одошедший генерал Мюффлинг. – Ma foi, c’est bien loin![26]
Веллингтон кивнул; де Ланси подозвал к себе скучавшего лейтенанта и отправил его к генералу Пиктону: пусть готовится немедленно выступать к Ватерлоо.
Женапп напоминал теперь лондонский перекресток, только вместо запрудивших улицы карет, колясок, рекламных экипажей и пробиравшихся между ними кэбов были крестьянские телеги, фуры с провизией, зарядные ящики, повозки с ранеными. «В Брюсселе сейчас, наверное, то же самое, – подумал про себя Уильям. – Лишь бы Магдалена оставалась в Антверпене». Он отругал себя за то, что не объехал городок стороной: здесь можно застрять надолго. В самом центре столпотворения размахивал саблей молодой лейтенант, лупя по крупам лошадей и мулов и ругаясь на трех языках. Как ни странно, оба эти приема подействовали: пробка начинала рассасываться. Подъехав к лейтенанту сзади, Уильям похлопал его по плечу, тот резко обернулся.
– О, полковник де Ланси! – Он отсалютовал. – Лейтенант Бэзил Джексон, сэр! Имею приказ явиться в Ватерлоо и поступить в ваше распоряжение, сэр!
– Бэзил? – Уильям улыбнулся своим мыслям. – Как вы очутились здесь вперед меня?
– Напрямик через поле.
Лейтенант слегка смутился.
– Военная необходимость… Урожай, похоже, всё равно погибнет…
– Считайте, что вы уже поступили в мое распоряжение. У вас прекрасно получается, лейтенант Джексон, оставайтесь здесь и расчищайте дорогу для прохождения войск; здесь вы нужнее, чем в Ватерлоо.
Переполненные тучи наконец пролились потоками воды. Когда Уильям прискакал к постоялому двору «Бель-Альянс», то уже вымок до нитки, но ливень кончился. Дорога покрылась глубокими лужами; де Ланси ехал через поле, выбирая место для позиции. Вот здесь было бы неплохо… Хотя нет: чтобы перегородить всю эту равнину, придется слишком растянуть линию войск. У поселка Мон-Сен-Жан, южной окраины Ватерлоо, ровная местность вспучивалась грядой холмов. За ними можно будет спрятать резерв, укрыв его от неприятельской артиллерии. Близ дороги из Нивеля в Брюссель стоял окруженный садом большой сельский дом – местные жители называли его «замком». Кирпичные стены, черепичная крыша… Здесь можно будет долго удерживать оборону, подводя подкрепления незаметно для противника. А вон там – еще одна ферма, обнесенная стеной, ее смогут занять стрелки. Высокий, могучий вяз неподалеку от перекрестка притягивал к себе взгляд и словно звал к себе. Уильям встал под ним; оттуда хорошо просматривалась вся равнина. Да, пожалуй, именно здесь.
«Дорогая Магдалена! Я жив и невредим, французы разбиты, но завтра будет еще сражение. Ни о чём не тревожься. Навеки твой, У.».
Магдалена перечитала эти две строчки тысячу раз и покрыла их тысячей поцелуев. Капитан Митчелл принес записку около полуночи, она тотчас написала небольшое письмецо Уильяму, которое он пообещал отправить. «Жив и невредим!» Благодарю тебя, Господи!
Проснулась она поздно, часов в девять. Никакого далекого гула слышно не было, а около полудня пошел дождь – настоящий ливень! Струи хлестали в окно, его закрыли, но на пол натекла большая лужа, которую пришлось вытирать Эмме. Капитан Митчелл больше не приходил, занятый своими делами, зато к леди де Ланси явился мэр Антверпена, приведший с собой жену. Она пригласила Магдалену прокатиться в карете за город, но та отказалась: вдруг принесут письмо от Уильяма, а ее нет?
Почему не слышно канонады? Должно же быть еще сражение! Хотя прошел такой ливень… Под сильным дождем невозможно воевать – наверное, порох намок и… Главное, что Уильям жив и невредим.
Магдалена весь день просидела в комнате, никуда не отлучаясь. Эмма принесла обед из трактира. За едой они молчали, верные своему уговору не обращать внимание на то, что делается за этими четырьмя стенами. Но вечером Эмма всё же нарушила уговор: она пошла купить вина в гостинице, где они останавливались по приезде, поднялась в мансарду посмотреть, не забыли ли они чего, а там, на той же кровати, где отдыхала хозяйка, – покойник! Ей сказали, что это герцог Брауншвейгский…
Глава шестнадцатая. Scio quod nescio[27]
– Верить в возможность сохранить мир – опасное ослепление! – Зачитывая доклад Коленкура, государственный советник Булэ де ла Мёрт жестикулировал, как провинциальный адвокат. – Ваше величество задержались в Париже из-за Майского поля и открытия Палат, но медлить более нельзя: война окружает нас со всех сторон. Франция может отвоевать мир только на поле боя. Иностранные державы заносят руку, чтобы удар был мощнее, – в наших национальных интересах ударить первыми, а не выжидать. Англичане, пруссаки и австрийцы сплотились между собой, русские уже на марше, голова их первой колонны 19 мая миновала Нюрнберг и находится на берегах Рейна. Российский император и прусский король покинули Вену 26 мая, австрийский император – 27-го, эти государи ныне находятся во главе своих армий, а ваше величество всё еще в Париже.
Депутаты загудели: доклад министра иностранных дел был представлен императору седьмого июня, а сегодня уже шестнадцатое; четыре дня назад Наполеон выехал к армии, никого ни о чём не предупредив; нынче утром обе Палаты узнали, что он перешел границу и вступил в схватку с неприятелем, и только сейчас им объясняют причины этого поступка – ставят перед фактом, загоняют в угол! Ланжюинэ со своего «насеста» потребовал тишины, Булэ отпил воды из стакана. Лафайет видел его в профиль: сутулая спина, нос уточкой, глубоко посаженные глазки – как будто сплющило кузнечным молотом…
– Начинающаяся борьба продлится долго, потребуются длительные усилия и терпение, – продолжил он читать. – Важно убедить в этом нацию. Узнав о грозящих Франции опасностях, патриотизм и энергическая мудрость Палат откликнутся на призыв; они поймут, что правительству необходимы огромные ресурсы всякого рода, и не колеблясь предоставят их ему. Франция хочет быть независимой и останется таковой; искренний союз народа и монарха оградит отечество железной стеной, о которую разобьются все потуги врагов ее счастья и свободы, национальной промышленности и французской чести.
Депутаты загомонили все разом, вскакивая с кресел; звона председательского колокольчика нельзя было расслышать. К трибуне пробился Антуан Жей; у него были всклокоченные волосы и лицо фанатика, он что-то кричал, его стали слушать – он предлагал принять постановление о том, чтобы в будущем доклады министров сразу поступали в Палату депутатов и чтобы сами министры были готовы ответить на вопросы. Предложение вынесли на обсуждение, начались кипучие словопрения. Лафайет в них не участвовал, чтобы не тратить сил понапрасну: их надо приберечь для более важных вещей. Жей – бывший домашний учитель сыновей Фуше, служивший потом в Министерстве полиции, переводя английские газеты. Депутаты ошарашены настоящим, а он говорит о будущем, потому что это важно Фуше. Министр полиции готовит новую революцию – превращение Франции в парламентскую монархию, и в этом отношении генерал на его стороне. Надо сделать так, чтобы Наполеон, когда вернется, уже не смог сделаться диктатором и был вынужден прислушиваться к требованиям народа, выраженным через его представителей. Об этом говорили все – в кулуарах, в гостиных, в трактирах… Даже хорошо, что Бонапарта сейчас нет в Париже: оппозиция пока еще не обрела единого голоса, она представляет собой жужжащий улей, в котором один рой сталкивается с другим, но дайте только срок…
Отвлекшись, Лафайет так и не понял, чем кончилось дело. На трибуну уже поднялся Антуан Руа, вцепившись в нее обеими руками; его круглый череп, покрытый седым подшерстком, едва выступал над бортиком, но глаза светились влажным блеском, породистые ноздри возбужденно трепетали. Руа с первого дня выступал непримиримым врагом Наполеона и возражал против принесения присяги на верность императору. Теперь он требовал учредить особый комитет для рассмотрения вопроса о необходимости войны, поскольку, согласно конституции, объявлять кому бы то ни было войну полагается отдельным законом, подлежащим предварительному обсуждению и последующему обнародованию. Несколько депутатов высказались резко против, особенно горячился генерал Себастиани: война уже идет, объявлена она или нет. Более того, император одерживает победы! Генерал потрясал номером «Универсального вестника», указывая на скромную заметку в разделе «За рубежом»: «Шарлеруа, 15 июня, в девять часов вечера. Армия форсировала Самбру под Шарлеруа и сбила аванпосты на полдороге от Шарлеруа до Намюра и от Шарлеруа до Брюсселя. Мы захватили полторы тысячи пленных и шесть орудий. Четыре полка изрублены на куски. Армия Императора пострадала мало, но понесла ощутимую потерю: адъютант Императора, генерал Летор, был убит на высотах Флерюса, возглавив атаку кавалерии. Энтузиазм жителей Шарлеруа и других мест невозможно описать». В итоге приняли предложение Себастиани о том, чтобы создать особый комитет для рассмотрения важного вопроса о процедуре, которой следует придерживаться в отношениях между законодательным корпусом и исполнительной властью.
Далее на повестке дня стояло рассмотрение бюджета, включавшего принудительный заем в сто пятьдесят миллионов франков: все налогоплательщики обязаны подписаться на сумму, равнозначную налогу на землю и с дохода от движимого имущества. Руа снова попытался взять слово, и хотя ему этого не разрешили, продолжал кричать, что все эти деньги уйдут на армию, то есть будут потрачены без всякой пользы для страны. Ему стали гневно возражать: тратить деньги на армию сейчас, когда идет война, и есть высшая польза для страны! Лафайет всё молчал, не желая участвовать в общем гвалте: вот будет закрытое заседание финансового комитета, тогда он непременно скажет, что расходы в самом деле непомерные: десять лет назад, когда Великая армия была действительно огромной, на нее тратили двадцать один миллион в месяц, а сейчас, когда армию наскребают по сусекам, маршал Даву запросил семьдесят два миллиона только на один июль. Где взять эти деньги? Поставщики ничего не отпускают в кредит, поскольку один раз уже прогорели, когда воцарившийся Людовик XVIII отказался признавать долги Империи. Верят ли они в военный гений Наполеона? У него от силы сто двадцать тысяч солдат против полумиллиона у союзников…