ойти в брачную ночь, но Уильям превратил исполнение супружеского долга в наслаждение, в его руках оказался ключ к блаженству, о существовании которого Магдалена даже не подозревала. В первый раз она была ошеломлена, потом растерянность сменилась восторгом. Лишь несколько ночей спустя, получив уже привычное и всё же новое удовольствие, она задумалась о том, где Уильям всему этому научился, кто приобщил его тайн, известных только женщинам… Однако в ее сердце, переполненном любовью, не оставалось места для ревности: Уильям старше ее и, разумеется, опытнее, но теперь он принадлежит только ей одной, а те, другие женщины подготовили его для нее, она должна быть им благодарна.
Когда утром Роберт спустился к завтраку, все уже сидели за столом. Запах жареного бекона, лорнской колбасы и горячих картофельных лепешек дразнил аппетит, на противне в очаге шкворчала яичница. Магдалена делала тосты, тетушка разливала чай. Основательно подкрепившись, все спустились во двор, где уже стояла запряженная парой открытая коляска. Сэр Роберт взобрался на козлы, намереваясь править, и заявил, что ему нужна компания, чтобы не скучать в дороге. Пунцовая от смущения Фанни устроилась рядом с ним, тетя Амалия села в коляску по ходу движения, чтобы не терять их из виду, Магдалене пришлось поместиться слева от нее, Уильям сел напротив. Возница встряхнул вожжами и причмокнул губами, под колесами заскрипел гравий.
Hic gelidi fontes, hic mollia prata, Lycori;
hic nemus; hic ipso tecum consumerer aeuo.
Nunc insanus amor duri me Martis in armis
tela inter media atque aduersos detinet hostis[12], —
декламировал Прингл, театральным жестом обводя рукой окрестности.
Уильям усмехнулся, но его усмешка вышла невеселой.
– Вы бывали в Италии, дорогой кузен? – громко спросил Роберт, не оборачиваясь.
– Нет, только в Испании. Пока служил помощником генерал-квартирмейстера.
Тетушка отказалась карабкаться на холм, где некогда стояла самая грозная и неприступная крепость Шотландии, и осталась возле коляски, поручив Фанни сэру Уильяму. Роберт с Магдаленой шли впереди по узкой каменистой тропинке; Уильям крикнул снизу, чтобы кузен тщательнее выбирал дорогу: дамы не в сапогах, а в башмачках на тонкой подошве.
От крепости остались только фундамент и часть стены с дверным проходом, над которым был выбит старинный герб – вставший на задние лапы лев в треугольном щите, по кайме которого рассыпались восемь роз. За дверью расстилалось море – такое безмятежно лазоревое, что казалось не Северным, а южным. Фанни посмотрела вниз и вскрикнула – от высоты захватывало дух. Древний замок, некогда сложенный из темно-красных камней, стоял на крутом обрыве, рыбацкие лодки, качавшиеся далеко внизу, казались крошечными.
Взяв на себя роль чичероне, Роберт водил своих спутников по руинам, и мертвые немые камни оживали по мановению его руки, рассказывая свою историю. Вон то узкое отверстие в стене у самого берега – потайной ход, по которому в замок, осажденный герцогом Солсбери в 1338 году, проник сэр Александр Рамзай, доставив помощь и продовольствие его храбрым защитникам, предводительствуемым Черной Агнес. А та пещера, обнажающая свою чернокаменную пасть во время прилива и похожая на вход в загробное царство Аида, была в свое время основанием донжона, где провел целый год в заточении Гевин Дуглас, епископ Данкельдский, испросивший у папы позволения сочетать браком близких (по мнению Церкви) родственников во имя мира в Шотландии. Он перевел «Энеиду» на скотс (язык шотландских равнин) и завершил этот великий труд за полтора месяца до битвы при Флоддене 1513 года, сыгравшей роковую роль и в жизни Дугласов, предков Магдалены по материнской линии, и в жизни графов Хьюмов – прежних владельцев Дангласса. Шотландцы тогда напали на Англию, вторгшуюся во Францию, во имя Старого союза между лилиями и чертополохом, и потерпели поражение. А вон там (но туда лучше не подниматься, а то можно свернуть себе шею) находились покои Марии Стюарт, которую привез сюда граф Босуэлл…
– Папа видит в каждом холме страты горных пород, а Роберт в старых развалинах – напластование истории, – сказала Магдалена.
Фанни не сводила с баронета глаз, в которых застыло восхищение. А тот вдруг помрачнел, поглощенный новой мыслью.
– Нам легко говорить о живших до нас: тот был предатель, этот совершил ошибку, – ведь мы-то знаем, кто оказался сильнее и чем всё закончилось. А какой-нибудь граф Хьюм, выбирая между Маргаритой Тюдор, сестрой английского короля, и герцогом Олбани, стоявшим за французов, или между католичкой Марией Стюарт, имевшей сына и поддержку во Франции, и бездетной еретичкой Елизаветой Тюдор, против которой шла Великая армада, думал, что ошибки быть не может, – а потом ему сносили голову на плахе. А этот неприступный замок, который никто не мог захватить? Символ стойкости шотландцев? Его разрушили по приказу шотландского парламента в 1567 году, повелевшего не оставить от него камня на камне. В официальной истории это преподносится как одно из величайших деяний Якова VI, сына Марии Стюарт, хотя ему тогда был всего только год от роду.
Наверху сильнее дул холодный ветер, трепавший юбки и фалды фраков и грозивший унести с собой шляпы. Компания начала спуск, оказавшийся труднее подъема, и как-то само собой получилось, что Фанни теперь опиралась на руку Роберта, а Уильям помогал своей жене.
Тетя Амалия присмотрела полянку для пикника – у дикой яблони, раскинувшей во все стороны голые ветви, еще не одевшиеся листвой. Лошадей выпрягли, чтобы и они тоже отдохнули и пощипали свежей травки; мужчины расстелили на земле теплые клетчатые пледы, дамы завладели корзинками с провизией и выкладывали из них холодную говядину, хлеб, горчицу, кровяную колбасу, мясной пирог, пшеничные лепешки, баночки с джемами, бутылки с элем и крынки с молоком. Обожание, написанное на лице Фанни, когда она передавала очередную тарелку сэру Роберту, ни от кого не укрылось; Уильям даже счел нужным найти ему объяснение и похвалил глубокие познания баронета, явно выходившие за рамки премудрости, какую можно усвоить в Кембридже.
– Ах, если бы он нашел применение этим познаниям! – недовольно сказала тетушка. – Давно пора избрать себе какую-нибудь цель в жизни.
– Ma tante, упорнее всего человек стремится к своей цели, когда не знает точно, чего именно он добивается.
Магдалена рассмеялась.
– Роберт, ты неисправим! Всегда говоришь парадоксами.
– Отнюдь, дражайшая кузина. Сумеешь ли ты назвать мне нечто, чего люди всех времен и народов желали и добивались бы упорнее, чем любви? Казалось бы, о любви уже известно всё, о ней написаны груды поэм и трактатов, но даже прочитав их все, влюбленный окажется беспомощен перед новизной своего чувства, искренне полагая, будто происходящее с ним сейчас не случалось прежде ни с кем и никогда. И все эти страдания, безумства, разочарования повторяются снова и снова. Все величайшие катастрофы человечества происходили от любви.
– Ну уж… это, пожалуй, чересчур, – возразил Уильям.
– Возьмите Бони! – оживился Роберт. – Чего он добивался, как не любви? Но он хотел, чтобы его любили сразу армия, Франция и Жозефина, не имея при этом возможности быть со всеми тремя одновременно. Он обещает Франции славу, Жозефине – сокровища и уезжает с армией в Египет. Там он узнает, что жена ему изменяет, бросает армию в пустыне и мчится во Францию. Потом он разводится с женой, женится на австриячке и, чтобы задобрить Францию, сулит ей владычество над миром. Для этого он отправляется в Россию, губит там армию в снегу и возвращается к жене. Потом он отдает на поругание Францию, чтобы спасти армию; его отлучают от обеих и отправляют на Эльбу, где он узнает, что и новая жена ему тоже неверна. Он снова мчится во Францию и с радостью выясняет, что многократно преданная им армия по-прежнему влюблена в него, поскольку новый «муж» стар, немощен и ни на что не годен. Уверен, что и Франция примет его в свои объятия по той же причине. А вот насчет Марии-Луизы я бы не стал делать положительных прогнозов… Во всяком случае, ничуть не желая прослыть новой Кассандрой, я убежден, что добром это не кончится.
Ветер всё-таки нагнал облака, закрыв ими солнце; море тотчас сделалось сердито серым. Когда до дома оставалось несколько сотен ярдов, начал накрапывать дождь; Роберт пустил лошадей вскачь, и Фанни воспользовалась этим, чтобы уцепиться за его локоть.
У крыльца стоял курьер в алом мундире, держа свою лошадь в поводу.
– Полковник де Ланси? – спросил он, увидев Уильяма.
Тот подтвердил, взял у курьера письмо, взломал печать, пробежал листок глазами несколько раз…
– Благодарю вас, можете идти. Передайте, что я выезжаю сегодня же вечером.
– Зайдите на кухню, вас покормят, – мягко добавила Магдалена.
Сосредоточенное лицо унтер-офицера расплылось в улыбке, и стало видно, что он совсем молод.
– Что случилось, Уильям? – встревоженно спросила Магдалена, когда они поднялись к себе на второй этаж.
– Герцог Йоркский приказывает мне срочно явиться в Лондон.
– Я поеду с вами?
– Не нужно. Оставайтесь здесь, я напишу вам, когда всё узнаю.
Шумный весенний ливень быстро закончился, но тучи не спешили расходиться, а размокшая дорога потемнела. Несмотря на это, Роберт тоже решил ехать, чтобы составить новому родственнику компанию до Эдинбурга. Разочарованная тетя Амалия простилась с ним очень сухо. Фанни поднялась вместе с Магдаленой на бельведер, где теперь бушевал ветер, ее лицо дрожало от едва сдерживаемых слез. Две конные фигурки быстро удалялись вдоль реки. Медовый месяц продлился всего неделю…
Глава восьмая. Делай, что обязан, и будь что будет
Строгие серые стены отражали свет, сочившийся сквозь стрельчатые окна; взгляд невольно скользил по ним вверх – туда, где сходились острые ребра сводов. Там, на потолке, проступали сквозь налет веков темные узоры и контуры фигур, которые было невозможно разглядеть во всех подробностях, но от этого еще сильнее становилось ощущение вышины, непостижимости горнего мира. Альфред медленно шел мимо вылизанных временем колонн, искусно высеченных в камне святых, аляповатых деревянных панно со сценами из Священного Писания, задержался у резного барельефа с изображением всадника, отсекавшего мечом половину своего теплого плаща, чтобы отдать его замерзшему нищему, – святого Мартина, преклонил колено у распятия с бессильно поникшим деревянным Христом и двумя раскрашенными женскими фигурами, обратившими к нему бледные лица, в которых читалась… нет, не надежда, а невозможность поверить в непоправимое. Такие древние изваяния, впитавшие в себя простодушие и первозданную веру создавших их мастеров, говорили куда больше сердцу Альфреда, чем более поздние статуи, от которых веяло холодом совершенства, или красочные полотна, написанные на заказ умелой кистью неразборчивого художника. В церкви Святого Мартина гордились полотном Рубенса, созданным для гильдии купцов, торговавших хмелем и хлебом; их покровителем считался святой Рох из Монпелье, защитник от чумы, и на картине Христос как раз наделял Роха этим званием. Все фигуры: заботливо склонившийся Иисус, немного растерянный Рох, взиравшие на них снизу зачумленные – были выписаны экспре