— Кто это сделал? Куда он ушёл⁈ — резко спросил Валет, но боец лишь мотал головой, хрипел и с каждым мгновением слабел всё сильнее.
— Чёрт, — процедил Валет, выпрямляясь и оглядываясь по сторонам. — Всем быть начеку! Здесь кто-то есть…
Охранники, настороженно поводя стволами, обступили его кольцом. Лес вокруг застыл в угрожающей тишине, и лишь редкие капли крови с мягким стуком падали на сырую траву, словно отсчитывая последние секунды чужой жизни.
— Что за нахер⁈ — зло оторопел Валет, лихорадочно водя стволом автомата по кустам, выхватывая из черноты поодаль силуэт человека, но в следующую секунду он исчез. — Эй, Рэмбо, мать твою! Выходи, бл*дь, поговорим!
Охранники рядом замерли, вцепились в автоматы, глаза от страха широко раскрыты.
— Вперёд, мать вашу! — заорал он, ткнув стволом в сторону тёмных зарослей, куда вела неясная кровавая дорожка. — Чего встали-то⁈ Пошли, пошли!
Бойцы нехотя зашевелились, неуверенно переставляя ноги. Фонари нервно метались по кустам, деревьям, следы крови блестели в свете лучей, уходя в непроглядную чащу.
И вдруг оттуда, из темноты, раздалась короткая очередь — тра-та-та! — затем сдавленный, хриплый крик и сразу же испуганный возглас бойца:
— Сюда! Быстрее!
Валет сорвался вперёд, напролом через кусты, позабыв о всяком страхе. Сердце долбило молотом, ладони вспотели, скользя на рукоятке автомата. Продираясь сквозь ветки, он резко остановился, вглядываясь в лучи фонарей, которые упёрлись в странную фигуру, будто вылезшую прямиком из могилы.
Перед ним стоял человек. Весь чёрный, в мокрой, прилипшей земле. Одежда в грязи, лицо покрыто кровью, вместо одного глаза — кровавое месиво. Второй глаз сверкал безумным огнём. В руке зажат обломок острой палки, как самодельное копьё, и человек молча, тяжело дышал, покачиваясь.
— Не стрелять, дебилы! — взревел Валет, увидев, как один из бойцов нервно поднимает ствол. Он в секунду оказался рядом и ударом кулака в висок отбросил автоматчика в сторону.
Остальные охранники замерли, оружие опустили. В полной тишине Валет медленно шагнул вперёд, подняв руки и стараясь говорить спокойно, ласково, как с больным ребёнком:
— Артурчик! Родной мой, дорогой… Живой! Жив ведь, чертяка! Ты чего, Артур? Это же я, Герман… Герман я, узнал? Опусти зубочистку свою, брось…
Человек напротив что-то хрипло, непонятно промычал в ответ, лицо его исказилось, глаз блеснул зло и тут же помутнел, словно сознание резко погасло. Дирижёр пошатнулся, обмяк и рухнул мешком в грязь и траву, потеряв сознание.
Валет резко развернулся к охране, а те, растерянные, замерли столбами:
— Чего стоите, придурки⁈ Грузите его в машину! И чтоб бережно, мать вашу, на руках донесли! Если по дороге загнётся — лично башку оторву! Быстро!
Бойцы вмиг бросились выполнять приказ, торопливо подхватывая тело. Валет же тяжело дышал, глядя на неподвижного Дирижёра и чувствуя, как внутри поднимается ледяная тревога.
В голове стучала лишь одна мысль: теперь только бы выжил, а там разберёмся.
г. Новознаменск, коммерческая клиника «МедВектор».
Валет молча слушал, уставившись куда-то мимо врача, на стену. Кабинет элитной больнички казался стерильно-белым, чужим и холодным.
— Случай, конечно, уникальный, — вздохнул пожилой хирург, снимая очки и тщательно потирая переносицу, словно пытался собраться с мыслями. — За свою практику я повидал немало огнестрельных, в девяностые, естественно… но такое… редко случается.
— Не тяни, док, говори уже, — поморщился Валет.
Врач снова нацепил очки и пристально посмотрел на гостя.
— Объясню просто и подробно, чтобы было понятно. Пуля вошла под острым углом и попала точно в глазницу. Обычно такие попадания приводят к смерти на месте — повреждения мозга несовместимы с жизнью. Но здесь… Ситуация редкая, почти невозможная, но бывает, — спокойно пояснил врач. — Судя по всему, использовалось оружие с дефектом или кустарно переделанное. Может, патрон низкой мощности. Причин много может быть. Но суть в том, что энергии пули просто не хватило, чтобы полностью пробить стенку глазницы и проникнуть в полость черепа. В результате она пошла по касательной, рикошетом, раздробила костный край глазницы, повредила глазное яблоко и сильно травмировала мягкие ткани. Но внутреннюю костную стенку глазницы и твёрдую мозговую оболочку не пробила. Поэтому мозг не задет, что уже само по себе чудо. Повторюсь, такое ранение — один шанс из тысячи, не иначе. Редкое везение.
— Это я понял, док… А почему он не задохнулся? В земле. Обернутый полиэтиленом? Тоже везение?
Хирург внимательно посмотрел на Валета, чуть замешкался, словно подбирая слова, потом негромко и спокойно произнёс:
— Пакет был повреждён осколками кости. Получилось отверстие. Да и сознание он потерял сразу, а тогда рефлекторно дыхание замедлилось до минимума. В таких случаях организм переходит на «аварийный режим»: потребность в кислороде резко снижается. Повезло, что земля была рыхлая — воздух проникал через отверстие в пакете и, возможно, в полостях под ним сохранился к тому же. Савченко фактически дышал, пусть и едва заметно. Глубокий обморок плюс низкая потребность в кислороде позволили продержаться ему какое-то время, до того момента, пока его не спасли.
— В рубашке родился, — задумчиво кивнул Валет.
Хирург чуть помолчал и добавил:
— По-честному, второй раз такое не повторится. Тут всё сыграло за него: ранение, шок, дырявый «пакет» и рыхлая почва. Ну а кровотечение остановилось само. Такое бывает, организм ведь — штука в общем-то продуманная, мгновенно спазмирует сосуды из-за болевого шока. Потом образовался тромб — естественная защитная реакция. А вот потеря сознания выглядела для тех, кто его хоронил, почти как смерть: неподвижность, дыхание неуловимое, пульс нитевидный, только специалист смог бы прощупать. Так проявляет себя сильнейший травматический шок и сопутствующий ступор нервной системы. Это не клиническая смерть, а шоковое состояние. С виду, вроде, покойник, но мозг жив и активно борется за выживание.
— И что дальше? Когда на ноги встанет? Он мне п*здец как нужен. Ты слышишь? Дорогой мой Лёня.
Хирург медленно выдохнул, покачал головой:
— Сейчас я удалил костные осколки из глазницы, мы очистили рану, остановили кровотечение окончательно. Сутки-двое пациент может провести без сознания, это нормально после таких тяжёлых травм. Но мозг, к счастью, не пострадал. Когда организм наберётся сил и стабилизируется, он обязательно очнётся. Выживет.
— Когда? Лёня! — терял терпение Вальков. — Когда? Мать твою за ногу!
— Герман Сильвестрович, простите, случай редкий, я не берусь за прогнозы… Но… последствия будут серьёзные, — продолжил врач. — Глаз полностью утрачен, мягкие ткани лица сильно повреждены. Лицо, разумеется, станет другим, это навсегда. Но и это не самое важное. Характер у таких пациентов меняется часто кардинально: резкие перепады настроения, вспышки агрессии, эмоциональная нестабильность — обычные последствия травм головы и нервной системы. Человек становится непредсказуемым, раздражительным и нередко опасным для окружающих. К этому нужно быть готовым, Герман Сильвестрович.
Валет зло выдохнул, будто доктор говорил что-то совершенно уже лишнее.
Врач замолчал, нервно поправил очки. Валет медленно кивнул, опустил взгляд на сцепленные пальцы и тихо произнёс — негромко, словно разговаривал с самим собой, но хирург слышал каждое слово:
— Лёня… Ты мне его на ноги поставь. Прошу тебя. В долгу не останусь, сам знаешь. Но только чтобы тихо. Ни одна живая душа, слышишь? Вообще ни-ни. Иначе в таком же пакете закопают другого. Ты ведь понял, кого я имею в виду?
Хирург побледнел, дёрнулся, будто его током коротнуло, очки сползли с его носа:
— Герман Сильвестрович! Да вы что… Вы ж меня знаете. Клиника моя, частная. Конфиденциальность полная, всё сделаю. Не в первый раз уже ведь.
— Вот и славно, — улыбнулся Валет, поднимаясь с кресла. Плечи расправил, голос вернул прежнюю твёрдость и уверенность. — И держи меня в курсе, Лёня.
Глава 19
— Ну всё, баб Нин, бывай, — бросил я, отрываясь от грамот на стене. — Запирайся и не лезь больше никуда.
А у самого на душе скребло. Вот она — легендарная Мотя. Кем была и кем стала. Старуха с приветом. Эх, помотала тебя жизнь, Мотя…
— Ой, сынки, как же так-то? Чаю хоть попейте, — засуетилась старуха. — Я медок сейчас принесу, свеженький, в подполе припасён.
Засеменила в угол, сдёрнула половик, потянула люк. Тяжёлый, зараза. Остановилась, глянула жалобно:
— Подсобите бабке, одряхлела совсем.
Я и слова не успел сказать, как Грач уже открыл люк и шагнул вниз по шатким ступенькам. Только голова его скрылась под полом, как бабка резко захлопнула крышку, задвинула щеколду и в один миг выхватила из-под своего фартука револьвер.
Ого! Да это тот самый, легендарный наган, о котором ходили байки в девяностых! Говорили, что судья Матюхина, известная как Мотя, не расставалась с ним никогда, даже в суд проносила его тайком.
В девяностые её боялись даже отморозки. Сроки она лепила по верхней планке, условным никто и никогда не отделывался, пожизненных настрогала — будь здоров. И никакие деньги, связи или угрозы не брали эту железную бабу. Её пытались купить, припугнуть, даже и убрать — дохлый номер. Репутация самого честного и жёсткого судьи навечно приклеилась к ней.
Теперь же Мотя стояла напротив, и глаза сверкали сталью — так же, как тогда, в прокуренном судебном зале:
— Попался, голубчик! Я все видела. Как вы в лесу мертвецов закапывали.
И голос её был теперь совсем другим — не менял громкости и интонаций, гуляя то туда, то сюда, звучал чётко, будто сам по себе приговор. Я осторожно поднял руки перед собой, стараясь не делать лишних движений:
— Не дури, Мотя… мертвецы заслужили. А я — свой… Это я….
Она вздрогнула, словно её ударило током:
— Откуда ты знаешь, как меня называли раньше? Откуда прозвище это вспомнил? Да не можешь ты помнить. Лет двадцать уже никто не называл меня Мотей…