— Я уже застрахован.
— Да я не об этом толкую, я о работе.
— Как ты сказал?! — Юлиан поперхнулся. — Пожалуйста, не сейчас!
— Конечно, не сейчас, — согласился брат, — конечно, не сейчас.
— Напиши адресок!
Теперь засыпать стало еще труднее. Каждый вечер из темноты возникал образ матери со стаканом воды в руке. Юлиан закрывал глаза и прислушивался к тиканью часов и к уличному шуму. Через некоторое время раздавались голоса, совсем близко, но тихие-претихие, так что разобрать ничего не удавалось. В голове носились странные мысли; и порой он приходил к неожиданным, но вполне очевидным умозаключениям; стоит только пойти назад, и время тоже вернется вспять, а после умножения двух на три с одинаковой вероятностью получится шесть, семьдесят девять или двенадцать; а потом он чувствовал, как становился все легче и легче, как подступал сон и… снова пропадал. И он по-прежнему лежал с открытыми глазами и не спал. За окном поднимался пятнистый месяц, следуя своему пути и заставляя звезды то ярко светиться, то бледнеть, и в конце концов уходил с небосвода еще до того, как под сопровождение поливальных машин предрассветные сумерки подползали к крышам. Нередко он обращался за помощью к счету. И считал, все дальше и дальше, по нарастающей. Не помогало и это, числа постепенно становились угрожающе чужими, но бросить счет казалось тем более невозможным; что-то связывало его, и освобождение не наступало. Он думал о страховой конторе, о Вельнере, его новом начальнике.
Об этом маленьком, лысом, умном и злом человеке. С самого начала Юлиан не мог отделаться от чувства, что его невзлюбили. Во время их первого разговора Вельнер сидел за громадным письменным столом в своем затемненном кабинете, истинные размеры которого не поддавались определению, так как за спиной начальника все тонуло в тени. Вельнер откинулся назад, сложил руки за головой, подтянул колени к животу, поджал ноги и вкрадчивым голосом сказал:
— Дорогой мой, я не уверен… — На несколько секунд умолк, словно о чем-то задумался. — Не совсем уверен, что ваше место здесь, понимаете?
Юлиан молчал. Он понимал очень хорошо. Но продолжал смотреть в пол, делая вид, будто ни о чем не догадывается. Вельнер пожал плечами и меланхолично продолжал:
— Ну ладно, как хотите! Поскольку мы питаем безграничное доверие к вашему брату… Втянетесь в работу, это нетрудно, собственно, мы здесь ничего не… Мальхорн вам все покажет. И кланяйтесь вашей жене!
— Я не женат.
— Ну, не важно.
Вельнер подался вперед, и вдруг его глаза сверкнули, хотя Юлиан уже ни за что не ручался. Он разглядел на столе глобус, подставку с дорогими ручками и маленький янтарный шарик.
Ему выделили место: письменный стол, компьютер, телефон и кучу бумаг, о назначении которых он даже по прошествии многих недель не имел ясного представления. Это были отчеты об авариях, несчастных случаях, катастрофах, выраженные в цифрах: сколько бы там, за окном, ни набралось человеческих судеб, все они подвергнутся обработке математикой. Тридцать один процент супружеских пар обзаводятся детьми, сорок процентов всех вступающих в брак разводятся, в возрасте между тридцатью семью и сорока. И еще до Нового года один процент из ныне живущих отойдет к праотцам; четыре процента от этого числа погибнут в результате несчастных случаев — в аварии, от удара током, а кому-то суждено утонуть; двадцать четыре процента унесет рак, у пятидесяти четырех — сдаст больное сердце. И совершенно не важно, что замышлял или на что в конце концов решался каждый отдельный человек, — расчеты все равно оставались незыблемыми.
— От чего это зависит? — поинтересовался однажды Юлиан. — Отчего окончательные показатели и прогнозы никогда заметно не расходятся?
— Простите, не понял? — Его коллега, толстогубый Мальхорн, безучастно посмотрел на Юлиана. Они сидели в столовой, пахло едой, их разделяли две уже неполные тарелки с супом.
— Я вот тут подумал: все ведь случайно и в любой момент может измениться… Я хочу сказать: ведь может все обернуться иначе?
— Разумеется. — Мальхорн нащупал салфетку.
— Но почему же этого не происходит? Если каждая жизнь зависит от случайностей, почему число аварий не удваивается или наоборот? Ну хоть раз, вот просто так, вдруг, без какой-либо особой причины?
— Статистика, — ответил Мальхорн. — Если она верна, то сбываются даже предсказания.
— Но кто сказал, что они обязательно сбудутся?!
— Если объем данных становится необозрим, — Мальхорн тщательно вытер рот, — то средние показатели приближаются к ожидаемым, — и отбросил салфетку.
— Значит, выходит, мы все — на посылках у статистики, но почему? Я и вы, каждый? Понимаете, о чем я?
— Что ж, если начистоту… — Секунду Мальхорн молчал. Потом отодвинул стул и взял поднос. — Я ни малейшего понятия не имею!
Над письменным столом Юлиан повесил портрет Ветеринга в непомерно большом и уже по тем временам старомодном парике. Некоторое время все шло ничего, но потом Мальхорн начал отпускать на сей счет пренебрежительные замечания, а сам Юлиан понял, что под пронизывающим взглядом мыслителя, да еще с нахмуренным лбом, работать невозможно; он снял портрет и поставил на пол, лицом к стене. Дверь всегда была полуоткрыта, и время от времени он видел Андреа с пачкой бумаг. Иногда она мельком поворачивала голову в его сторону и, прежде чем он успевал ответить, исчезала; тогда улыбка озаряла лицо Юлиана, он хватал пластмассовую ручку, ощущая полное удовлетворение даже после одного взгляда девушки. Ему уже давно не давали покоя, преследуя даже в редких снах, ее глаза, Покатость изящных плеч и желание положить руку на ее головку, склоненную над столом. Прошло еще несколько недель, и только тогда он заговорил. Вскоре они отправились на выходные за город, в пансион.
Целых два дня бродили по лесам, катались по грязному озеру на лодке и любовались ночным небом. Сохранилась фотография: размытый фон, притворные улыбки. Вечера тянулись бесконечно, и говорить было не о чем. По ночам он видел пестрые и запутанные сны, утром в столовой горланили дети, носясь между расшитыми скатертями и посеревшими диванными подушками. И когда они поехали домой, он, к своему удивлению, только облегченно вздохнул.
— Придешь завтра? — спросила она.
— Куда?
Она не ответила.
— Ах да, — опомнился Юлиан, — прости! Конечно, приду.
День выдался ясный, ветер бился в окна его нового автомобиля, купленного совсем недавно: пришлось снова взять кредит, и ответственный за это человек в банке, как всегда, пошел навстречу. Андреа встретила его в дверях. В первое мгновение он едва узнал ее: лицо бледнее, чем накануне, словно девушка поменялась местами с менее интересной сестрой-близняшкой. В квартире оказались две скудно освещенные и пропахшие ароматическими палочками комнаты; на стенах скученно висели абстрактные картинки — тяжелые крашеные холсты с неразборчивыми подписями. Попугай, неожиданно спланировав к Юлиану на плечо, стал недовольно клевать его ухо.
— Это Клаудио, — представила хозяйка своего любимца.
Юлиан кивнул, поднял глаза, опять не узнал ее. На обеденном столе горела свеча, которая все норовила погаснуть и которую снова и снова приходилось зажигать. Когда они, вскоре после ужина, лежали в постели и он чувствовал под собой ее худенькое тело, вдруг совсем рядом раздался хриплый старческий кашель. Она спокойно сказала:
— Клаудио, замолчи.
Потом обняла его и что-то прошептала, но он не разобрал и твердо решил, что все только сон, и окончательно в это поверил, когда опять оказался в машине, наблюдая, как выплывают из темноты и снова исчезают фасады домов, как светящиеся буквы набегают друг на друга, как вспыхивают и меркнут витрины. А когда через полчаса нырнул под свое одеяло, тут уж развеялись всякие сомнения.
Он чуть не забыл про день рождения Вельнера. По дороге заблудился и приехал последним. Впереди выросла загородная вилла средних размеров, на лужайке торчали пухленькие гномы с тачками и лопатами, чугунная «В» косо сидела на воротах. Немного стесняясь, он вошел и столкнулся лицом к лицу с Мальхорном.
— Ого! Ну да лучше поздно, чем никогда, — язвительно заметил тот.
— Иногда и наоборот, — поправил Юлиан.
— Это почему же?
— Да так. Я только хотел сказать… — Он запнулся, но Мальхорн продолжал смотреть серьезно и вопросительно. — Иногда лучше вообще не приходить. Просто шутка!
— Но ведь вы на полном серьезе!
— Знаю… — Юлиан потер глаза. — Мне только подумалось… Я знаю! — Юлиан хотел прислониться к стене, но не нашел ее и растерянно озирался вокруг. Ни одного знакомого лица. — Мне только подумалось… что… иногда можно выразиться…
— Но вы выразились на полном серьезе! — Мальхорн поправил галстук.
— Как вы думаете, — прохрипел Юлиан, — попросить стакан воды — это прилично?
Мальхорн покраснел. На лбу нарисовались морщины.
— Еще увидимся! — буркнул он, отступил и растворился в толпе. Юлиан снял запотевшие очки и протер их краем пиджака.
Осмотрелся. Мужчины в серьгах, женщины с рыбьими глазами, старик в зеленых очках кивнул ему, Юлиан видел его впервые, но на всякий случай тоже кивнул; откуда-то доносились звуки рояля, в середине залы худая как соломинка дамочка пустилась в пляс, но никто не обращал на нее внимания. Чья-то рука легла ему на плечо, насмерть перепугав, — Андреа рассеянно улыбнулась и скрылась. Юлиан схватил первый попавшийся стакан — со следами помады по краям, но ему уже было все равно, — залпом осушил и отставил в сторону. А потом перед ним вынырнул Вельнер, высоко поднял брови и воскликнул:
— Отличные новости!
— Простите, что вы сказали?
— Мы едем в Италию, вы и я. Этой осенью. Небольшая конференция, ничего серьезного, почти как в отпуск.
Юлиану потребовалось несколько секунд, чтобы открыть рот для ответа, но Вельнер уже проследовал дальше.
Позже на улице он попрощался с Андреа. Та стояла возле своей машины, — глазки узенькие от усталости, — и вдруг ему снова открылась какая-то особенная и загадочная красота девушки. Юлиан рассказал ей о разговоре с Мальхорном.