– Значит, вы были богатым коммерсантом.
– То-то и оно, что был.
– Что стало с этими полотнами? К началу войны они еще были у вас?
– Вернемся к этому разговору потом, Ханна не любит надолго оставаться одна.
Шли недели. Роберта в конце концов признали в отряде своим. Ему уже поручали отвозить на мотоцикле донесения. Как-то ночью, когда на перекличке недосчитались одного из партизан, Роберт сел за руль грузовика и доставил, куда требовалось, два ящика гранат. В другую ночь он присоединился к группе, обеспечивавшей освещение импровизированной посадочной полосы. Прилетели два самолета, доставившие двоих – англичанина и американца. Пожимая руку соотечественнику, Роберт испытал тоску по родине; им едва удалось перекинуться парой слов. Соотечественника поспешно увели незнакомые Роберту люди, и он так и не узнал, с каким заданием тот прибыл.
Тем не менее большую часть времени он бездельничал, расхаживая для разминки по охотничьей сторожке. По вечерам он устраивался на пне, к нему подсаживался Сэм. Продавец живописи угощал его сигареткой и расспрашивал об операциях, в которых ему посчастливилось принять участие. Сэм чувствовал себя должником этого молодого американца, заброшенного судьбой в такую даль, на чужую для него войну.
Завязалась дружба. Роберт обрел в лице Сэма внимательного слушателя, каким никогда не был его отец.
– В Балтиморе тебя кто-нибудь ждет? – как-то спросил его Сэм.
От Роберта не ускользнул подтекст вопроса.
– Не робей, ты наверняка нравишься женщинам!
– Я не большой знаток женщин, Сэм. Никогда не был покорителем сердец и не могу похвастаться рекордным числом побед.
– Расскажи о последней. У тебя есть ее фотография?
Роберт достал из кармана бумажник. Оттуда выпало удостоверение личности. Сэм, подобрав его, присвистнул:
– Что я вижу? Робер Маршан! Ну, при твоем акценте я бы не советовал тебе предъявлять эти документы при контроле. В крайнем случае притворись глухонемым.
– Я так плохо говорю?
– Хуже некуда. Ну что, покажешь мне ее фотографию?
Роберт отобрал у него свое удостоверение и показал фотографию.
– До чего хорошенькая! Как ее зовут?
– Если бы я знал! Я подобрал эту фотокарточку в корабельном коридоре и сунул себе в бумажник – сам не знаю зачем. Захотелось, наверное, вообразить, что за океаном меня кто-то ждет. Банальнее некуда, верно?
Сэм вгляделся в улыбающееся личико на фотографии.
– Что скажешь о таком варианте: Люси Толливер, двадцать два года, доброволец-медсестра, единственная дочка электрика и домохозяйки?
– То и скажу, что по части банальности вы заткнули меня за пояс.
– Не привязывайся к этому лицу, это небезопасно. Иллюзии до добра не доводят, тем более когда лжешь самому себе. Школьником, желая отомстить родителям, которые, как я считал, были со мной слишком строги, я придумал себе лучшего друга. Ясное дело, дома ему все позволялось: болтать за столом, читать допоздна в постели, даже делать уроки, когда заблагорассудится. Он у меня был католиком – так я еще больше злил свою мать, – и, естественно, для него не существовало ограничений шаббата. Короче, все, что мне запрещалось, Максу позволялось. Свобода делала его сильным и умным, он преуспевал во всем. Сам-то я считал, что во всех моих неудачах виноват семейный авторитаризм. Мама недолго мне верила, но даже когда раскрыла мой обман, позволила мне оставаться у него в плену. Воображаемый друг прожил со мной целый учебный год. Мать регулярно спрашивала меня, как у него дела. Однажды, когда он у меня заболел сильной ангиной, она положила мне в ранец молочные леденцы – для него, бедняжки. Бывало, она давала мне с собой двойной обед – чтобы я поделился с Максом. Однажды – уже не вспомню, на что я тогда жаловался, – я в очередной раз принялся рассказывать, как все здорово устроено в семье Макса, и мама велела мне пригласить его к нам на обед. Как же иначе? Она столько слышала о лучшем друге сына, о замечательном Максе!
– Как же вы поступили?
– Пришлось Максу попасть под трамвай.
– Радикально вы с ним обошлись! – с сожалением протянул Роберт.
– Не буду спорить. Я не знал, что еще придумать, чтобы выйти из затруднительного положения. Самое смешное, я в тот день действительно лишился друга и много месяцев потом по нему горевал. Много месяцев чувствовал огромную пустоту. Я и сейчас иногда о нем думаю. Когда сам поверишь в ложь, от нее уже никогда не удастся полностью избавиться. Ну, уже поздно, вернемся к этому разговору завтра.
– Сэм, завтра меня здесь не будет, меня отправляют на задание – кажется, в этот раз оно уже будет серьезным.
– Что за задание?
– Мне нельзя о нем рассказывать. Если я не вернусь, не откажетесь выполнить одну просьбу?
– Никаких просьб! Ты вернешься живым и невредимым.
– Пожалуйста, Сэм! Если со мной что-то случится, то я хочу, чтобы меня похоронили на родине.
– Как же мне выполнить эту твою просьбу? – воскликнул торговец живописью.
– Уверен, когда наступит мир, вы найдете способ это сделать.
– Что, если я не доживу до мира?
– Тогда вы будете свободны от вашего обещания.
– Я ничего тебе не обещал!
– Обещали, я вижу это по вашим глазам.
– Погоди! Думаешь, я ничего не захочу взамен? Ты еще не знаешь Сэма Голдштейна, мой мальчик! Предлагаю договор: если беда случится со мной, ты заберешь к себе в Балтимор Ханну. И не смей мне говорить, что я грубо веду дела: это условие тебе еще как выгодно! Подняться на корабль с моей дочерью приятнее, чем с твоим гробом!
И они скрепили договор крепким рукопожатием.
Роберт вернулся с задания живым и невредимым. Миновал май 1944 года, но самолеты больше не прилетали, и Роберта оставили в маки.
В начале июня боевые действия разгорелись с небывалой силой. Роберт, предоставленный сам себе, уже считал себя таким же партизаном, как все остальные.
Близилась высадка, и они вышли из тени. Появилось много вооруженных людей, готовых драться с врагом. Но Юг был далеко от берегов Нормандии, и наступление союзников еще не означало, что наступил мир, которого так ждал Сэм. Немцы, попав в отчаянное положение, свирепствовали сильнее прежнего. Местные фанатики-коллаборационисты все еще верили в немецкий порядок и без устали выслеживали бойцов Сопротивления.
Как-то ночью патруль коллаборационистов чуть не наткнулся на охотничью сторожку. Сэм и Ханна спрятались в подвале, партизаны притаились у окон, готовые отстреливаться.
Сэм попросил Роберта о помощи и утащил его за собой в подвал. Там громоздились два десятка деревянных ящиков – маскировка входа в тоннель, где было спрятано оружие и боеприпасы. Роберт стал помогать Сэму их передвигать. Когда появилась щель, в которую можно было протиснуться, торговец живописью схватил дочь за руку и велел ей спрятаться. Тоннель имел десяток метров в длину, там Ханна могла чувствовать себя в безопасности.
– Только с тобой, я не зароюсь там без тебя! – заупрямилась она.
– Делай, как тебе сказано, Ханна, не спорь, ты знаешь свой долг.
Сэм поцеловал дочь и стал баррикадировать щель ящиками. Роберт впервые услышал голос Ханны и не мог оправиться от изумления.
– Будешь стоять столбом или поможешь?! – прикрикнул на него Сэм.
– Лезьте туда следом за дочерью, я вас спрячу.
– Нет уж, с меня хватит, надоело жить как испуганный зверь. Если те, кто спас нам жизнь, будут драться, я не стану здесь отсиживаться.
Закрыв тоннель ящиками, Сэм и Роберт вылезли из подвала, взяли автоматы и встали к окнам.
– Вы хоть знаете, как пользоваться этой штуковиной? – осведомился Роберт.
– Я не полный идиот. Наверное, надо жать на курок?
– Схватитесь за магазин – пули уйдут в потолок, – подсказал партизан от соседнего окна. – Держите тверже, а то выпустите случайную очередь и всех здесь перебьете.
Коллаборационисты подошли совсем близко, в сторожке было слышно, как они идут по лесу. Партизаны затаили дыхание, готовые открыть огонь, но враги, не дойдя до них считаных шагов, развернулись и скрылись в лесу.
Сэм и Роберт, облегченно переведя дух, поспешили вызволить Ханну из ее темницы. Она сразу закрылась в своей комнате. Сэм попросил своего американского друга немного побыть с ним внизу, поманил его в тоннель и щелкнул зажигалкой.
– Я смотрел, как партизаны роют тоннель, и меня осенила идея… – заговорил он. – Там, в глубине, они поставили свои ящики с оружием, а вот тут, за этим брусом, – он погладил ладонью балку под сводом, – я устроил свой тайник.
Он немного сместил брус, и открылось глубокое отверстие в грунте. Огонек зажигалки отразился в металле длинного тубуса.
– Я спрятал их в этот цилиндр. Что бы с нами ни случилось, нацистам их не видать.
Остолбеневший Роберт смотрел, как Сэм возвращает на место брус.
– Там Мане, Сезанн, Делакруа, Фрагонар, Ренуар, Энгр, Дега, Коро, Рембрандт и, главное, мой Хоппер. Десять жемчужин моей коллекции, плод целой жизни, проведенной в труде, – бесценные шедевры. Надеюсь, они обеспечат Ханне достойное будущее.
– Партизаны в курсе?
– Они нет, а ты теперь – да. Не забудь про наше соглашение.
19Элинор-Ригби
Октябрь 2016 г., на пути в Балтимор
Самолет летел над Шотландией. Я любовалась в иллюминатор берегом, подточенным волнами океана, потом его заслонило крылом. С момента взлета я держала на коленях кожаный мешочек, сжимая его в руках, как драгоценную реликвию. Кожа вся потрескалась, пряжка не застегивалась. Я внимательно его осмотрела, но внутрь не заглядывала, потому что, должна признаться, боялась читать лежавшее внутри письмо. Я думала о Мишеле, представляя себе, как трудно ему было подсунуть мне записку, опустить этот мешочек в карман моего пальто, ничего не сказав. Он все-таки сделал шаг в сторону от своей обычной прямоты, и это позволяло надеяться, что он идет на поправку. С ума сойти: надеяться, что твой брат становится нормальным человеком, потому что он проявил способность скрытничать и обманывать!