— Двери! — крикнул невидимый старпом. — Закрывайте двери, черт побери!
Вера Петровна хотела повернуться, чтобы исправить оплошность, но тут вскинулась корма «Зарайска», теплоход сунулся носом под основание волны, волна еще больше пригнула его, и буфетчицу, зажавшую в руках сумку, понесло вперед, к лобовым окнам рубки.
«Термос! — испугалась Петровна. — Термос бы не разбить…»
Она натолкнулась на живое, чьи-то руки задержали ее, повернули, сдвинули в сторону, и тут Петровна увидела, что ее поднесло к капитану, который сидел на высоком стуле в левом углу рубки, между ним и переборкой и поставил буфетчицу вахтенный матрос.
— Штормуешь, Петровна? — спросил Ефим Макарыч, и в голосе его она услышала и участие, и добродушную насмешку. — Не сидится в каюте?
— Чайку вам принесла, Ефим Макарыч, и пожевать чего нито, — ответила буфетчица.
— Чаек — это человек, — откликнулся капитан. — Сейчас мы его уговорим, Петровна. Спасибо тебе, голубушка, не забываешь старика, Валерий Павлович!
— Слушаю вас, — отозвался из правого угла, где стоял локатор, старпом. Теперь Петровна освоилась в полумраке рулевой рубки, но старпома не видела, локатор его закрывал.
— Перебирайтесь сюда, чайку погоняем. Петровна расстаралась.
— Благодарю вас, — сухо ответил Черноморцев. — Я уже пил в кают-компании.
Свешников виновато крякнул и смущенно отворотил лицо.
— Да, — сказал он, помолчав, — конечно… Ты иди, Петровна, отдыхай. Как там молодая наша? Держится?
— Держится, Ефим Макарыч, молодец девка, — ответила буфетчица и принялась примериваться, чтоб аккуратно продвинуться к двери, не дай бог, старой морячке, опозориться перед этим волосаном — старпомом.
«Ах ты, шестигранный и нечесанный, отрез на валенки, — по-матросски ругалась Петровна, добираясь до каюты. — И кто тебя только выродил, черта синтетического… Не человек, а…»
Она не нашла определения ненавистному старпому, жалость к капитану, который не сумел отбрить этого пижона, жалость к себе самой, чей труд сейчас пренебрежительно отвергли, хотя старалась она отнюдь не для молодого чифа, подобравшиеся мысли о Тане Чижовой — «мучается девка!» — все это отвлекло Петровну от личности старпома, она тяжело вздохнула и вошла в каюту, которую делила с девчонкой, сраженной наповал морской болезнью.
3
Ресторанов Петровна не любила.
Да и бывать ей в них довелось только дважды. И оба раза водили ее туда те, кого не стало потом, и положила себе Вера Петровна не переступать порога этих развеселых мест, хотя, чего греха таить, приглашений она получала не мало, особенно когда была помоложе. А в неприятии открытого, на глазах у чужих людей, застолья была еще доля от кержацкого воспитанья Петровны. Родилась она, правда, в советские времена, только в их староверскую деревню на Алтае новое приходило неспешно, и до самой почти войны никто из бакшеевских мужиков не курил и в рот не брал сатанинского зелья.
И так уж случилось, что едва не выкравший ее из деревни Василий захотел отметить женитьбу в одесском ресторане, а потом, спустя годы, уговорил ее закрепить союз в «Золотом Роге» второй ее муж, аварец из Махачкалы — Сиражутдин.
Оба мужа Петровны были судовыми механиками. Ей не было восемнадцати, когда приехал из Одессы соседский сын Василий Бахарев, лет восемь назад — Верунька едва помнила его — удравший без родительского благословенья в город на учебу. Он работал в Совторгфлоте, рассказывал деревенским о диковинных странах, в каких побывал, и как будто бы не замечал соседскую Верку, исподтишка глядевшую на него. А когда осталась до отъезда ночка, признался Василий, что любит… Завязала Верка праздничное платьице да туфельки в узелок и махнула с Василием в Одессу, родителей не спросясь. В Новосибирске отбили телеграмму: не беспокойтесь, мол, простите, если можете, только мы теперь муж и жена. Да и то сказать, по-другому бы и не сладилось. Без венца батя Верку бы не отпустил, а в церковь Василию идти было нельзя, потому как партийный.
Больше Петровна в деревне родной не бывала. В сорок первом погиб отец под Москвой, в сорок втором два брата полегли под Сталинградом. Мать испытанья не перенесла. Об этом Петровне крестная отписала. И больше никого у нее не осталось. Вот на пенсию выйдет — съездит, конечно, в Бакшеевку. Может, и себе рядом с маманей место приладит. Да что там загадывать наперед. Загадывать Петровна боялась. Уж очень часто и больно разгадывала ее задумки жизнь.
А в ресторан она вошла подругу навестить, Наталью. Плавали вместе еще на «Сибири». Петровна кают-компанией заведовала, а Наталья в ресторане пассажирам подавала. Потом на берег сошла, определилась в «Арагви» и дружбу с Петровной не теряла.
Был шестой час. Ресторан только после перерыва открылся, и народу совсем немного. Петровна вошла в зал, увидела Наталью за буфетом, поздоровались. Подружка улыбнулась ей, вышла из-за стойки.
— Верочка, милая, — заговорила она, — забыла меня совсем, родная… Ведь в море уходишь и заглянуть не хочешь. Пойдем кофе пить, бразильский у меня, прима кофе…
Наталья увлекла Петровну в служебное помещение. А та возьми и оглянись в дверях. Повернулась — и глаза в глаза с ихним старпомом, Валерием Павловичем.
Черноморцев Петровну узнал, отвернулся. Да черт с ним, с чифом… Только напротив него сидела Танька Ежова, дневальная с «Зарайска». Три дня назад пришла девка с направлением из кадров, и морда у нее была сейчас влюбленная-влюбленная…
«Вот котяра! — подумала Вера Петровна о старпоме. — Зафаловал девку… Быстро же они стакнулись!»
Буфетчице стало неуютно. Она еще сама не могла понять, почему так задело ее. Может быть, девчонка ей понравилась, подобные Ежовой не часто идут на пароходы, а Танька с первой встречи с Петровной разоткровенничалась. Буфетчица в тот день, когда Ежова пришла с чемоданчиком на «Зарайск», даже ночевать осталась на судне, изменив собственному правилу — на берегу не оставаться в опостылевшей каюте на ночь. Ради девчонки осталась. И внове все той было, и не по себе оказаться одной в непривычной обстановке, где кругом одно железо, причал с морем да мужики.
Было новой дневальной девятнадцать годов. В наше время это и много, и мало. Окончила она первый курс факультета журналистики, решила, что совсем не знает жизни, испросила годовой отпуск и отправилась из Свердловска во Владивосток — постигать суровую действительность.
Вера Петровна в душе подивилась такому решению, ей было не понять, как можно бросить учебу за ради грязных тарелок и матросского мата. Только она давно уж не пыталась разобраться в новомодных желаниях молодежи и попросту, по-матерински, пожалела примчавшуюся на край света девчонку. И разве она сама не бросилась очертя голову за Василием? Ее увела из дома любовь, Татьяну — другая, непонятная Петровне сила…
«Когда же они стакнуться успели? — удивилась Петровна, ее обидело, что Танька и словом не обмолвилась о чифе. — Ишь лиса какая! Прямо на старпома метит… Ну да, конечно, можно бы и капитана охомутать, да с ним и в ресторан не пустят, разве что в качестве родного деда».
Наталья готовила кофе.
— Ты чего это смурная, Вероника? — спросила Петровну, она одна ее так называла. — Аль со здоровьем что?
— Старпома нашего узрела…
— Этот красавчик такой, с усами? С девчонкой в углу сидит?
— Он самый.
— Третий день нас не забывают. Позавчера был мой день, вечером они пришли. Танцевали всю дорогу. Хорошая такая пара. А вчера я Шурку подменила. Опять были. И вот сегодня. Женился он недавно, что ли? Подружек во Владике только на раз в харчевню водят. Потом не треба.
— Какой «женился»! — воскликнула в сердцах Петровна, и Наталья недоуменно посмотрела на подругу: ей-то какая с этого страсть? — Дневальная это наша, Танька Ежова. Студентка…
Наталья захохотала, и Петровна неприязненно глянула на нее, что тут смешного?
— Ой, не могу! — заливалась меж тем подружка. — За молодоженов приняла! Понятное дело: на студентку времени побольше надо. Вот он и вьется, таранит девку, будто щур на бедную пчелку идет. Лихой у тебя чиф, Вероника, лихой!
4
Вечером Петровне на «Зарайске» делать нечего, командиры, кроме вахтенных штурмана да механика, ужинают дома, а вот на судно буфетчица подалась.
Она сидела в каюте, не зажигая света, узкий диванчик был неудобен. Петровна раздумывала уже, не лечь ли в койку, и тут застучали каблучки, дверь каюты распахнулась, загорелся свет, и Татьяна застыла, удивленная, на пороге.
— Вера Петровна! — воскликнула она. В голосе ее явственно прорезалось смущение. — А разве вы… Я думала…
— Я тоже думала, — сухо заговорила буфетчица, — и решила, что ты, милая моя, на крючок угодила. Вот и сижу здесь, тебя дожидаючи. Старпом, небось, следом идет? Задержался на причале, сказал, что швартовые концы осмотрит — это он для того, чтоб вахтенный у трапа вас вместе не видел. Тебе же велел прийти в его каюту через полчаса, вместе слушать новые записи на японском маге. Так?
— Так, — растерянно проговорила Таня. — Только он про марки говорил, сингапурские. А музыка — для фона… А вы откуда все знаете?!
— Девочка, — горько усмехнулась Петровна, — я и не то еще знаю… А вот тебе это знать рановато. Ты ведь не за этим ехала сюда. Таких, как наш чиф, и на Урале хватает, разве что должности у них не морские. Да и не в должности, в ихнем мужичьем стремлении суть. Сначала «Арагви», потом уютная каюта с музыкой — и поехала ты, милая, восвояси к родной мамочке. Мать-то тебя примет с пацаном?
— Вера Петровна! — воскликнула Таня, округлив глаза, — да что вы говорите?!
— То и говорю, что от этих сингапурских марок дети бывают… Али тебе невдомек? Странно. Я слыхала, что теперь вы молодые и не такое знаете. Вон наш третий штурман, тот утверждает, что вся любовь в этой самой, как ее… Да! В технике сексуальной! А ты как думаешь?
Таня закрыла лицо руками и села на краешек койки.
Она плакала.
Вера Петровна почувствовала, как скребнуло ее. Зря, поди, так напустилась на девку, хотя…