глокта поерзал в кресле.
— Ваше преосвященство, я предъявил ему ультиматум в самой жесткой форме.
— Значит, его голос можно считать нашим?
«Как бы это сказать?»
— Твердой уверенности у меня нет. Верховный судья Маровия пригрозил ему тем же, чем и мы. Он действует через некого Харлена Морроу.
— Морроу? Разве он не из лизоблюдов Хоффа?
— Видимо, его повысили. — «Или понизили. В зависимости от того, с какой стороны смотреть».
— С ним можно разобраться. — Гойл мерзко ухмыльнулся. — Проще простого…
— Нет! — отрезал Сульт. — Гойл, почему с вами всегда так? Только на горизонте замаячит проблема, как вы готовы решить ее убийством! Сейчас надо действовать осторожно. Пусть видят, что мы разумные люди, с которыми можно вести переговоры. — Он отошел к окну, и крупный камень в его перстне заискрился на ярком свету мерцающими фиолетовыми бликами. — Между прочим, дела в Союзе плохи. Страна фактически без правителя. Налоги никто не собирает. Преступников не ловят. Да еще какой-то ублюдок по прозвищу Дубильщик, демагог и предатель, подстрекает на деревенских ярмарках народ к мятежу! Крестьяне массово бросают поля и подаются в разбойники. Люди стонут от краж и грабежей. Мы терпим чудовищные убытки. Хаос постепенно охватывает страну, и остановить это у нас нет возможностей. В Адуе остались только два Собственных Королевских, и они с трудом поддерживают порядок в городе. А вдруг кому-то из благородных лордов надоест ждать голосования, и он решит надеть корону пораньше? От них всего можно ожидать!
— А что там с армией? Скоро они вернутся с Севера? — спросил Гойл.
— Вряд ли. Этот олух, маршал Берр, три месяца проторчал под Дунбреком, а Бетод тем временем спокойно перегруппировал войска за Белой рекой. Черт его знает, когда он наконец справится с северянами! Может, вообще никогда.
«Три месяца уничтожать собственную крепость! Напрасно наши архитекторы так добротно ее строили».
— Двадцать пять голосов… — Архилектор хмуро взглянул на шелестящие листки бумаги. — Двадцать пять. А у Маровии восемнадцать? У нас почти никаких сдвигов! Едва мы приобретаем нового сторонника, тут же теряем кого-то из старых!
Гойл подался вперед.
— Ваше преосвященство, может быть, пора снова обратиться к нашему другу из Университета?..
Сульт яростно зашипел, и Гойл умолк на полуслове. С безразличным видом, словно не услышав ничего особенного, Глокта выглянул в высокое окно. Над городом высились шесть покосившихся шпилей Университета.
«Странное место для поиска помощи… Там только пыль, разруха да старые ослы адепты. Какой с них толк?»
Его размышления прервал архилектор.
— Я сам поговорю с Хайгеном. — Он ткнул пальцем в лист бумаги. — Гойл, напишите лорд-губернатору Миду, попытайтесь заручиться его поддержкой. Глокта, договоритесь о встрече с лордом Веттерлантом, ему пора сделать выбор. А теперь выметайтесь, вы, оба! — Сульт перевел жесткий взгляд голубых глаз от листков с чужими секретами на Глокту. — Идите же! И добудьте… мне… голоса!
Быть вождем
— Холодная нынче ночка! — крикнул Ищейка. — И не скажешь, что лето!
Три темных силуэта развернулись в его сторону. Крайний оказался седым стариком, и, судя по лицу, жизнь его побила немало. За ним стоял мужчина средних лет с отсеченной по локоть левой рукой. Третий, совсем мальчишка, хмуро вглядывался с края причала в черное ночное море.
Притворяясь, что сильно хромает, страдальчески морщась и подволакивая ногу, Ищейка направился к троице караульных. Проковыляв к высокому столбу, на котором висели сигнальный колокол и фонарь, он поднял к свету флягу: пусть рассмотрят ее получше.
Старик сразу заулыбался, прислонил копье к стене и, растирая руки, приблизился к Ищейке.
— У воды всегда холодно. А ты что, собраешься нас согреть? Это хорошо…
— Ага. Вам повезло. — Ищейка вытянул пробку и плеснул содержимое фляги в одну из кружек.
— Эй, парень, может, обойдемся без лишней скромности? — проворчал старик.
— Сдается мне, скромностью тут и не пахнет. — Ищейка подлил еще немного.
Следующая кружка предназначалась однорукому; чтобы взять свою порцию, ему пришлось положить копье на землю. Последним подошел мальчик и смерил Ищейку настороженным взглядом.
Старик шутливо толкнул его локтем.
— А мать разрешала тебе пить, малец?
— Какое мне дело до ее разрешений! — буркнул он, стараясь, чтобы высокий мальчишеский голос звучал грубее.
Ищейка протянул ему кружку.
— Раз ты достаточно взрослый, чтобы держать копье, значит, достаточно взрослый, чтобы держать кружку.
— Да, я взрослый! — отрезал мальчик, выхватил у Ищейки кружку и сделал большой глоток.
От жгучего алкоголя его передернуло. Ищейка вспомнил, как сам впервые выпил: его тогда жутко тошнило, и он вообще не понял, чего хорошего люди находят в алкоголе. Его губы тронула улыбка. Однако мальчик решил, что смеются над ним.
— А ты вообще кто такой?
Старик неодобрительно цокнул языком.
— Не обращай внимания. Он слишком юн, а потому считает, что уважение завоевывают грубостью.
— Пустяки! — отозвался Ищейка.
Он медленно наполнил свою кружку и отложил флягу на камни, чтобы выгадать время, убедиться, что он не сделает ошибки.
— Меня зовут Крегг.
Знавал он одного Крегга — тот погиб в горах в какой-то схватке. Ищейке он никогда не нравился, странно даже, что это имя пришло на ум. С другой стороны, решил он, имя как имя, не хуже любого другого. Ищейка хлопнул себя по бедру.
— Вот, проткнули в бою при Дунбреке. Никак не заживет. Не гожусь я теперь для военных походов, не стоять мне больше в строю. Так что вождь отправил меня к вам наблюдать за морем. — Он устремил взгляд на воду. Темная поверхность серебристо мерцала в лунном свете и колыхалась, словно живое существо. — Впрочем, я не жалею. Стычек и драк я, честно говоря, повидал немало. — Хоть в этом не солгал.
— Понимаю, каково тебе, — сказал однорукий, махнув культей перед носом у Ищейки. — Расскажи-ка, что там вообще творится?