Рене был мрачен. Селеста оказалась права: портфель министра внутренних дел у него отобрали, отдав (тоже временно) барону Паскье, назначенному министром юстиции. Шатобриан всё еще входил в правительство наряду с Беньо, Лалли-Толендалем, освобожденным из Венсенна де Витролем, герцогом де Леви, генералом Кларком и маршалом Удино, но сам чувствовал, что это ненадолго. «Это чу́дное правительство долго не продержится», – прошипел вчера Дамбре, назначенный канцлером, хотя он претендовал на портфель министра юстиции. Хотелось бы верить! Иначе это будет издевательством над справедливостью.
Сформировать правительство король поручил Талейрану, когда тот приехал в Монс двадцать четвертого июня. Впрочем, Людовик XVIII сначала сделал вид, будто Талейран явился просить об отставке: «Вы покидаете нас, князь? Воды наверняка пойдут вам на пользу, сообщайте нам о себе». Талейран шутку оценил и через неделю впервые заговорил о том, что в правительство надо ввести Фуше. «Никогда!» – воскликнул король. Прошло еще шесть дней, и вот вчера в Сен-Дени, где остановился двор, князь Беневентский явился на прием рука об руку с герцогом Отрантским – Порок опирался на Преступление! Цареубийца опустился на колени перед братом своей жертвы, но не чтобы покаяться, а чтобы получить из его рук портфель министра полиции! И аббат Луи остался при финансах, как будто ничего не случилось. А герцог де Ришелье, наверное, еще не знает о новой оказанной ему высокой чести – король сделал его пэром Франции и назначил министром двора, потому что так хотел Талейран. Можно себе представить, какой выйдет скандал, когда генерал-губернатор Новороссии явится сюда с императором Александром…
Фуше уже взялся за дело и арестовал маршала Нея – хотя сам же выписал ему паспорт для проезда в Америку. Швейцарская граница оказалась перекрыта австрийцами, Нею пришлось вернуться во Францию, и в Роанне маршала схватили. Это произошло позавчера. Возможно, Ней понадеялся на конвенцию, заключенную в Сен-Клу, которая обещала всем сохранение прав и свобод, отсутствие преследований за политические взгляды и поступки, совершенные при исполнении своих прежних обязанностей. Однако всё это было обещано лишь находившимся в столице. Король же посулил простить всех, кто примкнул к Наполеону, но только если они изменили свой цвет после двадцатого марта. Таким образом, измена – это вопрос даты, как сказал Талейран. Луи-Станислас был сам не рад «оплошности» храбреца из храбрецов: теперь его придется судить и выносить суровый приговор, который омрачит начало нового царствования…
В собор Парижской Богоматери, как год назад, не поехали – сразу свернули к Тюильри. На всех углах стояли прусские часовые, у входа на мосты и на площадях разинули свои зевы пушки, канониры держали в руках зажженные фитили. С моста Согласия, который теперь, наверное, вновь переименуют в мост Людовика XVI, за королевским кортежем наблюдал Лафайет. Все входы в Бурбонский дворец оказались заперты с самого утра, их охраняли национальные гвардейцы. Когда генерал попытался им объяснить через решетку, что препятствовать заседаниям палаты представителей никак нельзя, это противозаконно, депутаты должны обсудить и принять последние пятьдесят пунктов новой Конституции, ему сказали о приказе нового префекта полиции гнать всех депутатов в шею. Глядя на растерянных или возмущавшихся избранников народа, прохожие смеялись и осыпали их издевками. Д’Аржансон увлек Лафайета с собой на квартиру Ланжюинэ – надо выразить протест и подать его королю.
Из окон свисали белые флаги – или простыни. На бульварах было не повернуться, Бенжамен Констан с большим трудом пробился к улице Басс-дю-Рампар. Жюльетта сошла к нему вниз, в ее прекрасных глазах мерцала тревога; в лестничных зеркалах заметались страх, отчаяние, неверие, надежда… Бенжамен говорил сбивчивой скороговоркой: Фуше прислал ему паспорт со зловещей запиской – якобы существует приказ о его аресте; надо уезжать; они хотят творить произвол на законном основании, он не доставит им такого удовольствия; он уедет, но прежде составит меморандум, который полностью его оправдает, и отошлет им; не может быть, чтобы они в самом деле желали его изгнания; если надо, он напишет еще более яркую статью, опубликует – и вот тогда уедет из Франции надолго… В гостиной на диване развалился маркиз де Надайяк; это было неожиданно и неприятно. Полгода назад, впервые найдя здесь глупейшего из людей, Констан даже обрадовался, решив, что презрение к этому ничтожеству поможет ему излечиться от любви к Жюльетте, но сейчас даже видеть его было оскорблением. Он не желает находиться в одной комнате с самодовольным наглецом, который… нет, сударь, уйти придется вам! Охотно, завтра в семь, в парке Монсо! На пистолетах! И будьте уверены: царапиной вы не отделаетесь!
К дьяволу войны,
Раздоры, злобу, месть!
К дьяволу войны,
Раздоры, злобу, месть!
Лилии, розы —
Давайте дружно цвесть!
Будем, как наш Генрих,
Пить и не пьянеть!
От тысячеголосого хора в Тюильри дрожали стекла. Король вновь шел по анфиладам дворца, который покинул в такой спешке три с половиной месяца назад. Ковры не успели заменить к его приезду: на них были вытканы императорские орлы и пчелы. Кланяясь в пояс, камергеры извинялись за недосмотр и уверяли, что завтра к утру этих ковров здесь не будет.
– Ничего-ничего, напротив: мне приятно попирать их ногами.
Людовик подошел к окну, выходившему на площадь. Песня оборвалась воплем «Да здравствует король!», в воздух взлетели шляпы, заметались белые платки. Сделав величественный жест рукой, король проследовал в зал, где его дожидались фельдмаршал Блюхер, герцог Веллингтон и лорд Каслри.
Пусть эта песня
Звучит сто сотен лет:
Мир дай, Предвечный,
Для Франции навек!
Мир дай, Предвечный,
Для Франции навек!
Чтоб врагов нам тешить
За пятницей в четверг…
В саду Тюильри было яблоку негде упасть; в большой аллее и на террасе танцевали. Из кафе Монтансье в Пале-Рояле доносился звон стекла и треск ломаемой мебели; возле выброшенного на улицу бюста Наполеона скорчился поляк с разбитым в кровь лицом.
Эпилог
– Роберт! Роберт, постойте!
Молодой флотский офицер быстро спускался со стены по каменным ступенькам, мелькая коленями. Джентльмен, которого он окликнул, остановился, обернулся, а потом пошел навстречу.
– Дорогой Роберт! Вы не представляете, как я рад вас видеть!
– Спасибо, Бэзил. Давно мне не говорили таких слов при встрече.
Лейтенант Бэзил Холл рассмеялся и крепко пожал руку сэру Принглу.
– Давно вы здесь? Что вы делаете в Портсмуте?
– Жду у моря погоды. Тот самый ветер, который был для вас попутным, никак не дает мне покинуть сей гнусный город и отплыть к берегам Эллады.
– Мы можем где-нибудь поговорить? Вы мне расскажете все новости, я больше года не получал писем из дома!
Роберт кивнул и жестом предложил ему следовать за собой.
Они пошли вдоль крепостного вала, нырнули в небольшой туннель, который вывел их на лужайку у дома коменданта, пересекли ее, обогнули гарнизонную церковь и очутились на Пемброк-роуд.
– Я вижу, вы уже изучили Портсмут, как свои пять пальцев! – снова рассмеялся Бэзил.
– Мы с вами идем по следам адмирала Нельсона, только в обратную сторону, – пояснил ему Роберт. – Именно этой дорогой он сбежал от толпы, дожидавшейся его у входа в гостиницу, чтобы ненароком не вызвать беспорядков. Избыток энтузиазма, знаете ли… Так что английским патриотам не удалось отнести сэра Горацио на борт «Виктори» на руках, попутно порвав его мундир на сувениры. Он добрался туда на своих двоих, целый и невредимый, потому что вышел не на Хай-стрит, а на Пенни-стрит, через вот этот черный ход.
Пригнувшись, чтобы не задеть шляпами за притолоку, они вошли в темный коридор, закрыв дверь перед носом у оборванных мальчишек-попрошаек, бежавших за ними от самой церкви. Из кухни доносился стук ножей, потом что-то с шумом разбилось, послышался звук пощечин и рассерженный голос повара. У самой лестницы кузенам встретилась нарумяненная девица в рыжем парике и с чересчур открытой грудью; она спросила, не скучно ли господам, Роберт ответил, что не настолько. Ухватив за локоть горничную, спускавшуюся с большим узлом грязного белья, баронет попросил принести в его номер вина и закусок, она сделала книксен.
– Отель «Георг»! – воскликнул Бэзил, осматриваясь. – Роскошно устроились!
Его темно-синий мундир, отделанный золоченой тесьмой, знавал лучшие времена и требовал для своей починки более умелых рук, чем у матроса.
– Боюсь, что, если в ближайшие два дня ветер не переменится, мне придется возвращаться домой, потому что я опять спущу все деньги. Вы видите перед собой редкий экземпляр человека, начисто лишенного противоречий: мне не везет и в карты, и в любви.
В дверь постучали, Роберт впустил горничную с подносом.
– Расскажите же мне, что нового дома? – спросил Бэзил, когда вино разлили по бокалам.
По его блестевшим глазам было видно, как он голоден – и до новостей, и до обычной пищи. Роберт помолчал, собираясь с мыслями.
– Я полагаю, вы знаете о замужестве вашей сестры?
– Нет, не знаю! Которой?
– Магдалены.
– Надо же! И за кого она вышла замуж?
– За сэра Уильяма Хау де Ланси.
– Как отлично! Очень рад это слышать. Я хорошо его знаю: мы подобрали его в море после сражения при Ла-Корунье, я привез его в Англию в собственной каюте на «Эндимионе». Где же они поселились? Как бы я хотел их увидеть!
Роберт сделал большой глоток из бокала.
– Вы ведь читали депешу герцога Веллингтона о сражении при Ватерлоо, не так ли, Бэзил?
– Видел мельком, но не читал; мне сообщили, что победа полная, Наполеон разгромлен и уже отрекся.
– Так вот… Сэр Уильям был в этом сражении… Его выбило из седла ядром.
Бэзил замер, перестав жевать, потом с усилием проглотил большой кусок, чтобы спросить: