– Пожалуй, что ничего…
– Вот я и говорю: собирайся.
– Куда, любезный граф Иван Григорьевич?
– Как куда? На бал к Великой Княгине. Состоится изрядная кадриль о тридцати четырех персонах. О нас с тобой позаботились. Тебе выпала честь танцевать с женой генерал-прокурора Трубецкого. Сергею Салтыкову предстоит услаждать фрейлину Екатерину Нарышкину, ну а мне…
– Великую Княгиню, разумеется?
– Разумеется. Но имейте в виду, граф Кирилла: именно она и погнала меня за вами. Зело интересуется российской наукой и резонно надеется на ваше споспешествование. Только что стало известно о вашем приезде, пригласительный билет неповоротливые слуги не успеют доставить, а я скор на ногу. Великая Княгиня жаждет пообщаться с новоявленным президентом. Не удивляйтесь: слухи прошибают все дворцовые стены.
– Насколько мне известно, указ еще не подписан.
– Ну-у, у нашей Государыни это дело скорое! Собирайтесь.
– Да я еще и экипажем не обзавелся.
– А мой на что? Кони бьют копытами у крыльца.
– Что поделаешь, раз бьют…
Собираться было недолго. Он только что вернулся от Государыни – не в шлафроке же ходил. Десяти минут не прошло, как друзья уже пылили к Малому двору.
Кадриль как раз разбивалась на пары. Недостающее число их вызывало некоторую тревогу среди мундиров, камзолов и входивших в моду английских фраков, а особливо среди блестящих дамских «адриен».
И надо же, сразу пришлось столкнуться с Великой Княгиней, которая на правах хозяйки распоряжалась всем этим хозяйством.
– Как, граф Кирила, вы манкируете?..
– Помилуйте, ваше высочество, – отвесил он соответствующий поклон, после чего и был запросто допущен к ручке. – Понятия не имел о такой чести!
– Зато теперь имейте. Чувствуйте себя как дома.
Кирилл не был знаком с Великой Княгиней, которая, собственно, лишь недавно стала хозяйкой Малого двора, да и Екатериной-то, изреченной так при крещении православном, была без году неделю. При всех уроках и трудах русских учителей говорила еще с приметным акцентом; до этого всего лишь – дочь захудалого немецкого герцога, который и не мог претендовать на большее, нежели командовать полком у короля Фридриха. Слышал, слышал Кирилл, как она, срочно вызванная Елизаветой, по зимней стуже тряслась в своей куцей беличьей щубке, да в промерзшем дормезе[1], к задку которого были привязаны сани, на случай немалых российских снегов: Кое-что знал Кирилл по берлинским сплетням, а кое-что и брат Алексей успел рассказать. Какие уж там соболя, если у немецкого нищего герцога на ужин и не бывало ничего, кроме картофеля с какой-нибудь куцей рыбкой из местной озерной лужи.
Сейчас это была уже не немецкая четырнадцатилетняя Фике, а вполне респектабельная русская княгиня. Разумеется, и платья, и бриллианты были от тароватой Елизаветы, у которой государственная мысль бежала впереди здравого смысла. А может, и здравый смысл кое-где преобладал. Во всяком случае, и берлинские сплетни, и хохлацкие ухмылки старшего брата сводились к одному: в жены к замухрышке голштинцу Петру, племяннику Елизаветы, и выбирали именно распоследнюю герцогиню, – с титулом, но без всякой значимости, – чтоб не слишком-то кичилась. Королевские дочери были ни к чему… хотя и тут поговаривали, что рождение герцогини Фике произошло не без вмешательства короля Фридриха, который ухлестывал за ее матерью, Иоганной-Елизаветой, пока сам герцог трясся в седле по полям сражений. Но чего не наговорят завистники! Но ведь Фике-Екатерина была умна, рассудительна, пригожа, чтила свалившееся на нее благо – чего же более?
По придворному этикету Кирилл был неизмеримо ниже, но она сама сделала несколько шагов навстречу, мило перевирая расхожие русские слова:
– Ах, графф, вы тольки што из наша краев? Как это любезно с ваша сторона!
Кирилл кое-чему уже научился в этой жизни. Ответил со всей придворной любезностью:
– Ваше высочество! Я рад такой чести – познакомиться с наследницей российского престола!
Присутствовавший при сем граф Чернышев пребольно толкнул его в бок – говори, мол, да не заговаривайся! – но она и сама сурово поправила:
– С жен-ной наследника. Не ставьте меня в неловкий положение, графф.
Разумеется, к разговору прислушивались. Да и сам наследник маячил среди мундиров и камзолов. Кирилл впервые увидел его и ужаснулся: «Боже… этот плюгавый паяц?..» Суетился и кривлялся среди придворной публики, строил дамам глазки, думая, что ужасно любезен, и даже одну из них – да кого же – Нарышкину! – дернул сзади за роскошную «адриену», так что отец ее, адмирал Иван Львович, с такой свирепостью глянул в его сторону, что тут и до дуэли недалеко. Как с гуся вода. Мало что не гоготал!… Но ужасаться было некогда: кадриль началась. А тут уж не дай маху – засмеют. Не зря же такие огромные деньжищи они с Тепловым ухлопали на учителей танцев!
Жена генерал-прокурора, дама в известном возрасте, но все еще считавшая себя юной красоткой, тоже не хотела дать маху – прямо ночной бабочкой летала по паркету. Судя по взглядам придворных сплетниц, которые уже давно не летали, а лишь шуршали, как мышки, своими атласными и парчовыми подолами, получалось у них с генеральшей весьма неплохо. Единственно – взгляд Кирилла непроизвольно следовал за Великой Княгиней, что не делало кавалеру чести. Но ведь и он кое-что замечал: «Ба, да ведь и она поглядывает на своего юного камергера Салтыкова!» Да и он ответно – встречным взглядом!
Если бы он взял еще несколько уроков у графа Чернышева, то без труда определил бы: у того тоже была какая-то подставная роль. Кого-то играл при Великой Княгине?..
Уже после кадрили, когда золоченая публика потянулась в столовую, граф Чернышев шепнул:
– Меня не заподозрят… от Сережки Салтыкова самое время отвести подозрения. Впрочем, рогатый супруг большего и не заслуживает.
Нет, все-таки маловато еще Кирилл пошаркал по паркетам, поглядывая то на фрейлину Нарышкину, то на Великую Княгиню. Что-то не укладывалось в голове…
Уже вечером, – да полно, в ночи, после возвращения с бала, – брат Алексей просветил немного:
– Когда поженишься… да, да, на фрейлине и двоюродной племяннице Елизаветы… молчать, так Государыня порешила! – то сразу заводи побольше детишек. Не уподобляйся нашему наследнику, который после свадьбы не знает, с какой стороны подойти к жене. А Государыня?.. Елизаветушка требует наследника. Откуда ему взяться – смекни. Добро, если какой-нибудь Сережка Салтыков поможет…
Час от часу не легче. Только возвернулся, а сплетни обступают со всех сторон. Опять то же самое: без меня меня женили, да еще и чужих жен на уши навешивают… Господи, что деется на свете!
II
Однако не все же шаркать по паркетам и разносить из гостиной в гостиную досужие сплетни. Пора было собираться в Академию. Государыня изрядную зарплату положила: три тысячи годовых. При том, что Михайло Ломоносов получал всего триста рубликов. Нет, Государыня была права, если самолично поторапливала. А брат Алексей прямо-таки кулаками подталкивал. Да и графа Чернышева в открытую поругивал. Пора! В Академии уже несколько лет не было президента. Всем заправляли дружно осевшие там немцы во главе с каким-то Шумахером. О нем новоявленный президент понятия не имел.
Напутствовать пришла сама Елизавета. Коротко сказала:
– Гляди, граф Кирила!
По ее уходе более пространно напутствовал брат Алексей:
– Ты знаешь, я не очень силен в науках. Писать-читать, слава богу, умею, и то ладно. Ты – другое дело. И здесь при добрых учителях был, при Ададурове да Теплове, и за границей, наверно, кое-что познал. Чти науку, не забывайся. Столкнешься с такими деяниями, что грязь с камзола придется отряхивать. Немцы – везде немцы, а в Академии, сказывают, их как тараканов. Зряшно давить не надо, а травить помаленьку… дело благое. В случае чего и моя рука не ослабела. Да накажь Михаиле Ломоносову, чтоб оду Елизавете Петровне написал. Нелишне будет и в твоем руководительстве, а ему так в оправдание излишнего буйства.
Кое-что Кирилл Григорьевич уже знал от адъюнкта Григория Теплова. В заграничных университетах они разошлись всего в нескольких годах. Кирилл уехал, когда Ломоносов уже вернулся и стал адъюнктом Академии, как и Теплов, с которым давно был знаком. Но Теплов-то умел избегать буйств, а архангельский мужик?.. С мая 1743 года по январь года следующего был под арестом. Да что там говорить! Если бы не оды да не заступничество Елизаветы Петровны, не избежать бы плетей. Дворянского звания не было, а чего чикаться с мужиком? Вали на лавицу да пори, коль не воздержан в буйстве… Кого открыто вором назовет, кого и прибьет прилюдно. Немцы – они большие доки в распрях и сведении трусливых счетов. Может, стоит и отказаться от академической чести, а, граф Кирила?
Но братние лошади были уже запряжены, а Григорий Теплов в самое время раздумий принес сочиненную приветственную речь.
В Академии наук, заложенной еще Петром-воителем на стрелке Васильевского острова, но открытой уже после его смерти, царило напряженное ожидание. Когда граф Разумовский в сопровождении адъюнкта Теплова поднялся по ступеням парадной лестницы, его самыми обольстительными поклонами встретили профессора Шумахер, Миллер, Делиль, Крузиус, Рихман и иже с ними; где-то по-за их спинами скромно клонили головы Тредиаковский и Ломоносов. Он всем равно поклонился и прошел в зал, где для него уже была установлена профессорская кафедра; говорить с нее можно было и сидя, но он предпочел стоять, памятуя, что и Государыня в некоторых случаях, особливо при приеме послов, не пренебрегала выказать свое уважение.
Граф Кирила не силен был в изящном слоге, но речью обладал отменной; программное приветствие, написанное адъюнктом Тепловым, лилась поистине тепло и радушно:
«За необходимо вам объявить нахожу, что собрание ваше такие меры от первого нынешнего случая принять должно, которые бы не одну только славу, но и совершенную пользу в сем пространном государстве производить могли. Вы, знаете, что слава одна не может быть столь велика и столь благородна, ежели к ней не присоединена польза. Сего ради Петр Великий как о славе, так и о пользе равномерное попечение имел, когда первое основание положил сей Академии, соединив оную с университетом».