– Почему ты ничего не сказала мне? – спросила Мэй.
– Хотела тебя защитить.
– От чего – от унижения? Или ты хотела доказать, что не напрасно меня предостерегала? Тщеславие делает тебя настолько жестокой? Ты его презираешь, так почему решила защищать его мне во вред?
Засомневавшись в правильности своих догадок, Салли-Энн убрала с колен Мэй «Балтимор сан» и погладила ее колено:
– Ты, собственно, о чем?
– Прошу тебя, хватит врать. Ты и так натворила дел, не делай из меня дуру! – взмолилась Мэй.
– Хочешь правду? У нас осталось денег только на бумагу и на типографию, а на аренду и на зарплаты уже ничего нет, потому я и молчала. Ты, с твоей честностью, не позволила бы мне тянуть до последнего и уже всех распустила бы. К тому же забавы с моим братцем делали тебя такой счастливой, я не хотела портить тебе жизнь, хотя он меня бесит. Я была неправа, прости, только умоляю, давай останемся заодно до конца этой истории! Мы обязаны выпустить первый номер. Не сможешь меня просить – разойдемся в разные стороны, как только он выйдет в свет.
Мэй резко выпрямилась и вытаращила глаза:
– Теперь уже мне интересно, о чем, собственно, ты…
Они уставились друг на друга с недоверием и непониманием. Салли-Энн первой перешла в наступление:
– О последнем по времени подвохе, устроенном моей мамочкой: она сделала так, чтобы нам отказали в кредите. О чем еще мне говорить? Мы по уши в долгах, и чек, который она швырнула мне в лицо, беде не поможет. Напрасно ты колотила посуду, нам будет нечем ее заменить. Это все, у меня нет от тебя других секретов.
Мэй подняла с пола «Балтимор сан» и протянула Салли-Энн, показывая пальцем обведенное карандашом место: «На бале-маскараде, который состоится в замке Роберта Стэнфилда и его жены Ханны в конце месяца, будет отпразднована помолвка их сына Эдварда и мисс Дженнифер Циммер, дочери и единственной наследницы Фицджеральда и Кэрол Циммеров, владельцев банка, носящего их имя».
– Меня не пригласили, – поперхнувшись, с трудом проговорила Салли-Энн. – Никто не сообщил мне о помолвке родного брата! Ты узнала об этом из газеты? – удрученно спросила она, обнимая Мэй. – Клянусь, я ничего не знала!
Мэй тоскливо подвывала, прижавшись щекой к ее щеке.
– Не знаю, кого из нас унизили больше – тебя или меня, – продолжала Салли-Энн.
– Меня вышвырнули, как жалкую шлюху!
Мэй встала и поманила Салли-Энн пальцем. Из двери спальни можно было любоваться фарфоровой посудой, отражавшей мерцание свечей.
– Я приготовила твоему брату ужин. Трижды ему звонила, и трижды ваш дворецкий отвечал мне, что у мистера Эдварда встреча, и обещал передать ему то, что я сказала. Я ждала его, читая газету. Из нее и узнала, что он не придет. Ты можешь себе представить такую жестокость? Думаю, его трусость злит меня еще сильнее, чем вранье. Затащил меня на свой остров, клялся в любви! Какая же я дура! Не смей напоминать, что ты меня предупреждала.
– Все еще хуже, чем ты думаешь. Тут не просто трусость, тут заговор моей матери и брата. Ты от меня отдалялась, а они тем временем воткнули мне нож в спину. Дочь ударили в спину, потом тебя – прямо в сердце.
Мысли о пагубном влиянии Ханны Стэнфилд погрузили обеих в молчание.
– Давай-ка сядем, – наконец заговорила Мэй. – Я приготовила вкусный ужин и накрыла свой письменный стол.
Они взяли табуретки и уселись друг против друга.
– Мы этого так не оставим! – прошипела негодующая Салли-Энн.
– Нас предали, разорили. Что ты предлагаешь?
Мэй вспоминала свой уик-энд на острове Кент. Несколько дней назад она была счастлива, но Эдвард отнял у нее счастье. Салли-Энн разглядывала ту часть лофта, которую Кит переоборудовал под редакцию. Несколько дней назад здесь родилась газета «Индепендент», но мать отняла у нее любимое детище.
– Мы вернем то, что нам принадлежит, – бросила она.
– Нет, негодяя братца оставь себе.
– Я не о нем, а о газете.
– Как это сделать без денег? – спросила Мэй, подходя к газовой плите и зажигая конфорку, чтобы разогреть суп из кресс-салата.
– Отец хранит в сейфе целое состояние, облигации казначейства. Это излюбленное средство платежа у любителей живописи, так они уходят от налогов. Официально картину перепродают по той цене, за которую прежде приобретали, а разницу получают таким способом. Никто ничего не видел и не знает. Облигации анонимны и обмениваются на живые деньги в любом банке, а там не требуют отчета об их происхождении.
– Вот только они лежат в сейфе твоего отца, а мы не грабительницы.
Мэй со вздохом поставила на стол супницу. Не об этом она мечтала, когда возилась на кухне…
– Кто говорит об ограблении? Стэнфилды обязаны своим состоянием тому, что им оставил мой дед: картинам и репутации. Но его моральный дух унаследовала одна я. Если бы он видел, как поступает сейчас его дочь, он бы возмутился и первым захотел бы мне помочь.
– Прекрасно, – сказала Мэй, наполняя тарелки, – если бы ты получила причитающуюся тебе часть наследства, то это не было бы грабежом, но я бы удивилась, если бы родители отдали ее тебе.
– Вот поэтому мы и заберем ее сами.
– Салли, если родители не соизволили пригласить тебя на помолвку брата, я очень сомневаюсь, что они распахнут перед тобой дверцу сейфа.
– Ключ от сейфа в сигарном ящике, который отец держит в мини-баре своего кабинета.
– Ты что же, вздумала лазить по крышам под покровом ночи? Хочешь залезть в кабинет и стащить облигации казначейства, пока твои родители и их слуги спят? Слушай, это же не кино!
– Насчет ночи ты права, только мы войдем и выйдем через парадную дверь, с гордо поднятой головой, у всех на виду!
Мэй схватила бутылку вина. Это было «Шато-Малартик-Лагравьер». Салли-Энн присвистнула:
– Семидесятый год! Ты серьезно подготовилась! Слабое утешение, но я хотя бы выпью этот нектар вместо него.
– Ты и так кипишь от злости, может, не стоит поднимать градус?
Салли-Энн с упрямым видом плеснула вина себе в бокал и подняла его, чтобы чокнуться. Мэй выпила свое вино молча.
– Ну все! А теперь к делу. Когда ты собираешься сообщить всем нашим, что мы не сможем им платить?
– Этого не случится. Мы заплатим им и за первый номер, и за остальные.
– Брось, это смешно, тебе не выйти оттуда с отцовскими облигациями. Сначала надо, чтобы тебя туда впустили.
– Они не будут знать, что это мы. Не в этом ли смысл бала-маскарада?
– Извини за занудство, но мне кажется, что тебя туда не приглашали.
– Нет, но я знаю, как это исправить. Мы обе туда пойдем.
И Салли-Энн объяснила свой план. Для Мэй он был рискованным: ей предстояло проникнуть в дом Стэнфилдов и подделать список приглашенных.
Она категорически отказалась соваться в логово Эдварда. С ней обошлись там как со шлюхой: в ту ночь, которую она провела с ним, он выпустил ее через дверь для прислуги. Однако Салли-Энн проявила сокрушительную способность убеждать, ничуть не меньшую, чем у матери, частенько пускавшей ее в ход.
Под конец ужина Мэй разлила по бокалам остатки бордо. Подруги чокнулись, лукаво переглянувшись.
29Элинор-Ригби
Октябрь 2016 г., Балтимор
Я предъявила журналистское удостоверение, но ожидаемого эффекта оно не произвело. Полицейский, общавшийся с нами, не понимал, с какой стати журнал, специализирующийся на красотах природы и путешествиях, интересуется уголовным делом давнего 1980 года. Я пыталась что-то объяснить, но неудачно. Ему наскучило мое мычание, и он посоветовал обратиться с составленным по всем правилам заявлением в соответствующие инстанции. Сколько нам придется дожидаться хоть какого-то результата?
– Понадобится время, – заявил он. – У нас не хватает людей.
И полицейский снова погрузился в чтение романа, от которого мы его оторвали.
Поняв, что я сейчас взорвусь, Джордж-Харрисон положил руку мне на плечо.
– Не печальтесь, мы что-нибудь придумаем, обещаю, – сказал он.
– Печаль, – пробурчал полицейский, – это когда утром не хочется идти на работу, а вечером – домой. Я знаю, о чем говорю.
– Это вы верно подметили, – подхватил Джордж-Харрисон, – мне такое тоже знакомо. Зато вы наверняка не знаете, каково это – писать книгу и внезапно застопориться. Полицейский поднял глаза.
– Мы здесь не как журналисты, мы пишем роман, и это дело – сердцевина всей интриги. Нам нельзя отступать от правды. Поймите, протокол того времени придал бы нашему роману необходимый оттенок подлинности.
– Что за роман-то?
– Детективный.
– Детективы – мое любимое развлечение. Моя жена читает только про любовь, но сколько ни читает, никакой любви от нее не дождешься.
Смущенный собственной откровенностью, полицейский поманил нас пальцем и, наклонившись над столом, зашептал:
– Если вы назовете какого-нибудь героя моим именем, я вам, так и быть, помогу. Необязательно главного героя, но кого-то из первого ряда, положительного! Представляю себе, как жена вытаращит глаза, когда прочтет обо мне в книге!
Полицейский и Джордж-Харрисон скрепили сделку рукопожатием, после чего мы ответили на вопросы о том, что конкретно хотим разыскать.
Спустя полчаса полицейский принес пыльную бежевую папку, раскрыл ее и стал читать, поглаживая подбородок, словно уже представлял себя соавтором шедевра.
– Ваше ограбление произошло 21 октября 1980 года, примерно в девятнадцать часов. Дело закрыто, виновный не найден. Потерпевшие – некие миссис и миссис Роберт Стэнфилд, дававшие в тот вечер прием. Видимо, грабитель вошел с толпой приглашенных. Из сейфа пропали облигации казначейства на общую сумму в сто пятьдесят тысяч долларов, что в нынешних ценах равно полутора миллионам. Это кем надо быть, чтобы держать дома такую кучу денег? Правда, тогда еще не вошли в оборот кредитные карточки. Тут еще сказано, что сейф не был взломан. По моему мнению – а я дока в таких делах, – тот, кто это провернул, был в доме не чужой. Или имел там сообщника. Как я погляжу, допросили весь персонал, включая сотрудников службы кейтеринга. В деле три десятка показаний. Как водится, никто ничего не видел и не слышал. Фокус проделали незаметно.