Известна мистическая легенда[49], связанная с последними днями императрицы. В один из темных октябрьских вечеров, обходя дворец, караульный замечает в тронном зале императрицу, которая находится там одна, да и к тому же никак не отвечает на высказанное приветствие. Взволнованный солдат докладывает согласно уставу вышестоящему руководству, а далее информация доходит до Бирона. Тот ругается, говорит, что это полная ерунда, Анна Иоанновна в своих покоях, он свидетель, так как только от нее вышел. В итоге в тронный зал идут все вместе, включая саму государыню. И там они действительно лицезреют ещё одну императрицу. Как поступать в такой ситуации непонятно, но двойник исчезает сам. Анна Иоанновна печально замечает, что это плохой знак, и дни её сочтены.
Любимый Эрнст Иоганн Бирон плакал, стоя на коленях перед угасающей Анной Иоанновной. Она смотрела на него. Думала о нем в эти минуты. Потом, словно осознав, что его уже ничего не спасёт, лишь сказала ему: «Небось!»[50]. Ему и не оставалось ничего другого теперь, кроме как не бояться – идти ва-банк.
Императрица Анна умерла 17 октября 1740 года в возрасте 47 лет.
Похоронили её не сразу. До погребения пройдет много дней и событий.
Часть 2. Посидел на троне
Глава 1. При Бироне
Тут самое время вернуться к Записке Бирона. Рассказывает, что как только императрица испустила дух, он тотчас вышел к ожидающим вельможам, и там сорвали печать с высочайшего указа. Генерал-прокурор Трубецкой зачитал вслух. А дальше Бирон делится с нами, что «чувствовал себя дурно», «всю ночь были припадки», на следующий день «не мог выйти со двора», «не в состоянии был заняться делами». В общем, всячески проявляет то, что он убит горем, что упавшая ему на голову власть совершенно неожиданна, буквально раздавливает его. Бирон рассказывает, что и Анна Леопольдовна, и Антон Ульрих убеждали его в своих благих намерениях, он в свою очередь, тоже навестил родителей Ивана Антоновича, определил им ежегодное довольствие в 200 тысяч рублей. И вроде бы не оставалось никаких недосказанностей.
Можно Бирону верить, конечно, но давайте поглядим на документ, которым он определен на роль фактического правителя. Там сообщается, что до достижения семнадцатилетнего возраста Ивана утверждается регентом Эрнст Иоанн, владеющий Светлый Герцог Курляндский, Лифляндский и Семигальский. Ему на время бытия регентом давалась «полная мочь и власть» управлять всеми внутренними и внешними государственными делами, армией, казной. Получается, Бирон становится единоличным правителем. Кроме того, он должен был быть регентом, как у Ивана, так и в случае если с императором что случится, то и у его преемников из числа детей Анны и Антона Ульриха. Но еще более любопытен момент, что не только в случае, если не останется больше наследников из таковых, а даже если «предвидится ненадежное наследство», то именно Бирону поручается избрать и утвердить «сукцессора», то есть наследника. Да, конечно, регент должен будет провести утверждение через Кабинет Министров, Сенат, Военное руководство, но лидирующая партия в этом вопросе, сам выбор кандидатур и их предложение вверено в руки Курляндского герцога. Таким образом, в руках Бирона сконцентрировалась не только власть государственная, но и будущее российской монархии.
Более того, есть там и пункт о том, что будет, если вдруг он перестанет быть регентом. Условие к этому там дано только такое, что он сам может этого пожелать, но и в этом случае именно Бирон должен с согласия Сената учредить новое правление до совершеннолетия императора. Лишь только после того, как обеспечит новое регентство может уходить на покой, варианты которого тоже оговорены: может и в России остаться, и в Курляндию уехать. В любом случае министрам, Сенату, генералу надо будет оказать ему содействие.
Ещё один абзац стоит привести таким, как он есть, без всяческого комментария:
«И яко с одной стороны такое регентское правление его любви Герцогу Курляндскому натуральным образом неинако как тягостно и трудно быть может, и он сию тягост принят из единой к нам и к Государству и к подданым Нашим любви и ревности склонился».
Забегая вперед скажем, что заветы Анны Иоанновны будут нарушены фактически все. Уже в самое ближайшее время. А пока, «Le Roi est mort, vive le Roi!»[51], на престол воссел Иоанн Антонович.
Это мы сегодня его знаем, как Шестого, а в то время, Иванов считали от Грозного, а значит новый император был Третьим. На момент смерти Анны Иоанновны мальчику нет и двух месяцев. Родился 23 августа, а почила императрица 17 октября.
Не знаю, как давно читатель имел честь лицезреть дитя в этом возрасте, – чтобы лучше его представить, обратимся к научным данным, которые характеризуют типичное стандартное состояние ребенка в возрасте двух месяцев. Будем воспринимать его как развивающегося согласно среднестатистическим показателям. Это значит, что длиной он примерно 60 сантиметров, вес около 6 килограммов[52]. К этому возрасту ребёнок уже прошел определенный путь развития и должен и уметь многое. По всей видимости, наш новый император мог уже длительно удерживать предмет в поле зрения, гулить, искать источник звука поворотом головы. Отвечать улыбкой при общении с родными людьми. Даже хорошо держать головку, лежа на животе[53]. В два месяца ребенку уже многое интересно, он слушает голоса людей, следит за предметами вокруг уже на 180о[54]. Такими качествами обладал новый император.
Что должен уметь в свои годы пятидесятилетний мужчина, а именно таковым был в тот год Эрнст Иоганн Бирон, мы расписывать не будем, тем более, что от него требовалось только одно – управлять государством.
Вступив в права регента, а по сути фактического правителя, Бирон издал два манифеста, в которых сообщал о своих великих планах. Возвестил о том, что суд будет иметь равный и правый, что будет от неправды избавлять обижаемых, несмотря на то, сколь сильно их угнетатели. Но помимо столь высокопарных слов, нужны были и конкретные милости, а потому вторым документом он объявлял о прощении всяких преступлений по службе разных степеней тяжести, вплоть до тех, которые вели к смертной казни. Прощал недоимки, числившиеся до 1719 года, а также некоторые неоплаченные штрафы по таким провинностям как, например, непринятие присяги 1730 года, когда на престол вступала Анна Иоанновна.
Но параллельно с этим уже следовало проводить меры по наведению порядка, так как регенту было известно о многочисленных недовольных состоявшимся переходом власти, в том числе и среди военных. Недовольства выражались в первую очередь в отношении выбранного наследника. Немец же. Как по отцу, так и по матери. Первые аресты потенциальных бунтовщиков начались уже в день публикации манифестов. Например, был задержан матрос Максим Толстой, который отказался присягать и уже под следствием на дыбе заявлял, что надобно присягать цесаревне Елизавете Петровне, за что и был отправлен в ссылку. Отказались присягать и каторжники из числа старообрядцев: таких названо[55], как минимум трое. Их возмущало происхождение Ивана Антоновича, в частности тот факт, что отец его «иноземец, и в церковь не ходит, и святым иконам не поклоняется». Действительно, Антон Ульрих так никогда и не изменит веру на православную.
Но если люди противятся, значит кто-то их на то наставляет, справедливо считал Бирон. Ну и любой удар по наследнику отражается на нем, регенте, у которого и своих личных недоброжелателей хватает. Потому следует активно заняться пресечением любых попыток заговора, которые в России зреют всегда именно в ближайшем окружении правителя.
Папа плетёт заговор
Несмотря на то, что наследник и его регент определены самой императрицей, недовольства продолжали развиваться. В них, как мы видим, вовлекались и простые люди, чего уж говорить о тех, кто имеет свой хотя бы маленький интерес. Вот и сердечно простой и чрезвычайно наивный Антон Ульрих стал всё чаще слышать уверения от близких к нему офицеров, что состоявшееся распределение ролей несправедливо. Герцог Брауншвейгский – отец нового императора, так почему же не ему отведена роль регента? К тому же, его уверяли, что манифест составлен неправильно, значит не имеет юридической силы. Надо полагать, что человек проникся этими разговорами и всерьез уверился в мысли, что его могут привести к власти в обход хитрейшего Бирона.
Наблюдая принца на протяжении всей его жизни, можно даже сделать предположение, что участие в заговоре было продиктовано не стремлением к власти, а неумением, даже страхом отказать тем, кто к нему обращался. Адъютант, камер-юнкер, кабинет-секретарь, несколько офицеров – с такими сторонниками он собирался менять историю. Но проблема в том, что среди заговорщиков не было никакого единства, отсутствовал даже четко сформулированный план действий. Сам принц и должен был стать центром, движущей силой, но он не умел, а потому всё это идейное предприятие расплылось настолько, что стало известно и самому регенту Бирону. Тот уж не заставил себя долго ждать, принимая меры.
Как поступить в таком случае с заговорщиком? Ведь Антон Ульрих – отец императора. Бестужевым было замечено, что несмотря на это обстоятельство, виновный не имеет особого статуса, по факту являясь обыкновенным подданным в государстве, которым управляет регент. А значит, при определенной смелости, Бирон мог поступить совершенно жестко.
Удивительно, что спасла тогда принца Брауншвейгского именно жена, которая, как мы помним, терпеть его не могла. Но она уговорила регента, чтобы тот не предпринимал никаких серьезных мер. Всё обошлось строгим устным выговором, который неудачливый мятежник услышал от членов сената и особо от главы Канцелярии тайных и розыскных дел генерала Андрея Ушакова. Именно этот человек выявил заговор, оперативно задержал виновных. Он же сурово высказывал Антону Ульриху о недопустимости подобного поведения, называя того мальчишкой, отвергнув все условности. Если принимать во внимание исключительно возраст, то подступивший к восьмому десятку своих лет Ушаков имел на то полное право. Принц был отстранен[56] от должностей подполковника Семеновского и полковника Кирасирского Брауншвейгского полков, строго предупрежден, что при малейшей попытке вновь поиграть в политику, с ним поступят так, как надлежит поступать с любым иным подданным за столь серьезную провинность.
Анна спрятала супруга у себя в комнатах, чтобы не попадался на глаза, чтобы никто не передумал и не учинил суд. Напомним, её дети лишь от этого человека могли претендовать на престол, а значит терять принца нельзя ни в коем случае, каким бы нелюбимым он ни был.
Истинные намерения Бирона обнаруживаются в словах, высказанных в адрес Анны Леопольдовны при свидетелях[57]. Регент грозил лишить всяких притязаний на власть все семейство Брауншвейгское, а вместо них призвать в столицу герцога Голштейн-Готторпского, двенадцатилетнего Карла Петера Ульриха, внука Петра Первого от дочери его Анны. Помним же, у того преимущественное право на престол, согласно духовной Екатерины I. Правда, сама духовная была уже уничтожена, хранилась у графа Головкина только её копия.
Угрозу Бирона нельзя не воспринимать всерьез – не в сердцах выпалил первое, что в голову пришло, а фактически раскрыл свои карты. Ведь, по некоторым источникам[58], он продолжал искать и просчитывать варианты укрепления своей власти. В духе приснопамятного Меншикова планировал обеспечить позиции и положение семьи за счет выгодных браков детей. Если раньше связать узами брака своего первенца с Анной Леопольдовной не получилось, то теперь того же своего сына он хотел женить на Елизавете Петровне, а дочь выдать замуж как раз за герцога Голштейн-Готторпского. Мы видим, что регент связывал свое будущее именно с петровской ветвью, следовательно, маленького Ивана Антоновича и его родителей светлое завтра не ожидало в любом случае. При лучшем раскладе – высылка за границу, но, как правило, такой вариант в отношении свергнутого правителя в России не применяется никогда. А значит смена власти – вопрос времени, за которое Эрнст Иоганн мог бы осуществить задуманные изменения. После этого завещание бывшей императрицы перестало бы играть для него значение, поступили бы с документом, как с духовной Екатерины I. Ну а с самим царствующим ребенком могло произойти всё, что угодно.
Анна Леопольдовна, разумеется, не могла не проникнуться этой угрозой. Она восприняла её всерьез, возможно единственный раз трезво оценив обстановку. Да и окружение не дало бы забыться. Но проблема была в том, что помочь ей было некому. Антон Ульрих лезть на рожон теперь уж точно не решится. Остальные были под властью Бирона. Мать императора делала единственное, что могла в этой ситуации – плакала у себя в комнате.
Анна Леопольдовна плакала у себя в комнате, когда к ней пришел известнейший и влиятельный генерал-фельдмаршал Бурхард Кристоф Миних. Ему самому Бирон был глубоко не по душе. Когда-то они были союзниками, но чем больше брал власть в свои руки голштинский герцог, тем меньше становилось былой дружбы, тем больше переживал Миних за свою свободу и жизнь – оставит ли рядом с собой Бирон такую сильную и опасную личность. Фельдмаршал понимал, что лучше действовать первым, но как начать противостояние, когда нет веского повода. А слезы беззащитной женщины, да к тому же матери императора – самый значимый аргумент для рыцаря, коим, безусловно Миних себя считал. Он выслушал Анну, возможно что-то пообещал. Она же призвала его арестовать регента. Действие началось незамедлительно.
На следующий день был собран отряд из нескольких десятков солдат. Был среди них и бравый полковник гвардии Кристоф Манштейн[59], который оставил ценные воспоминания о тех событиях. Именно ему было поручено Минихом произвести арест.
Ноябрь. В эти два года очень важный месяц. Ночь с 8 на 9 число. Манштейн в окружении солдат проходит во дворец Бирона четким уверенным шагом. Охрана не пытается остановить. Если гвардия уже пришла и столь нагло движется вперед, то либо по приказу Бирона, либо за ним. В любом из этих случаев лучше не вмешиваться. Прошли прямо к спальне регента. Открыли дверь. Тот крепко спал, рядом спала супруга. Хорошо спится холодной глубокой ночью поздней осенью. Бирон соскочил и стал яростно отбиваться кулаками. В ответ его били прикладами. Повалили. Таким же, в чем был в кровати, связали, выволокли в карету, накрыв лишь шинелью. Выбежавшую на улицу и кричащую жену Бирона просто толкнули в снег. Параллельно прошли аресты его соратников и ближайших родственников. Никто не заступился за регента, ни теперь, ни после. Отправили Бирона в Зимний дворец, вечером в Александро-Невскую Лавру, затем в Шлиссельбургскую крепость. Его, конечно, судили. Достаточно долго. Лишь в апреле вышел манифест о его вине. Как водится, приговорили к смертной казни, но помиловали и сослали в Пелым, этот населенный пункт располагался на территории современной нам Свердловской области.
Когда Яков Шаховской, бывший в то время полицмейстером, объявлял о высылке, то наблюдал[60] у совсем еще недавно всесильного Бирона широко раскрытые глаза, в которых читалась более досада, нежели страх или печаль. Когда всё было ему разъяснено, то курляндский герцог громко произнес, глядя вверх: «Боже, благослови ее величество и царствование ее!», – вспоминая верно добрые для него славные времена Анны Иоанновны. А затем лишь попросил отправить с ним пастора «дабы для сохранения от вечной погибели души моей».
У него сложится всё не так печально, как можем предполагать. В нашей истории он свою роль сыграл, не будем больше его беспокоить, хотя еще разок мы его обязательно встретим.