тив него была мелкой сошкой. Песчинкой. Надломленной веткой, которую можно доломать и бросить в огонь.
— Сиди неподвижно, — велел он.
— Я тебя ненавижу, — огрызнулась Талила и съежилась против воли, вновь почувствовав его магию.
Она ненавидела поворачиваться к людям спиной. Ненавидела так сильно, что ее начала бить неконтролируемая дрожь, стоило лишь подумать, кому именно она показала свою беззащитную спину.
Человеку, который вонзил бы в нее кинжал прямо по рукоять, не поведя и бровью.
— Вдохни, — приказал Клятвопреступник, и Талила послушалась, потому что в следующее мгновение ее плечо над лопаткой обожгло, словно клеймом.
Печать и была клеймом по своей сути.
Она свяжет ее с Клятвопреступником сильнее любых брачных уз. Сильнее, чем кровное родство. Сильнее, чем самые толстые цепи.
Он всегда сможет найти ее через эту печать. Сможет причинить ей боль, если захочет. И печать уничтожит ее, если она поднимет на Клятвопреступника руку. Если убьет ее.
Талиле было плевать.
Она готова умереть, если перед этим сможет забрать с собой мужа.
Она с радостью умрет.
Боль была острой, выжигающей из легких воздух и короткой. Несколько мгновений кожа на месте прикосновения руки Клятвопреступника полыхала огнем, а потом это ощущение исчезло.
Едва почувствовав, что хватка мужа ослабла, и он ее отпустил, Талила метнулась прочь. Она запуталась в цепях и неловко свалилась на татами, но не остановилась и продолжила отползать от него до тех пор, пока не смогла повернуться к нему лицом.
Даже дышать стало легче, когда она скрыла от его пронизывающего насквозь взгляда свою беззащитную спину.
Печать больше не жгла, но Талила ее чувствовала. И это заставляло огонь ненависти в груди разгораться еще сильнее, хотя ей прежде казалось, что ненавидеть мужа больше она просто не может.
Оказалось, может.
Не сказав ни слова, Клятвопреступник поднялся на ноги. Талила заставила себя неподвижно замереть.
Впереди их ждала брачная ночь. И она не даст ему ни одного повода насладиться ее болью и унижением. Не позволит себе ни гримасы, ни слезинки. Ни единый вздох не вырвется из ее плотно сжатых губ. Лучше она умрет, чем примет такой позор.
Он получит ее тело.
Они все получили ее тело, когда пленили и надели оковы.
Но они не получат ее душу.
Клятвопреступник не торопился к ней подходить. Не торопился ее касаться. Сперва он приблизился к плотно закрытым бамбуковым перегородкам. Чуть отодвинув в сторону одну из них, он выглянул наружу, впустив в комнату свежесть ночной прохлады.
Талила жадно повела носом. В воздухе разлился аромат цветущей сакуры.
Муж замер на месте, словно к чему-то прислушивался. Довольно хмыкнул и вновь плотно придвинул створку: так, чтобы снаружи не доносился ни один звук. Потом он пересек покои и вошел в небольшую, смежную комнатку. Вскоре до ушей Талилы донесся приглушенный плеск воды.
С замиранием сердца она прислушивалась к нему, ожидая момента, когда Клятвопреступник вернется. Вновь в покои он вошел в наглухо запахнутом черном халате, который мало чем отличался от его привычной брони. Подошел к Талиле и потянул цепь между обручьями. Когда она расстегнулась с тихим щелчком, та не поверила своим ушам и глазам. То же самое он повторил с цепью на ногах. И даже снял широкие кандалы с ее лодыжек.
Впервые за несколько дней она могла беспрепятственно вытянуть ноги. Не семенить мелко-мелко, словно младшая жена какого-нибудь торговца.
Талила прищурилась.
Клятвопреступник думает, что сможет втереться к ней в доверие? Думает, что сможет ее обмануть?
Она вся подобралась, приготовившись к неизбежному, но муж сумел ее удивить во второй раз за столь короткое время. Расстегнув цепь, он отошел от нее. Остановился напротив футона, опустился перед на колени и достал припрятанный под ним кинжал. С равнодушным лицом он провел лезвием по ладони и выдавил кровь из пореза на темную ткань футона. Затем чуть отодвинулся и лег на спину, положив кинжал себе под правую руку.
Он не снял и не ослабил пояс длинного халата. Так и опустился на футон в одежде, уставившись в высокий потолок.
Талила сидела, не шелохнувшись. Внимательным, пристальным взглядом провожала каждое его движение, опасаясь подвоха. Но когда он лег... когда даже не посмотрел в ее сторону... когда не попытался коснуться...
Когда не совершил то, к чему она готовила себя, как к неизбежному, жестокому позору, то эмоции хлынули на нее прорвавшейся вдруг лавиной.
— Печать, не скрепленная кровью, не будет действовать так, как ты хочешь, — бросила она зло в опустившуюся в покоях тишину.
— Я знаю, — равнодушный голос мужа окончательно привел ее в замешательство.
Но разве не в том был смысл? Смысл всего, что сотворил Клятвопреступник? Брат-бастард Императора пленил ее, а тот хотел подчинить Талилу своей воле. Потому и выдал замуж за единственного кровного родственника мужского пола. Чтобы ценнейший трофей остался в семье.
И печать, которую поставил Клятвопреступник, должна была быть скреплена ее кровью, пролившейся на брачном ложе. Иначе он не сможет подчинять ее себе. Не сможет наказывать болью за непослушание. И магия не убьет ее, если она поднимет руку на мужа.
— Не надейся, что твои дешевые трюки что-то изменят, — Талила презрительно скривилась. — Убрал эту проклятую цепь, не стал меня насиловать... думаешь, я все забуду?! Думаешь, хоть на каплю меньше стану тебя ненавидеть? Ошибаешься. Я ненавижу тебя всем своим естеством! Ты умрешь, и я занесу над тобой меч.
Она шипела разъяренной змеей. Не говорила, а выплевывала слова, и голос ее звенел от отчаяния, срывался от боли, которая захлестывала ее с головой.
— Я ни на что не надеюсь, глупая ты пташка. А если хочешь пережить еще и завтрашний день, то закрой рот и ложись спать, пока стража не доложила о твоих криках моему брату.
Могла ли Талила попытаться убить мужа?
Могла.
Клятвопреступник снял цепь, которая сковывала ее руки. У нее остались лишь кандалы на запястьях что блокировали магию, но даже с ними она способна на многое. Задушить его. Пронзить мечом.
Но едва ли она одолела бы его без своей магии. Он был сильнейшим воином. Опытным, безжалостным, смертоносным. Император отправлял своего брата-бастарда в самые тяжелые походы; поручал самые грязные задания, и тот послушно исполнял все, словно натренированное животное.
Так было и с отцом Талилы. Клятвопреступник претворил в жизнь волю Императора, уничтожив всю ее родню. Оставил в живых лишь ее — последнюю из рода.
Последнего во всей Империи человека, который мог управлять огнем, ведь после смерти отца не осталось никого, кроме Талилы.
Неудивительно, что ей сохранил жизнь. Надеялись использовать. Словно мало им было боли и страданий, которые уже обрушились на Империю. Словно мало им было смертей, междоусобиц, восстаний и войн.
Император никак не мог насытиться. Он хотел больше крови. Еще больше власти. Еще больше завоеванных земель.
Но он ошибается, если думает, что Талила когда-нибудь станет ему в этом помогать.
Заскрипев от злости зубами, она бросила хмурый взгляд на Клятвопреступника. Тот продолжал лежать на футоне и смотреть в потолок, и больше не обращал на нее ни малейшего внимания.
Вот и славно.
Талила отчего-то дрожащими руками натянула кимоно на плечи и стиснула ткань на шее. Дышать сразу стало легче, и появилось призрачное ощущение защищенности, стоило скрыть обнаженное тело. Неловко повернувшись на бок, она устроилась прямо на татами, где сидела, и подложила под щеку ладони. Ей пришлось прикусить губу, чтобы не застонать от облегчения, когда она выпрямила ноги.
Цепь не снимали с нее все то время, как заковали в родовом поместье. Долгих десять дней она провела в кандалах.
— Что ты делаешь? — ее муж резко сел на футоне, смотря на нее с нехорошим, опасным прищуром.
Он все еще имел над ней абсолютную власть. Талила раскрыла глаза и посмотрела на него.
— Ты безумец, если думаешь, что я лягу рядом с тобой, — произнесла она тихо.
В памяти пронесся последний бой ее отца. И то, как взмахом меча Клятвопреступник отсек ему голову.
Услышав ее слова, муж ничем не выдал своего гнева. Молча поднялся и подошел к ней, нависнув сверху, и Талила сцепила зубы, подавляя острое желание отползти в сторону и забиться в угол.
Подальше от него.
Она попыталась вырваться, когда он подхватил ее на руки, но Клятвопреступник был гораздо, гораздо сильнее. Не проронив ни звука, он донес ее до футона и опустил на него. Талила тотчас взвилась на ноги, но муж уже повернулся к ней спиной. Он даже не опасался, что она может его ударить...
Он вернулся на место, где сидела Талила, и лег на татами, заведя под затылок ладони.
Она шумно выдохнула, смотря на него в полнейшем смятении. Она не понимала, совсем не понимала.
Стиснув зубы, Талила заставила себе лечь на самый край футона и закрыть глаза. Она думала, что никогда не заснет, находясь в одной комнате со своим врагом, но усталость и то, что ей пришлось пережить за последние дни, взяли свое. Она провалилась в глубокий, крепкий сон, а когда открыла глаза, уже наступило утро.
— Госпожа Талила, госпожа Талила, — какая-то служанка легонько трясла ее за плечо, опустившись на колени перед футоном.
Она рефлекторно ударила девушку по руке и подобралась, мгновенно проснувшись. Сердце бешено стучало в груди, словно за ней кто-то гнался. Расширенными от ужаса зрачками Талила оглядела покои: Клятвопреступника в них не было.
Значит, он ушел, когда она еще спала. А она даже не проснулась, не почувствовала!
— Господин Мамору велел разбудить вас после рассвета. Солнце уже встало, госпожа, — зачастила служанка и поклонилась, коснувшись татами раскрытыми ладонями, когда Талила на нее посмотрела.
Та лишь скривилась.
— Позвольте, госпожа, я помогу вам... — пробормотала служанка.
Талила выкупалась в теплой воде, которую слуги натаскали в деревянную бадью, что стояла в соседней комнате, и служанка, имя которой она не стала спрашивать, помогла ей переодеться. И лишь когда она начала расчесывать длинные волосы госпожи, то впустила в покои других девушек, которые унесли церемониальное кимоно и сменили футоны. И никто из них не увидел, что Талила спала полностью одетой.