— Отличное имя, и, полагаю, оно передано вам хорошими, честными родителями. Я люблю имена, хотя изобретательность христиан в этом случае значительно отстает от остроумных обычаев индейцев. Самого большого труса, какого я когда-либо знал, звали Львом, а его жена носила имя Пешенс (терпение), между тем эта особа успевала наговорить множество неприятных слов в течение меньшего времени, чем нужно оленю, чтобы промчаться сажень. У индейца имя — дело чести. Индеец обыкновенно принимает какое-нибудь подходящее для себя прозвище. Конечно, имя Чингачгук, что значит «великий змей», не означает, что он и в самом деле змея; нет, его имя говорит, что ему известны все извороты, все уголки человеческой природы, что он молчалив и умеет наносить своим недругам удары в такие мгновения, когда они совсем этого не ожидают. Каково же ваше призвание?
— Я — недостойный преподаватель благородного искусства псалмопения.
— О!
— Я преподаю пение юным коннектикутцам[11].
— Вы могли бы выбрать занятие получше. Эти щенки и то слишком много хохочут и поют в лесах, когда им следовало бы сидеть затаив дыхание, как лисице в засаде. Умеете ли вы, по крайней мере, обращаться с винтовкой?
— Слава богу, мне еще никогда не приходилось иметь дело со смертоносным оружием.
— Может быть, вы умеете наносить на бумагу направление вод, обозначать на ней горы и пустыни?
— Нет, этим я не занимаюсь.
— У вас такие ноги, которые могут превратить длинную дорогу в короткую. Я полагаю, генерал посылает вас с поручениями?.
— Никогда. Я следую только моему высокому призванию, то-есть обучаю людей церковной музыке.
— Странное призвание, — произнес Соколиный Глаз и усмехнулся, — всю жизнь повторять, как пересмешник, все высокие и низкие ноты, которые вырываются из человеческого горла! Впрочем, друг, пение — ваш талант, и никто не имеет права его хулить, как никто не смеет порицать искусство стрельбы или какое-нибудь другое уменье. Покажите-ка ваше искусство.
— С великим удовольствием, — сказал Гамут.
Поправив очки в железной оправе и вынув свой излюбленный томик, он немедленно передал книгу Алисе.
Алиса улыбнулась. Она взглянула на Хейворда и вспыхнула, не зная, как ей поступить.
— Не стесняйтесь, — шепнул ей молодой офицер.
Алиса приготовилась петь. Давид выбрал гимн, отвечавший положению беглецов. Кора тоже пожелала поддержать сестру. Методический Давид предварительно дал певцам тон, пользуясь своим камертоном[12].
Полился торжественный напев; иногда молодые девушки склонялись над книгой и усиливали свои звучные голоса, иногда понижали их, так что шум воды превращался в глухой аккомпанемент песен. Природный вкус и верный слух Давида руководили певицами. Он соразмерял силу голосов с размерами узкой пещеры, каждая трещина, каждая впадина которой наполнялась задушевными звуками. Глаза индейца пристально, с таким вниманием смотрели на скалы, что, казалось, они сами превратились в камни.
Разведчик сначала сидел, равнодушно опершись подбородком на руку, но мало-помалу его суровые черты смягчились. Может быть, в уме охотника воскресли воспоминания детства, тихие дни, когда ему приходилось слышать такие псалмы из уст матери. Блуждающие глаза жителя лесов увлажнились, слезы покатились по его обветренным щекам. Пронесся один из тех низких, замирающих звуков, которые слух впивает с жадным восторгом, точно сознавая, что это наслаждение сейчас прервется. И вдруг раздался вопль, не похожий ни на человеческий крик, ни на вопль другого земного существа; он потряс воздух и проник не только во все уголки пещеры, но и в самые укромные тайники человеческих сердец. Вслед за этим наступила полная тишина; чудилось, будто даже воды Гленна остановились, пораженные ужасом.
— Что это? — прошептала Алиса, очнувшись от столбняка.
— Что это? — громко спросил Дункан.
Ни Соколиный Глаз, ни индейцы не ответили. Они слушали, очевидно ожидая повторения вопля, и в выражении их лица сказывалось изумление. Наконец они быстро и серьезно заговорили между собой на делавэрском наречии. По окончании их беседы Ункас осторожно выскользнул из отдаленного выхода пещеры. Когда он ушел, разведчик снова заговорил по-английски:
— Никто из нас не может сказать, что это было, хотя мы в течение тридцати лет с лишком изучали леса. Я думал, что моему слуху знакомы все крики индейцев, все звериные голоса, но теперь вижу, что я был просто тщеславным, самонадеянным мальчишкой.
— Разве это не военный клич воинов, не вой, которым они стараются испугать врагов? — спросила Кора, кутая лицо в вуаль с таким спокойствием, которого не выказывала ее взволнованная младшая сестра.
— Нет, нет, сейчас раздался зловещий, потрясающий звук, и в нем было что-то неестественное. Если бы вы хоть раз слышали боевой клич индейцев, вы никогда не приняли бы его за что-нибудь другое... Ну что же, Ункас? — снова по-делаварски обратился разведчик к возвратившемуся в пещеру молодому могикану. — Что ты видел? Не просвечивает ли наш огонь сквозь завесы?
Послышался короткий и, по-видимому, отрицательный ответ на том же наречии.
— Ничего не видно, — продолжал по-английски Соколиный Глаз, с неудовольствием покачивая головой. — Наша стоянка все еще остается тайной. Перейдите в другую пещеру, леди, и постарайтесь заснуть: вы нуждаетесь в отдыхе. Мы поднимемся задолго до восхода солнца, и нам придется торопиться, чтобы дойти до форта Эдуард, пока минги будут спать.
Кора повиновалась с таким спокойствием, что более робкая Алиса была принуждена последовать ее примеру. Однако, выходя из пещеры, она шепотом попросила Дункана пойти вместе с ними.
Ункас откинул для сестер завесу, и, повернувшись, чтобы поблагодарить его за это внимание, молодые девушки увидели, что разведчик снова уселся над потухающими углями, опустив лицо на руки, и, по-видимому, весь ушел в раздумье о непонятном звуке, который прервал вечернее пение.
Хейворд захватил с собой горящую сосновую ветку, и этот факел слабо осветил узкую пещеру, где девушкам предстояло провести ночь. Дункан укрепил свой светильник в трещине камня и подошел к сестрам; они остались с ним наедине в первый раз после отъезда из форта Эдуард.
— Не уходите, Дункан, — попросила его Алиса, — мы не заснем в этом страшном месте, особенно теперь, когда непонятный ужасный вопль все еще звучит у нас в ушах.
— Прежде всего осмотрим, достаточно ли безопасна наша крепость, — ответил Хейворд, — а потом поговорим об остальном.
Он прошел в самый дальний угол пещеры, к выходу, тоже закрытому тяжелым одеялом, и, отодвинув его, вдохнул полной грудью свежий, живительный ветер, веявший от водопадов. Ближайший рукав реки стремился по узкому глубокому ущелью, прорытому течением в мягком камне. Вода неслась у самых ног молодого офицера и, как ему казалось, образовала отличную защиту с этой стороны.
— Природа создала неодолимую преграду, — продолжал он, указав на черный поток под обрывом, и опустил завесу, — и вы отлично знаете, что честные, верные люди охраняют вас. Следовательно,, почему бы вам не воспользоваться советом нашего Соколиного Глаза. Я уверен, Кора согласится со мной и скажет, что вам обеим необходимо заснуть.
— Кора может согласиться с вашим мнением, но на, деле не подтвердит его, — проговорила старшая из девушек. — Если бы мы даже не слышали непонятный страшный крик, нам все равно было бы трудно заснуть. Скажите-ка сами, Хейворд, могут ли дочери позабыть о том, как должен тревожиться их отец, не знающий, где они и что с ними случилось в этой глуши, среди стольких опасностей?
— Он воин. Правда, ему известны опасности, но известны и преимущества лесов.
— Как снисходительно, как терпеливо переносил он мои глупые затеи! С какой любовью исполнял все мои желания! — со слезами произнесла Алиса. — Кора, мы поступили неблагоразумно, предприняв эту поездку.
— Может быть, я необдуманно настаивала на том, чтобы отец позволил нам приехать к нему в такое беспокойное время, но я хотела доказать ему, что, как бы пренебрежительно ни относились к нему остальные, его дети остались верны ему.
— Когда он услыхал о вашем решении приехать в форт Эдуард, — ласково сказал Хейворд, — в его душе произошла жестокая борьба между страхом и любовью, и любовь одержала победу. «Я не хочу останавливать их, Дункан, — сказал он. — Дай господь, чтобы все защитники нашего короля выказали половину той смелости, которую проявила Кора».
— А обо мне он ничего не сказал, Хейворд? — с ревнивой нежностью спросила Алиса. — Я уверена, что папа не мог совсем позабыть о своей маленькой Эльси...
— Конечно, нет, — ответил молодой человек. — Он осыпал вас множеством ласковых названий, которых я не смею повторять, чувствуя, однако, их справедливость. Раз он сказал...
Дункан сразу умолк, потому что снова пронесся тот же ужасный вопль и вслед за тем наступило долгое мертвое молчание; все переглядывались, со страхом ожидая повторения дикого воя. Наконец в отверстии пещеры показалась фигура разведчика; суровая твердость его лица сменилась неуверенностью при мысли о таинственных звуках, казалось предвещавших неминуемую опасность, перед которой были бессильны и ловкость его и опытность.
Глава VII
— Если мы останемся здесь, — сказал Соколиный Глаз, — мы пренебрежем предупреждением, которое дается нам для нашего же блага. Пусть нежные создания побудут в пещере, но мы, то-есть я и могикане, пойдем на скалу сторожить. И, полагаю, майор присоединится к нашему обществу.
— Разве близка опасность? — спросила Кора.
— Леди, — торжественным тоном ответил разведчик, — больше тридцати лет прислушивался я ко всем лесным звукам, как прислушивается человек, жизнь и смерть которого зависят от чуткости его слуха. Меня не обманут ни мурлыканье пантеры, ни свист пересмешника, ни крики дьявольских мингов. Я слыхивал, как лес стонал, точно человек в жестокой печали; слыхивал я треск молнии, наполнившей воздух шипеньем горящих ветвей, когда она разбрасывала искры, разлетаясь в изломах. Теперь же ни могикане, ни я — мы не можем объяснить себе, что это был за вопль. И потому мы думае