Первое время я сам не знал, как относиться к этому. Особенно когда услышал, что Даша, дочь Элеоноры, шепотом спрашивает у мамы: «А когда мы еще приедем в тетю Барби играть?»
Увидев, что я тоже достал сигареты, Жанна поморщилась:
— Ладно, я внутрь пойду.
Когда за ней закрылась дверь, я сказал:
— И вовсе она не похожа на Барби.
— Тебе видней. Я в куклы не играла, с пистолетом бегала, — тут же стала серьезной Элеонора. — Деньги привез?
Мне сделалось не по себе от ее требовательного взгляда. Сразу навалилось все: и утренний разговор с врачом, и серая хмарь на небе, и этот последний год, за который я с места не двинулся, как ни старался.
Достал из внутреннего кармана пиджака конверт, отдал Элеоноре. Хоть бы вид сделала виноватый, что ли. Куда там! Схватила, открыла, смотрит.
— Может, уберешь?
— Не мешай, я считаю.
— Эля, там одна бумажка в тысячу рублей.
— Ну, ты же не обломался для нее конверт купить, дай и мне повыпендриваться. Конверт, кстати, в следующий раз с маркой бери, я ей тогда еще по письму в месяц буду писать. Заметь, за те же деньги!
Дождавшись, пока Элеонора наиграется и бросит конверт на переднее сиденье «Пежо», я спросил:
— Ну и как она?
— Нормально. Бухает.
— И все?
— Все.
— Ты с ней хотя бы говорила об этом?
Элеонора посмотрела на меня с жалостью:
— Говорила, Дима. Так и сказала: «Маша, зачем ты бухаешь? Не бухай». А она мне: «А я, Элечка, не бухаю. Это тебе кажется».
Мне хотелось ее ударить. За эту наигранную жалость, за эти деньги в конверте. Времени все меньше, скоро начнется церемония. Надо идти внутрь, но я стою здесь и смотрю в глаза той, которую считаю лучшим другом.
— Все очень плохо? — тихо спросил я.
— Дим, ты меня вообще хорошо знаешь? — отозвалась Эля. — «Очень плохо» — это когда ты стоишь на дне могилы, которую только что вырыл, а вокруг — пятнадцать человек с автоматами и экскаватор. А в любой другой ситуации запросто можно встать, отряхнуться и уйти.
— Не все так могут. — Я сделал последнюю затяжку.
Окурок полетел на асфальт. Я наступил на него и не затушил даже, а размазал.
— Всю жизнь говорю, — вздохнула Элеонора, — пережевывание соплей вредно для пищеварения. К тебе это, кстати, в первую очередь относится.
Мы пошли к дверям ЗАГСа.
— Юля школу заканчивает, — сказал я, отвечая скорее собственным мыслям. — Потом, наверное, уедет куда-нибудь поступать — девчонка умная, чего ей тут киснуть. И Маша останется одна. Что с ней тогда будет?
Элеонора молчала, а я, повторив мысленно свои слова, поморщился:
— «Наверное»… Я даже не знаю, что она собирается делать после школы. До сих пор…
— А знаешь, почему? — Элеонора забежала вперед и остановилась, положив ладонь на ручку двери. — Потому что она — не твоя дочь. И что бы она со своей жизнью ни делала, тебя это не касается.
Глядя на нее, я вспоминал ту боевую рыжую девчонку, с которой случайно познакомился давным-давно. Просто сказал «Привет» и прошел мимо. А она меня догнала.
— А я-то тебе кто был?
Элеонора всё и всегда понимает, хотя иногда виртуозно прикидывается табуреткой.
— Ты? — Она пожала плечами. — Ты был милым. Как плюшевый зайка, которого под дождем бросили. Пытался слезть со скамейки, а нифига не получалось. Аж слезки наворачивались. А Юля твоя — вот ни разу не плюшевая.
В голове крутилось множество возражений, доводов, но все они бесполезны. Элеонора никогда не сможет понять, что для меня Юля. Мне бы самому в этом разобраться. Каждый раз, как встречаю ее презрительный взгляд, мне хочется уничтожить мир. Или создать новый. Сделать что-то, чтобы избавиться от этого взгляда. Он заставляет меня думать, что я сделал недостаточно, что я плохо старался, что выстроил свое счастье, забрав счастье у нее.
Не дождавшись ответа, Элеонора открыла передо мной дверь:
— Прошу, сударь. Вас ожидают другие сирые и убогие. А потом, если вам будет угодно, подберем у церкви бомжа, отмоем, откормим и выучим на брокера.
Глава 4
Крохотное помещение с желтыми потеками на стенах встретило нас монотонным бубнежом. Элеонора поморщилась — видно, от того и сбежала.
— Сколько раз, сколько раз говорила — поступи ты, получи образование, будет у тебя профессия, будешь ты независимой. Нет, ничего не надо. Петь она будет, плясать она будет… Доплясалась. Приплыли, как говорится.
Катя стояла возле закрытой двери в зал, поникшая, несчастная. Белое свадебное платье казалось серым из-за тусклого света и гнетущей атмосферы. Рядом с Катей прислонился к стене Боря. Глаза закрыты, на лбу испарина. Первый день после инъекции — всегда тяжело. Обычно он сразу ложился дома на диван, но сегодня — не обычный день. Представляю, как он будет выглядеть во время церемонии, если уже сейчас готов рухнуть на пол. А может, соберется, справится?
Жанна, сложив руки на груди, стояла у окна. Увидев меня, незаметно закатила глаза.
— А я ведь говорила, — продолжала бубнить пожилая женщина в сиреневом платье в горошек, — говорила, что вот будет тебе за тридцать, и не будет у тебя ни друзей твоих драгоценных, ни группы твоей дурацкой. С чем останешься? Вот и осталась…
Женщина сидела на одном из двух стульев. Второй занял мужчина ее возраста, в белой рубашке и отглаженных брюках.
— Добрый день, — сказал я, привлекая внимание.
Катя, вскинув голову, посмотрела на меня и улыбнулась. Боря не отреагировал. Отец Кати молча кивнул, а мать отмахнулась:
— Был бы добрый.
Я пожал плечами:
— Представляться, наверное, смысла нет. Ладно.
Подошел к Жанне, встал рядом. Элеонора от меня не отставала. На нее женщина поглядывала с особой ненавистью. Видимо, Эля уже успела рассказать о своих взглядах на проблему отцов и детей.
— По-хорошему, жениху бы гостей представлять, — низким голосом произнес отец Кати. — А он, видать, спит уже. Что, после укола сразу? Ох, Катька! Ну что за…
Катя перевела на него взгляд. Кажется, она уже на грани. Что сейчас будет? Разревется и убежит? Или велит убираться родителям? Хоть бы второе… Охотно поддержу. За год преподавания покрикивать на болтающих учеников я научился. Тут, в принципе, ситуация та же. В школе надо учиться, в ЗАГСе — радоваться. Хочешь заниматься чем-то другим — вали куда-нибудь в другое место.
— Так! — Брик рывком отлепился от стены, вскинул руки в патетическом жесте, будто дирижер оркестра. — Так, эту дрянь необходимо убрать.
Женщина перестала бубнить, мужчина оборвал фразу на полуслове. На Брика посмотрели все. Он стоял, не двигаясь, с закрытыми глазами. Но вот задрожали ресницы, поднялись веки, и цепкий, пристальный взгляд, напоминающий взгляд Юли, нашел меня:
— Дима. Мне нужен туалет.
Похоже, в этот момент мама Кати отбросила все ступени, и ракета ее ненависти устремилась в открытый космос:
— А давай прям тут, чего уж! — повысила она голос. — Хуже-то не будет.
Брик повернул голову к ней, несколько секунд молча вглядывался, и эти несколько секунд женщина молчала — о, чудо!
— Я бы, с вашего позволения, предпочел туалет. Помимо прочего, там наверняка можно вымыть руки и умыться. Дима! Пожалуйста, покажи пальцем, я сейчас с трудом ориентируюсь, а верить могу только тебе.
Я вспоминал эту манеру речи, эти жесты, этот взгляд… Но ведь все это иногда проскальзывало и у Бори. И под препаратом он нередко вел себя странно.
— Туда, — указал я в коридорчик. — Прямо и налево.
В ответ Брик показал два больших пальца, улыбнулся и вышел. Вслед ему с удивлением посмотрела Катя. Я взглянул на Жанну, но та осталась спокойной. Конечно, в школе-то она почти не общалась с Бриком. Или, вернее, с Маленьким Принцем.
«Бред! — сказал я себе. — Этого не может быть. Принц вернулся туда, к своим. Этим — не то богам, не то призракам. Он — существо высшего порядка, которому нет дела до людей. К его услугам вся Вселенная. Зачем ему возвращаться на Землю? В то же самое тело? Бессмыслица».
Что-то сказала Катя. Я заставил себя прислушаться:
— … все обсудили тысячу раз! Ему и так плохо, зачем ты делаешь хуже? Чего ты добиваешься?
— Я делаю хуже? — всплеснула руками, мать Кати. — Да куда хуже? Куда?! Очнись ты, наконец!
— Мама, пожалуйста. — Катя побледнела. — У меня сегодня свадьба.
— Нет, — покачала головой мама. — Я отказываюсь признавать это свадьбой.
— Так, может, ты тогда уйдешь?
После этих слов смолкли все звуки в мире. В ушах зазвенело от тишины. Женщина встала. Синхронно с ней, поддерживая под локоть, поднялся мужчина.
— Хочешь, чтобы я ушла? — Женщина говорила, как трагическая актриса на сцене театра. — Оставила тебя одну, с твоим дебилом?
Она до отвращения напомниала мне собственную мать. Та тоже никогда не знала меры: если начинала давить, то давила до конца, до треска костей, а когда я был вынужден дать отпор — заливалась слезами. Но все это происходило только дома. Представить себе, что моя мама устраивает сцену на людях…
Она устроила мне множество сцен, когда выяснилось, на ком я собираюсь жениться. Мне пришлось многое выслушать. Что Жанна легкомысленная, что она меня бросит, что будет изменять. На фразе «дочь проститутки» я молча встал и вышел из родного дома, куда только что приехал погостить на пару дней. Уехал из города. Не слушал ни криков, ни слез, не отвечал на телефонные звонки. Принял лишь один — у меня на него особый рингтон. «Ты чего там с матерью сделал? — спросила Жанна. — Она мне десять минут в трубку рыдала, думает, разбился насмерть».
На этом сцены закончились. Но Катя — не я. И сейчас она, скорее всего, начнет извиняться за резкие слова, просить прощения, заставляя эту женщину раздуваться от гордости пополам с дерьмом.
— При всем уважении! — В помещении вновь появился Брик. Побледневший, с заострившимися чертами лица. — При всем уважении, почтеннейшая, я не дебил. Убийца-психопат с раздвоением личности — это пожалуй, но не дебил. Поверьте, вам абсолютно не о чем волноваться. Катя в надежных руках.