Полицейский продолжал читать, иногда качая головой, как будто влез в шкуру сыщика, расследующего дело.
– Пропажу обнаружили около полуночи, когда хозяйка пришла запереть в сейф свои драгоценности. Без пятнадцати час вызвали полицию. За это время они, видимо, успели прийти в себя и определить ущерб.
– Не могла же она щеголять вечером во всех своих драгоценностях! Грабитель не прихватил ничего другого?
– Ничего, – ответил полицейский, помотав для пущей убедительности головой. – О драгоценностях в заявлении нет ни слова.
– По-вашему, это нормально? – спросил Джордж-Харрисон.
– За всю свою карьеру я ни разу не сталкивался ни с чем нормальным. Там поработал профессионал, нисколько в этом не сомневаюсь. Он не стал брать того, что было бы трудно сбыть. Я поделюсь с вами профессиональным трюком и буду вам признателен, если о нем в вашем романе расскажу я, ну, тот, кто будет меня изображать… Хороший сыщик пользуется дедукцией. По протоколам допросов я насчитал человек пятнадцать слуг, работавших в хозяйском доме: горничные, повара, дворецкий, домоправитель, секретарша, даже гладильщица. С ума сойти, не знал, что и такие бывают… Получается, что эти, как их… Ага, Стэнфилды… О чем это я? В общем, эти Стэнфилды были, мягко говоря, люди не бедные. Вы следите за моей мыслью? Тогда продолжу. Такие богатые люди редко носят вместо драгоценностей бижутерию. Грабитель попадает в сложное положение. «Ролекс», жемчужное колье, даже крупный солитер сбыть нетрудно. Но попробуй продать изящную штучку с шестизначной ценой! Тут нужен скупщик со специфической сетью. Камушки вынимают из оправы и чаще всего обрабатывают до неузнаваемости, прежде чем они поступят в продажу. Если у вас нет доступа к особым людям, то к вещицам такого рода лучше вообще не прикасаться.
– Вам доводилось расследовать подобные случаи? – спросила я.
– Нет, но я тоннами глотаю детективы. Я о чем? Если грабитель забрал только деньги, значит, он не знал, что делать с остальным.
– Что еще могло храниться в таком сейфе? – спросил Джордж-Харрисон.
– Например, огнестрельное оружие. Когда оно не зарегистрировано, человек предпочитает о нем не упоминать. Дорогие часы? Их нетрудно толкнуть за бесценок, но в заявлении о них ни слова. Золотые слитки? Бывает, но они объемные и весят килограммов по десять, попробуй улизни с ними незамеченным… Будь Стэнфилды помоложе или принадлежи они к миру шоу-бизнеса, я бы не исключал наркотики, но мне трудно их вообразить с белым порошком на ноздрях…
– Что еще, помимо огнестрельного оружия и наркотиков, потерпевшие опасаются заносить в список похищенного?
– Ничего, тут чаще бывает наоборот. Некоторые, пользуясь кражей, записывают то, чего там отродясь не бывало, и добиваются выплаты страховки. Но это уже не наша епархия, для разоблачения махинаторов страховые компании нанимают частных детективов, а те – люди терпеливые. Рано или поздно хитрецы совершают ошибку. Мадам надевает на ужин в ресторане якобы украденное у нее колье, или в объектив телекамеры попадает висящая на стене гостиной якобы украденная картина.
– Здесь не тот случай?
– На этот вопрос я не могу ответить. Когда махинаторов разоблачают, они договариваются со страховщиком полюбовно: платят отступное, чтобы избежать тюрьмы. Все остаются при своих, тот, кто раньше выигрывал, теряет, и наоборот. Бывает и так, что потерпевшие не включают в список похищенного незастрахованные ценности.
– Почему? – удивилась я.
– Потому что для могущественных людей ограбление – это унижение. Как ни странно, многие воспринимают это как признак слабости. Поэтому они предпочитают не выглядеть вдвойне лузерами.
– Получается, в тот вечер могло быть похищено что-то еще? – спросил Джордж-Харрисон.
– Если это годится для вашего романа, то можно предположить и такое, но что бы вы ни придумали, не забывайте: похищенное должно быть нетяжелым и незаметным. С другой стороны, если в доме у грабителей был сообщник, то он мог выйти с добычей через кухню или служебную дверь. Решайте сами, что вам больше нравится.
Мы поблагодарили полицейского и уже собирались уйти, но он нас окликнул:
– Минутку, писатели, как вы сдержите обещание, если я не назову вам свое имя?
Я поспешно попросила у него бумагу и ручку.
– Фрэнк Галаггер, два «г». Как будет называться ваш роман?
– Может быть, «Дело Галаггера», – польстил ему Джордж-Харрисон.
– Серьезно? – Полицейский напрасно пытался скрыть свое ликование.
– Еще как серьезно! – ответил мой партнер так убедительно, что я, прощаясь с полицейским, едва не рассмеялась.
Я наблюдала, как Джордж-Харрисон управляет пикапом, и молчала. У него была такая же привычка, как у моего отца: он опускал стекло и высовывал в окно локоть, вертя руль одной левой рукой.
– Почему вы так на меня смотрите?
– Откуда вы знаете, что я на вас смотрю, вы же не отрываете глаз от дороги? Просто так.
– Вы сверлите меня взглядом просто так?
– Как вам пришла такая мысль?
– О романе?
– Нет, о моей кузине Берте!
– У него на столе лежали две книжки Джеймса Эллроя – «Черная орхидея» и «Секреты Лос-Анджелеса». И я рискнул. У вас действительно есть кузина по имени Берта?
– Вам достаточно увидеть два детектива на столе, чтобы рискнуть? У вас развитое воображение!
– Это недостаток?
– Наоборот.
– Получается, вы сделали мне комплимент?
– Если хотите.
– Ничего не имею против, это первый комплимент за время нашего знакомства.
– Не думаю, что мы по-настоящему знакомы.
– Почему? Я знаю, что вы англичанка, журналистка, у вас есть брат-близнец и младшая сестра, ваш отец очень привязан к своей старой машине, вы сейчас сидите в моей машине и, возможно, имеете кузину Берту. Совсем неплохо!
– Еще как неплохо! Я про вас не знаю даже этого. Как вы догадались, что коп заглотнет наживку?
– Интуиция… Если честно, у меня не было сценария, просто врал напропалую, чтобы не уйти оттуда несолоно хлебавши. Нам с вами повезло: мы наткнулись на человека, которому смертельно скучно.
– И сами превратились в отпетых лгунов. Ужасно не люблю врать! Этот бедняга будет надеяться, что появится в романе, который никогда не выйдет в свет. Уверена, он проболтается: уже сегодня вечером похвастается жене и по нашей вине выставит себя идиотом.
– А вдруг получится наоборот? Вдруг мы дали ему толчок и он сам напишет детектив? Вы утверждаете, что журнал отправил вас в командировку, разве это не вранье?
– Вранье, но небольшое.
– Разумеется, ложь ведь бывает мелкая и крупная.
– Совершенно верно.
– Женщина, с которой я прожил пять лет, однажды утром исчезла, оставив мне записку всего в одну строчку. Еще накануне ничто этого не предвещало, она вела себя так, будто все в порядке. Вы способны поверить, что она приняла решение ночью? Ну, какая здесь ложь – мелкая или крупная?
– Что говорилось в записке?
– Что я – медведь в лесной глуши.
– Это неправда?
– Хочется надеяться, что не вся правда.
– Для начала вы могли бы сбрить бороду. В чем она вас упрекала?
– Во всем, что в начале нашего романа ей нравилось. Наша комната стала ей мала, а моя мастерская слишком разрослась. Я стал ее раздражать, когда что-то делал на кухне, хотя раньше я казался ей сексуальным, когда повязывал фартук. Моя голова у нее на плече, когда я засыпал перед телевизором, стала слишком тяжела, хотя раньше она любила теребить мои волосы…
– По-моему, вы просто перестали разговаривать друг с другом. Она возненавидела этот телевизор, перед которым вы подолгу просиживали. Возненавидела однообразие жизни. Возможно, возненавидела саму себя в этой жизни, и вы ничего не могли с этим поделать.
– Она упрекала меня в том, что я проводил слишком много времени в своей мастерской.
– Она от этого страдала.
– Дверь мастерской всегда была открыта, ей нужно было только войти – и она была бы со мной. Я обожаю свою работу. Как можно ужиться с человеком, которого не интересует дело вашей жизни?
– Значит, вы так и не поняли, что она хотела, чтобы вы обожали ее?
– Понял, но слишком поздно.
– Вы сожалеете об этом?
– У вас кто-нибудь есть? – вместо ответа спросил Джордж-Харрисон.
– По-моему, копаясь в истории Стэнфилдов, мы свернули куда-то в сторону. Не могу поверить, что моя мать была грабительницей, что она могла вскрыть сейф.
– Я правильно понял, что вы не ответили на мой вопрос?
– Если бы вы были женщиной, вы бы поняли мой ответ.
– Где мне, небритому медведю! – вздохнул Джордж-Харрисон.
– Нет, у меня никого нет, раз вам так важно расставить все точки над i.
– Вам не приходило в голову, что наши с вами матери могли быть… вместе?
– Ни на секунду!
– Боюсь, мы на верном пути и это ограбление совершили они. Хотя я готов вам уступить: сейф открыла, возможно, не ваша мать.
– Почему вы это говорите?
– Мама никогда толком не работала, – продолжал Джордж-Харрисон. – Во всяком случае, постоянно, чтобы вырастить ребенка. Богатыми мы не были, но ни в чем не нуждались.
– Может быть, она отложила деньги до того, как родила вас.
– Потребовалось бы немало средств, чтобы продержаться столько времени. Слова полицейского лишили меня последних иллюзий. Он говорил не о деньгах, а о казначейских облигациях. Так вот, у мамы их была целая пачка. В начале лета и перед Рождеством она регулярно продавала несколько штук.
На это я ничего не сказала, факты говорили сами за себя. Моя мать оказалась не той, за кого я ее принимала, но я никак не могла с этим смириться. Какую еще ложь мне предстояло раскрыть? Джордж-Харрисон молча на меня смотрел, ожидая, что я скажу.
– Вы никогда не спрашивали ее о происхождении этих ценных бумаг?
– В детстве эта тема меня не слишком занимала. Помнится, однажды она мне сказала, что получила их в наследство.
– А нам хватало только на самое необходимое, – сказала я. – Если бы у моей матери оказались облигации, семья пришла бы в сильное возбуждение.