дьбами своих бесчисленных ухажеров. Тем не менее мужчины буквально штабелями валились к ногам этой взбалмошной особы с повадками вредины принцессы. Так что Игорь Нефедов не был исключением. Но именно этому простому парню выпал счастливый билет, ибо его чувство к генеральской дочке оказалось небезответным. Увлекшись молодым летчиком, Марина допустила его в свой мир, где обитали только избранные.
При всей своей избалованности она была утонченным, ажурным созданием с большими духовными запросами. В детстве родители постарались дать достойное воспитание своему единственному чаду. Сколько Марина себя помнила, она постоянно куда-то спешила вместе с няней — в музыкальную, хореографическую или в художественную школу, к репетитору по английскому или французскому языку. Пока жива была мама, они регулярно ходили всей семьей в театр и на концерты. Качественное воспитание сделало свое дело. Став взрослой и независимой, Марина, помимо естественной для девушки ее внешних данных страсти к модным тряпкам, сохранила привычку к качественной интеллектуальной пище. Она сразу стала водить своего избранника по модным выставкам и театральным премьерам. Они слушали Ахмадулину в «Политехе», старомхатовские по духу литературные монологи Сергея Юрского в зале Чайковского, бывали на концертах Окуджавы и Галича, не пропускали ни одну премьеру «Таганки» и «Современника».
Особенно нравился Марине Вознесенский. Сама по духу анархистка подруга Игоря была настоящей фанаткой молодого литератора-бунтаря. С озорным восторгом цитировала ошеломляющие метафоры своего кумира: «По лицу проносятся очи, как буксующий мотоцикл…» или: «Чайки — плавки бога».
Как официальный жених самой красивой девушки Москвы, лейтенант стал вхож в компании столичной «золотой молодежи». Правда, на таких сборищах разодетых снобов Игорь чувствовал себя не в своей тарелке. После развода родителей его воспитывала мать, работавшая последние десять лет простой школьной учительницей, хотя и во французской спецшколе. Поэтому Нефедову была неприятна манера новых знакомых кичиться высоким положением своих родителей и материальным достатком. Получалось, что если ты не носишь заграничный твидовый пиджак, а на улице тебя не ожидает собственная «Волга» или на худой конец «Москвич», то имя тебе «неудачник»…
Но иногда они оказывались среди людей совершенно иного плана. Марина обожала творческую молодежь и была своей на скромных кухнях, где читали стихи непризнанные поэты, продолжали обсуждать съемочные проблемы киношники. Если на светские вечеринки «золотой молодежи» спутница Нефедова одевалась, словно модель с обложки импортного модного журнала, то на «кухонные» посиделки могла заявиться в образе хипующей «герлы» с кожаной ленточкой на лбу (как она говорила, «чтоб не сорвало крышу от умных разговоров»), в свободном домотканом балахоне или рваных джинсах, увешанной всевозможными бусами и прочими «фенечками» вместо стильных дорогих украшений.
Игоря поражало, с какой непринужденной легкостью эта генеральская дочка балансирует на грани культур. Сегодня Марина могла увлеченно обсуждать с подружкой свои новые финские сапожки, а завтра хором со всеми присутствующими петь под гитару запрещенное «Памяти Пастернака» Александра Галича: «А над гробом встали мародеры и несут почетный ка-ра-ул!» Девчонке было наплевать, что творческий андеграунд находится под особым наблюдением КГБ. Ей ничего не стоило рассказать рискованный политический анекдот или смело заявить, наплевав на возможное присутствие среди собравшихся «стукача», что из настоящих харизматиков мировой революции до нашего времени дожил только Че Гевара. Да и того недавно убили за нежелание спокойно стричь купоны вместе с бородатыми соратниками по кубинской революции.
— И вообще, — заканчивала свою очередную пламенную речь девушка-скандал, — истинная революция — это сексуальная революция. А поэтому «Make Love Not War».[4]
Надо ли говорить, что в любой компании ее принимали как свою. Некоторым патлатым и вечно страдающим от безденежья художникам, чьи работы Марина со своим взыскательным вкусом находила талантливыми, она даже помогала. Юная благотворительница любила говорить, что как раз среди таких-то лохматых неформалов и невзрачных с виду студентов и рождается настоящее революционное искусство. Когда же кто-нибудь пытался возражать категоричной в своих оценках анархистке, она «наотмашь била» противника хлесткой поэзией своего кумира — Вознесенского:
Да здравствуют Антимиры!
Фантасты — посреди муры.
Без глупых не было бы умных,
Оазисов — без Каракумов.
Нет женщин — есть антимужчины,
В лесах ревут антимашины.
Есть соль земли. Есть сор земли.
Но сохнет сокол без змеи.
Люблю я критиков моих.
На шее одного из них,
Благоуханна и гола,
сияет антиголова!
Зато для тех, в ком экзальтированная барышня замечала искру данного Богом таланта, она готова была горы свернуть. Например, могла через отца пробить приятелю собственную мастерскую. Без всякой корысти устраивала очередное свое открытие в лице какого-нибудь чудаковатого самородка на официальную выставку. Ведь участие в ней могло стать для ютящегося с родителями в «коммуналке» нищего живописца пропуском в Союз художников с его совершенно сказочными привилегиями и щедро оплачиваемыми заказами.
Впрочем, с такой же легкостью девица могла публично испепелить презрением того, кто, по ее мнению, омещанился, переродился из творца в ремесленника. Авторитетов для нее не существовало. С комиссарской бескомпромиссностью запросто могла бросить в лицо маститого мэтра обвинение в том, что вместо того, чтобы заниматься серьезным искусством, он тратит себя на заказные халтурки, к примеру, благодаря освоенной технике старения, неплохо зарабатывает на реставрации икон с черного рынка.
Тем не менее, как уже было сказано, юную «принцессу», умеющую оценить прекрасное и совершить с тобой чудесное преображение, в творческой среде встречали чрезвычайно радушно. Часть общей симпатии перепадала и на долю теперь везде сопровождающего Марину Игоря. Очень быстро лейтенант свел знакомство со многими интересными людьми.
И вообще за несколько месяцев жизнь Нефедова изменилась радикально. Подруга ни секунды не давала ему скучать. Как только Игорь заканчивал дела на аэродроме, она заезжала за ним на папиной 21-й «Волге» или на такси и они мчались вместе навстречу очередному приключению. Даже то, что Игорь теперь почти не летал, он не воспринимал как трагедию. Ему просто некогда было предаваться мрачной меланхолии, ибо сегодня Марина звонила ему, чтобы, как обычно, в восторженных тонах сообщить, что у нее на руках специальные пропуска на закрытые просмотры «Недели французского кино». Завтрашний вечер полностью посвящался общению с какими-то реставраторами, старыми Мариниными знакомыми. А в пятницу они обязательно должны были увидеть прибывающую в Москву всего на несколько дней «проездом» из Японии феноменальную Джоконду Леонардо да Винчи.
И даже следующий отпуск Игоря уже был распланирован деловитой подругой. Сперва предполагалось отправиться на Эльбрус в составе компании веселых физиков-лириков, а затем дней на десять смотаться к морю. От такого сверхзвукового жизненного темпа даже у профессионального летчика реактивной авиации временами захватывало дух.
Во время одной из таких посиделок — на квартире у начинающего сценариста и его юной жены-актрисы, которую молодой муж за скандинавские черты лица, зеленые глаза и светлые волосы называл «моя шведская девушка», — между Мариной и Игорем впервые случилась близость.
Весь вечер Марина ничего не ела, так как на столе, кроме дешевого крепленого вина «Солнцедар», именуемого в народе «бормотухой», и залежалых консервов, ничего не было. Молодожены считались золотой парой советского кинематографа. Хозяин дома еще жил отсветом былой славы благодаря снятым лет пять назад по его сценариям культовым картинам про новое поколение советской молодежи. Его жену же лишь недавно полюбила вся страна за роль чистой деревенской девушки, дождавшейся настоящей любви.
Чрезвычайно талантливые в искусстве хозяева квартиры демонстрировали полнейшую безалаберность в быту. Полгода назад знаменитой паре власти выделили отдельную «двушку» (хотя по норме на одного члена семьи полагалось только 9 квадратных метров, но в горкоме решили в виде исключения дать звездной семье, у которой наверняка вскоре появятся дети, квартиру, так сказать, «на вырост»).
Однако вечно занятым на съемках и кочующим по веселым компаниям творцам просто некогда было думать об обустройстве семейного гнездышка. Хозяева относились к своему жилищу лишь как к месту для ночлега. После шумного новоселья они ограничились тем, что наспех поклеили дешевые обои и закупили самую необходимую мебель. Неудивительно, что для угощения внезапно пожаловавших в дом гостей в холодильнике нашлось только три яйца и початая банка шпрот, оставшаяся с дня рождения «шведской девушки».
Чтобы не дать любимой упасть в голодный обморок, Игорь сбегал в соседний гастроном и вернулся с двумя картонными пакетиками молока за 16 копеек и сдобными булками. Он незаметно для всех вызвал подругу с кухни, где происходили посиделки. Они уединились в крохотной спальне двухкомнатной «хрущевки».
Марина при всей своей разборчивости в еде обожала пить молоко прямо из этих красно-синих треугольничков. Взяв пакетик двумя пальцами за уголок и аккуратно стряхнув, чтобы молочные капли из обязательно протекающей упаковки не попали на одежду, она с наслаждением сделала несколько глотков и тут же заела их пышной сладкой булкой.
Вдруг девушка испуганно вскрикнула и вскочила с ногами на кровать:
— Ой, крыса!
— Да ты что, — рассмеялся Игорь, — откуда ей здесь взяться. — У хозяев мышь в холодильнике на днях повесилась с голодухи. Я сам видел.