Ее замужество многим показалось странным даже в то безумное время: она вышла за семидесятилетнего вдовца, бывшего коменданта Фужера и полковника Национальной гвардии Ренна; через неделю он выгнал из дому свою новую жену и умер через полгода после свадьбы. Похоже, что Люсиль в свои тридцать с лишним лет так и осталась девственницей, и когда за ней вдруг стал ухаживать поэт Шендолле, вела себя как юная девица. Рене и Полина (она тогда еще была жива) поощряли этот роман, понимая, что для Люсиль это единственный шанс найти свое счастье, однако непоправимое уже свершилось: она в самом деле вобрала в себя своего брата и больше не принадлежала себе. Кот всегда говорил, что не создан для семейной жизни; Люсиль отказала Шендолле, «не желая построить свое счастье на его несчастье», но при этом пообещала ему не выходить замуж за другого. Она тоже была не способна отдаться кому-то целиком, желая, однако, обладать другими. Вела кочевую жизнь, переезжая от одной сестры к другой и мучая их своими капризами, сменявшими друг друга приступами смирения и требовательности. Брата она забрасывала записками, напоминая ему о прошлом, а потом прочла «Рене» и решила, что она и есть Амели – сестра, воспылавшая преступной любовью к брату и вынужденная похоронить себя в монастыре, не в силах побороть эту страсть.
Летом четвертого года Шатобрианы уехали в Вильнёв к своим друзьям Жуберам – Оленю и Волку. Там они и узнали из письма госпожи де Мариньи о смерти Люсиль, которая вновь сменила квартиру, отпустила служанку в Бретань и жила с восьмидесятилетним слугой по фамилии Сен-Жермен, прежде носившим ливрею графини де Бомон. Письмо пришло в середине ноября; на второе декабря была назначена коронация Бонапарта, поэтому Кот не поехал в Париж, сославшись на плохое самочувствие Селесты, и пообещал сестрам поставить через месяц надгробный памятник на могиле Люсиль. Однако место этой безымянной могилы на кладбище для бедных мог указать лишь один Сен-Жермен, а он вскоре умер сам. Шатобрианы вернулись в конце года, и начались новые дрязги: выяснилось, что Люсиль заложила большую часть своего имущества, чтобы уплатить долги Рене в десять тысяч франков, и Бенинья, платившая за ее проживание в пансионе, была этим возмущена; Кот припомнил ей тот самый раздел отцовского наследства и заявил, что это она должна оплатить надгробие для сестры… Тогда он еще оставался должен триста пиастров скульптору за памятник на могиле госпожи де Бомон, то есть вдвое больше, чем все деньги, которыми он располагал, несмотря на успех своих произведений: он совершенно не умеет зарабатывать своим пером, считая это ниже своего достоинства.
Год спустя Рене вновь сбежал от Селесты в дальние страны, вознамерившись посетить Святую землю. Жене он позволил сопровождать себя только до Венеции, якобы не желая подвергать ее тяготам долгого путешествия. Все уверяли ее, что Коту ничто не угрожает, хотя она безумно тревожилась и считала себя уже вдовой. Но Шатобриан не утонул и не умер от чумы, зато повстречал в Альгамбре новый идеал – Натали де Ноайль-Муши, которую он называл Мушкой, и вернулся домой «последним Абенсерагом». Мушка познакомила его со своей родственницей Клэр де Керсен, герцогиней де Дюра, которая сгорала от желания увидеть автора «Гения христианства». В ее парижском салоне Кот читал свои еще не опубликованные рукописи, и многочисленные «мадамы», как называла их Селеста, млели от восторга. Потом была та злосчастная статья в «Меркюр де Франс» о Нероне и Таците и изгнание в «Волчью долину», где Рене пришлось мириться со своим положением мужа.
Их жизнь в «Волчьей долине» была нескончаемой чередой ссор, примирений и побегов друг от друга; когда Селеста, не выдержав, уезжала в Бретань или в Швейцарию, Кот мчался за ней, но после пары месяцев вдвоем ускользал сам… И при этом писал госпоже де Дюра, которую называл своей доброй сестрой, что мечтает только о «нежной дружбе без всяких гроз», уединении и полнейшем забвении – он, становящийся глухим, когда говорят не о нём, как выразился насмешник Талейран! Как часто он донимал Селесту своими стенаниями о том, что после него не останется ничего, кроме горстки старых книг, которых больше никто не раскроет; «Волчью долину» с кедрами, посаженными его руками, продадут какому-нибудь виноторговцу, люди будут есть, танцевать, смеяться, плакать, а о нём никто и не вспомнит…
С Клэр он освоил новую для себя роль – старшего брата. Это оказалось просто: она тоже родилась в Бретани, ее отец граф де Керсен поплатился своей головой за независимость суждений и прямоту высказываний; мать с теткой увезли ее в Англию, где она вышла замуж за герцога де Дюра и родила ему двух дочерей. Шатобриана она считала необыкновенным человеком, в котором гений соединился с детской простотой. Клэр восхищалась его благородным поведением и великодушием, почитала за последний образец старинной французской чести во времена, когда все поклоняются золотому тельцу, и наделила прозвищем Чародей, а он называл ее «высшей женщиной», сочетающей в себе красоту души, ума и тела. Ненавидеть или презирать людей легко, но знать их и при этом любить их – это доступно лишь высшему существу! Разумеется. Но с чего он взял, что госпожа де Дюра его знает? Увы, это доступно лишь Селесте…
Герцогиня де Дюра сейчас тоже в Генте, как и ее давняя подруга, маркиза де Латур дю Пен. Маркиза делает всё возможное, чтобы западня, в которую готова провалиться Клэр, не захлопнулась. Селеста как-то раз случайно услышала их разговор в уголке гостиной, когда музыка смолкла: госпожа де Латур дю Пен пыталась внушить ослепленной своей любовью бедняжке, что в частной жизни поэт может быть вовсе не тем человеком, каким представляется поклонникам своих произведений, остроумие – еще не мудрость, мудрец обязан отречься от всяческого тщеславия и не искать одобрения и похвал, поощрять споры о себе – проявление гордыни. «Вы очарованы тем, что он говорит вам, потому что думаете про себя: я так умна – подстать господину де Шатобриану, ему нравится быть со мной, потому что я достойна его. Ах, дорогая, оставьте его Натали – она достойна его, потому что он легко снисходит до нее. Вы-то сможете сохранить к нему дружеское чувство, если он будет принадлежать ей, а на какие только гадости она не пойдет, если узнает, что вы его любите…» О, как это верно!
В «Гении христианства» Рене осуждает разводы, говоря, что они бессмысленны: мужчина, не сумевший сделать счастливой одну женщину, не осчастливит и другую, сам же будет постоянно сравнивать новую жену с прежней и жалеть о том, чего более не имеет. И еще он советует не наделять Гименея крыльями Амура. Да, их с Селестой союз совершенно бескрылый, зато, насильно впряженные в одну упряжку, они уже приноровились к шагу друг друга и согласно тянут свою ношу, двигаясь в одном направлении, – они супруги.
…Выбравшись из дилижанса, госпожа де Шатобриан спустилась пешком к церкви Святого Якова, неся в руках дорожный несессер и небольшой саквояж. Месса уже закончилась, значит, скоро король отправится на свою ежедневную прогулку в карете, запряженной восьмериком, вдоль канала Купюра и обратно. (Нидерландский король отказался предоставить в распоряжение Людовика XVIII Лакен, свою загородную резиденцию под Брюсселем, и тот каждый день отправлялся «дышать воздухом», захватив с собой свиту и охрану.)
На площади, где по пятницам обычно устраивали рынок, маршировали английские солдаты, отрабатывая перестроения; только у самого тротуара стояла телега с разложенными на ней кочанами цветной капусты, пучками спаржи и шпината, кучками зеленой фасоли, пирамидами из лука и картофельных клубней, которые придирчиво рассматривали женщины с корзинками. Солдаты вдруг остановились и взяли на караул – мимо проскакал герцог Веллингтон. Наверное, на площади Коутер сегодня смотр. Не задерживаясь, Селеста зашагала дальше – по улицам и площадям, мимо высоких готических зданий с ребристыми фасадами и статуями на крышах, перешла через мост и стала спускаться по скользкой после дождя мостовой вдоль высокой ограды монастыря бегинок. Вот и их дом: островерхая черепичная крыша с крутыми скатами, тюлевые занавески на окнах второго этажа, где находится их квартира…
Служанка взяла у нее саквояж, помогла снять пальто и переобуться в мягкие домашние туфли. Месье де Шатобриан куда-то ушел и не сказал, когда вернется; не подать ли чаю? Да, пожалуй.
На столе в комнате Рене лежала развернутая «Универсальная газета», еще пахнувшая типографской краской. Селеста подошла посмотреть. «Доклад о состоянии Франции, сделанный Королю на Его совете», занимал целых три страницы без «подвала», под ним стояла подпись: «Виконт де Шатобриан, полномочный посол Его Христианнейшего Величества при шведском дворе».
Десять дней назад в этой же газете напечатали королевский манифест, в котором Людовик XVIII напоминал о благотворных последствиях своего возвращения во Францию, ставя себе в заслугу защиту отечества от репрессий со стороны иноземцев и дарование конституционной Хартии. Там говорилось, что король и французская нация едины как никогда, несмотря на внезапное предательство армии – то есть заблудших солдат, обманутых вероломными маршалами, которые уже раскаиваются в своем поступке, – и была еще куча звонкой чепухи в том же духе. Кот собирался раскрыть королю глаза на истинное положение дел. Селеста принялась читать, перепрыгивая с одного абзаца на другой: «Новая конституция Буонапарте – очередная дань уважения Вашей мудрости, ведь это, с небольшими отличиями, есть конституционная Хартия, Буонапарте лишь опередил, со свойственной ему прыткостью, улучшения и дополнения, над коими Вы размышляли с присущей Вам осторожностью… Сир, все Ваши министры, все члены Вашего Совета неизменно преданы принципам мудрой свободы; они проникаются рядом с Вами любовью к законам, порядку и справедливости, без коих народ не может быть счастлив. Сир, позвольте нам сказать Вам: мы готовы пролить за Вас всю кровь до последней капли, последовать за Вами на край земли, разделить с Вами все злоключения, какие Всевышнему будет угодно ниспослать Вам, потому что мы готовы поклясться Богом, что самое заветное желание Вашей королевской души – свобода французов…» Отодвинув газету, Селеста прошла к себе и прилегла на кровать; когда служанка принесла поднос с чаем, она попросила натереть ей виски уксусом и положить на лоб влажное полотенце.