Моя Верка. Психолог из девяностых. Тогда была молоденькая, стеснительная, с мягким голосом и ясными глазами. Мы познакомились на тестировании, когда после применения оружия меня отправили на ПФЛ, всё завертелось стремительно, буквально за один день: сначала кофе в ее кабинете, потом какое-то разгульное караоке, где она пела под «Мираж» — «Ты мой последний герой», а я под Шуфутинского пытался мычать, а дальше — её квартира, старые книжки по психологии на полках, скромная кровать, бокалы из серванта… Всё это было так давно, и будто вчера. А по факту — месяц назад, но уже в прошлой жизни. Нет, влюбиться я не успел, слишком мы мало успели повстречаться. Да и не до любви было совсем — Валета разрабатывал, весь в делах-заботах.
И всё это с ней оборвалось так же молниеносно, как и началось. Потому что меня убили.
А она осталась. И стала вот кем. Начальником госпиталя с отдельным кабинетом. Но, надеюсь, не забыла того безбашенного опера из прошлого…
Я вдохнул, постучал. Коротко и решительно.
— Разрешите?
Приоткрыл дверь. И шагнул внутрь.
— Вы по поводу обслуживания кондиционеров? — спросила Вера Олеговна, оторвав глаза от бумаг.
Сидела за широким столом. Я сразу узнал ее. Несмотря на годы — та же осанка, те же глаза. Лишь появились морщинки и тщательно спрятанная под каштановое окрашивание седина волос.
В груди ёкнуло, я не удержался и улыбнулся.
— Нет, я по личным вопросам.
— Я не принимаю сегодня по личным, извините, — сухо проговорила она и стала рассказывать про график приема то же, что мне уже говорили на входе, но я ее прервал.
Вытащил из пакета букет сирени.
— Это вам, — протянул с обезоруживающей улыбкой.
Она опешила, по взгляду я понял, что-то всколыхнулось в ее памяти. Но смотрела всё-таки немного напряженно, будто увидела призрак из прошлого.
Я прошел и положил букет на стол. Она взяла, поднесла к лицу, втянула запах и пробормотала:
— Давно мне не… Это были мои любимые. Раньше… А сейчас такие не дарят, жаль… Спасибо.
Я дарил ей сирень. Она была молоденькой, стеснительной и вот так же краснела каждый раз, когда я вручал незатейливый букетик. И даже не предполагал, что это ее любимые цветы. Да и я не то чтобы поклонник сирени, просто на большее денег особо не было. А задержки зарплаты тогда были нормой, и объяснять никому не надо было.
Вера уже не смотрела на меня со строгостью завуча. Смягчилась и наплевала на свой график приемов по личным вопросам.
— Проходите, садитесь, — проговорила она, поборов всколыхнувшие эмоции и снова попыталась вернуть голосу деловую сухость. — Что у вас?
— Спасибо, — сказал я, опускаясь на стул напротив. — Я сотрудник ОМВД по Заводскому району. Максим Сергеевич, — сделал акцент на имя-отчество.
Вера чуть дрогнула взглядом — сработало. Помнит. Пусть и не узнает никогда внешне, но что-то в интонации, видимо, зацепило.
— Слушаю вас, — уже мягче произнесла она, складывая руки на столе, пальцы ее сцепились в замок, напряглась. — Если вы по поводу путёвок на санаторно-курортное лечение, то вам нужно обращаться в административный блок, седьмой кабинет. Там формируют группу, составляют список, и справка от терапевта нужна…
Протараторила она чуть сбивчиво, будто надеялась вот так просто отвязаться от прошлого.
— Нет, — снова перебил я, — не за путёвкой. Я по поводу вашей пациентки — Оксаны Геннадьевны Коробовой пришел.
Прокофьева чуть нахмурилась.
— Она проходит у нас курс реабилитации?
— Да.
— А вы ей, простите, кто? Родственник?
— Коллега. Но мне бы хотелось, чтобы она как можно скорее вернулась к исполнению служебных обязанностей.
Вера Олеговна приподняла брови. Удивление было неподдельным.
— Вот как? Не похоже, что вы её начальник, — заметила она.
Я позволил себе короткую улыбку:
— Всё наоборот. Я как раз хочу, так сказать, опереться на её опыт и авторитет в отделе. Хочу перевестись под ее начало. А чтобы это было возможно — нужно, чтобы Оксана Геннадьевна вышла на работу как можно скорее. Вы же сами понимаете: уголовный розыск — одно из важнейших направлений работы.
Она не ответила сразу. Стала медленно листать какие-то бумаги на столе, будто оттягивая момент. Глаза её на миг снова остановились на моём лице. И мне показалось — вот сейчас будто вспомнит. Но нет. Только деловая сосредоточенность. Хотя под ней, я чувствовал, бродит тревожное ощущение дежавю.
— Ну что вы, молодой человек, я такие вопросы не решаю… Это в ведении военно-врачебной комиссии.
— Да, конечно… Но вы же председатель этой ВВК, — напомнил я.
Она задумалась. Не говорила сразу строгое «нет».
— Коробова, Коробова, — бормотала она.
Порылась в папках, взяла одну из них.
— Есть такая, да… Майор полиции, — повторила Вера Олеговна, глядя в бумаги, будто в первый раз увидела документы на Кобру. Открыла картонку, стала листать.
— И как у нее здоровье? — поинтересовался я.
— Имеются определённые риски, — медленно проговорила она, вчитываясь в строки. — В анамнезе зафиксированы признаки посттравматического стрессового расстройства, адаптационные нарушения, а также эпизодические проявления параноидальной настороженности…
— Но всё это ведь в рамках нормы? — уточнил я. — Все мы люди-человеки.
А про себя подумал, на бумаге всё можно прописать, а по факту — здорова. Адекватна. Настоящая кобра…
Прокофьева скептически нахмурилась, хотела было закрыть папку и уже что-то сказать против, дать от ворот поворот, когда в тишине кабинета раздался рингтон из моего телефона, выставленный на звук будильника.
Тихие переливы гитары — те самые, из начала «Лирики». Мелодичный перебор, как из другой эпохи. Песня пошла фоном, будто из глубин памяти. Тот самый медляк. Давно не модный, но — наш, под который мы когда-то зависли на танцполе в прокуренном зале караоке где-то на окраине.
Тогда, в девяностых, я напряг диджея прокрутить песню трижды подряд. Без подпевок, без пьяных голосов, без лишних шумов — просто музыка. Она любила эту песню, и я это запомнил. И все три раза мы кружились медленно, плотно прижавшись друг к другу, слишком крепко для первого свидания.
Но в тот вечер было плевать, на каком мы там свидании. Было чувство, будто за нами ничего нет. Только мы и та песня.
Вера тогда смеялась, немного пряталась лицом в плечо, краснела, запивала стеснение бокалом дешёвого вина, которое ей казалось тогда «шикарным», а сама не уходила, продолжала танцевать. Глаза у неё были закрыты. Руки доверчиво сцеплены у меня на шее. Мы стояли, как будто нас обернули в музыку и вырезали из всего мира. И этого было достаточно.
Теперь эта же мелодия звучала снова. Только кабинет, казенные стены, металлическая картотека в углу да прямой взгляд женщины в белом халате напротив. Всё по-другому, и всё — как тогда.
Воспоминание ее накрыло неожиданно. Словно кто-то взял и сорвал занавес, кто-то на арене прошёл по канату, который я натянул между прошлым и настоящим. Я не торопился. Молча, медленно стал шарить по карманам, будто в поисках телефона, но на самом деле не торопился его найти, и пошел уже куплет:
'Сигарета мелькает во тьме,
ветер пепел в лицо швырнул мне…'.
Нашёл телефон, будто бы неуклюже вытащил из кармана. Он, естественно, выскользнул и с глухим стуком откатился в сторону по скользкому линолеуму.
Она будто очнулась, торопливо встала, наклонилась — одновременно со мной. Мы чуть не стукнулись лбами. Я взглянул ей в глаза. Там было что-то. Узнавание. Или, может, воспоминание — точно такое же, как у меня. Я поднял телефон, улыбнулся и сел снова на свой стул. Она неловко отстранилась. А взгляд был обращен в никуда.
В прошлое, в ее молодость.
— Извините, — прервал я паузу, выключая звук будильника. — Напоминалка сработала… Пора лекарство принять.
Она сидела напротив, крутила в пальцах авторучку, теребила так, будто собиралась переломить пополам. Но глаза упрямо не поднимала. А я, стараясь не суетиться, достал из внутреннего кармана куртки знакомую белую бутылочку альмагеля, потряс её пару раз, сделал два глотка прямо из горлышка и убрал обратно.
Она это увидела. Ручка выскользнула из её пальцев, покатилась по столу, затем глухо стукнулась об пол. Вера не шелохнулась, будто не заметила.
Когда-то я, действительно, подхватил ментовскую болезнь — язву. Хроника. Всё как положено: нервы, дежурства, бутеры и сало на ходу, кофе и курево вместо обеда. Так и не долечился. С ней и ушёл. Помню, как она, совсем молоденькая, бегала в аптеку, искала мне именно такую же бутылочку, приносила, открывала, поила из своих рук. Тогда я ещё пытался отшучиваться, отмахивался. Не любил этой меловой жижи, которая морозила язык. Но с ней рядом принимал.
Я взглянул на Веру. Участливо спросил:
— Что с вами, Вера Олеговна?
— Извините… У вас… проблемы с желудком? — пробормотала она, будто очнулась от наваждения.
— Ерунда. Язва. Профессиональная. Не статья — носить можно, — сказал я, улыбнувшись.
Это была её шутка, я её подхватил ещё тогда, в прошлой жизни. Она хорошо её знала. Её пальцы дрогнули, губы сжались, потом она провела ладонью по лицу, будто стирала с глаз не то слёзы, не то наваждение. Шмыгнула носом.
И снова пауза, а я не торопил.
— Вам непременно нужно обследоваться, Максим, — проговорила она и качнула так головой, как раньше, когда я отказывался от злосчастного Алмагеля.
Я заблаговременно навел про нее справки. Два раза замужем, два развода — и сейчас одна. Что-то не срослось. Оба раза она выходила замуж за оперативников. Видимо, искала похожего на Лютого… Или я себя немного обманываю, и это просто совпадение. Сейчас не спросишь, да и не нужно.
Но мой странный визит всё-таки произвел на нее огромное впечатление. Да и на меня тоже…
— Спасибо за беспокойство, — кивнул я. — Не люблю больницы.
— Скажите, Максим, — пробормотала она. — Как ваша фамилия?
— Яровой, — уже бодренько ответил я. — Максим Сергеевич Яровой…