ке только свидетельство истинной любви. Пока дом приводили в порядок, оба старались устроить свои дела так, чтобы ими можно было управлять из Балтимора. До Нью-Йорка оттуда было всего два с половиной часа на машине. Ханна наняла в галерею достаточно людей, чтобы расстояние не стало помехой. Она оставила за собой только основные контракты, а они с некоторых пор и так подписывались не в городе, на крупных аукционах. В 1950 году, когда в замке появилась ваша мать, Салли-Энн, Гловер заболел раком поджелудочной железы: его дни были сочтены. Он позвонил Ханне и попросил ее поскорее к нему приехать, ничего не сообщив о своем состоянии. Как только она прилетала в Лондон, он сказал ей, что решил уйти на покой, и предложил полностью выкупить бизнес. Цену он запросил более чем умеренную, так что Ханна сначала даже хотела отказаться: одна только коллекция живописи Гловера стоила вдвое больше. Но он напомнил ей второе главное правило профессии: произведение искусства стоит столько, сколько за него готов заплатить покупатель. Он понимал, что филиал в Европе станет для Ханны источником лишних хлопот, тем более что теперь она стала матерью и перебралась в Балтимор. Само помещение галереи особого значения не имело, к тому же он его арендовал. Поэтому он предложил ей спуститься в его хранилище и назначить цену на каждую картину, которая там находилась. Они партнеры, напомнил он ей, она и так наполовину владелица всех этих произведений искусства.
Шейлок уже доел свое шоколадное суфле, и я испугалась, что он закончит рассказ, не дойдя до той части, которой я с нетерпением ждала с начала ужина.
– Все это очень впечатляет, – прервала я рассказчика, – но что все-таки произошло между моей матерью и ее родителями? Что стало причиной их разрыва?
– Терпение, скоро вы все поймете. Гловер позволил Ханне произвести опись своей коллекции. Без этого можно было бы обойтись: с ее методичностью она и так изучила все досконально и все произведения внесла в свои бухгалтерские книги. В их партнерстве все было прозрачно: покупая какую-то вещь, Гловер немедленно ее об этом информировал, так же поступала и она. Поэтому то, что Ханна увидела, вызвало у нее шок.
– Хоппер?! – воскликнул Джордж-Харрисон, опередив меня.
– Та самая «Девушка у окна»! Вообразите смятение Ханны, обнаружившей в хранилище партнера любимую картину своего отца! Если Гловер приобрел ее законным путем, то зачем прятал от нее? Здесь не могло быть ни совпадения, ни случайности: единственным секретом между ними оказалось именно это полотно! Она бегом поднялась к нему в кабинет и ворвалась туда как фурия. Гловер уже видел ее в дурном настроении, но такой взбешенной – никогда. Он тоже вышел из себя, когда она потребовала объяснить, как к нему попала эта картина. Его оскорбило подозрение в нечестности, но выгнать ее вон у него не хватило духу. Призвав на помощь легендарное британское хладнокровие, он задал ей встречный вопрос: почему ее так удивляет появление в его галерее этого полотна, если его принес ее супруг? По взгляду Ханны Гловер понял, что ей трудно осмыслить его вопрос. Дабы она не считала его нечистым на руку, он все ей рассказал. Пару лет назад Роберт попросил его об услуге. Ему требовались деньги, чтобы открыть торговлю спиртным. Гловер счел своим долгом ему помочь, но Роберт настоял на том, чтобы передать ему залог возврата долга – ценный предмет. Им оказалась «Девушка у окна». Когда Роберт вернул долг, галерист хотел отдать ему картину, но по каким-то причинам – тут Гловер воспользовался случаем, чтобы напомнить Ханне о третьем главном правиле профессии, умении помалкивать, – Роберт попросил оставить ее на хранение. На вопрос Гловера, намерен ли он ее продать – покупатель нашелся бы немедленно, – Роберт ответил, что независимо от цены они с женой никогда не согласятся с ней расстаться. «Они с женой!» – подчеркнул Гловер, давая понять, что ни минуты не сомневался, что она в курсе дела. Ханна рассыпалась в извинениях, объясняя, что при виде картины слишком разволновалась, потому и обезумела, но теперь берет свои слова назад. На этом спор прекратился. Гловер, не в силах дальше молчать о своем недуге, сознался, что смертельно болен и что Ханне нет нужды покупать его коллекцию, потому что он назначил ее своей наследницей, и всё, что она заплатила бы, все равно вернулось бы ей после его кончины. Ему осталось недолго, денег и так хватит… Это известие так потрясло Ханну, что она оставила на потом все вопросы, возникшие в связи с находкой «Девушки у окна». В течение нескольких месяцев она много раз навещала Гловера, а когда его положили в больницу, почти от него не отходила. Через шесть дней он скончался. Ханна занималась его похоронами. Она лишилась второго отца и очень старалась достойно проводить его в последний путь. После переправки коллекции Гловера в США галерея в Нью-Йорке получила новое название: такова была его последняя воля, изложенная в письме.
Важны только произведения искусства, они бессмертны, те же, кто ими владеет, имеют несравнимо меньшее значение, и все они рано или поздно уходят. Не в этом ли состоит сладостный урок смирения, преподанный искусством людям? Я так вас любил, так восхищался вами именно потому, что не видел в вас ни малейшей гордыни, ни малейшего желания ими владеть. Как и я, вы питали к ним только любовь и уважение, поэтому настало время, чтобы плоды вашего труда полностью принадлежали вам. Не считайте себя должницей, вы были источником света, веселья, вы постоянно меня радовали своим характером и настроением, своим звонким смехом, своей увлеченностью. Жизнь была ко мне милостива, я повидал много людей, но никто не мог сравниться с вами стойкостью. Я хотел бы, чтобы отныне наша галерея называлась только вашим именем, ибо горжусь вами, своей ученицей, больше, чем тем, что был ее хозяином. Желаю вам, моя дорогая Ханна, прекрасной жизни, которую вы заслужили.
Поверьте, только англичанин мог написать столь благородное и скромное послание. Не надо чрезмерно восхищаться моей памятью, я историк, и мое ремесло – запоминать тексты. Но время идет, а я еще не ответил на все ваши вопросы. Ханна похоронила Гловера и позаботилась обо всех оставшихся после него делах. Однако появление картины Хоппера, как вы догадываетесь, не могло пройти без последствий. Ханна не ставила под сомнение честность супруга: у него было много возможностей продать картину, и то, что он категорически запретил Гловеру ее продавать, доказывало, что у него не было этого намерения. Но у Ханны возникли гораздо более тяжелые подозрения. Она помнила, как в вечер их бегства Роберту остро понадобилось вернуться в сторожку за вещами и за пресловутой картой тайников с оружием. На самом деле он ходил за Хоппером; ей врезалась в память котомка, с которой он ни на минуту не расставался по пути в Испанию и потом на корабле. Из этого следовал неопровержимый вывод: Сэм рассказал Роберту о тайнике, а значит, Роберт с самого начала ее обманывал. Но и это было еще не все. Когда Жорж намекнул ей на кладбище, что Роберт мог выдать бойцов Сопротивления немецким пособникам, она спросила, что случилось с Титоном, товарищем Роберта по несчастью, уехавшим с ним на двухместном велосипеде: тогда ее посетило страшное подозрение… Вспомните первые часы их бегства и подробность, насторожившую ее, когда они очутились на опушке леса. Роберт якобы задушил человека, который вез его к немцам, а потом выскочил из машины на проселок и сбежал. Так откуда тогда у него взялся тот же самый велосипед-тандем?
– Об этом я не подумала, – призналась я.
– Я тоже, – сказал Джордж-Харрисон.
– А она подумала, – продолжал Шейлок. – Ответ на этот вопрос стал для Ханны источником чудовищной дилеммы, потому что она уже не сомневалась, что и здесь муж ее обманывал. Для этого у него могла быть одна-единственная причина: он сбежал не так, как рассказывал, если это и вправду был побег…
– Она не спрашивала его об этом? Не требовала ответить, как все было на самом деле?
– Сначала нет, и на то имелись причины. Но ее жизнь перевернулась, и пути назад уже не было. С того дня Ханна стала другим человеком.
– Почему она ничего ему не сказала?
– Потому что связывающие нас узы порой таковы, что некоторым истинам мы предпочитаем умолчание и даже ложь. Сидя у изголовья умирающего Гловера, Ханна то и дело испытывала приступы тошноты. Она объясняла это своим безутешным горем, но потом сообразила, что природа смилостивилась и откликнулась на единственную ее мольбу, остававшуюся доселе неутоленной.
– Но ведь к этому времени Ханна уже родила мою мать, вы сами только что это сказали.
– Нет, я сказал, что она появилась в замке. Салли-Энн – приемная дочь. Ханна была уверена, что бесплодна, а теперь забеременела. Увы, счастье и несчастье часто идут рука об руку: отцом сына, которого она носила, был человек, виновный в смерти ее отца. Ханна уже не строила иллюзий: Роберт выдал место, где прятались партизаны, в обмен на свободу. Сэм и партизаны заплатили за его предательство своими жизнями. А теперь представьте себе этот конфликт между чувством и долгом! Плюс ко всему Ханна ни на минуту не забывала преподанные ей Гловером правила: рынок произведений искусства – тесный мирок, где все друг с другом знакомы и где главное – держать рот на замке. Если бы правда однажды вышла наружу, их брак ни за что не устоял бы, а репутация оказалась бы навсегда замаранной. И тогда им пришлось бы проститься и с процветанием, и с галереей. Кто захочет иметь с ней дело после такого скандала? Ханна упаковала Хоппера, уложила в картонную папку для этюдов, запечатала ее воском и поместила в сейф мужа, сказав, что там лежит особенно дорогая ей картина, потом заставила поклясться жизнью детей, что он никогда не вскроет коробку. Это была жестокая и изощренная месть. Каждый раз, открывая сейф и видя коробку, Роберт мучился вопросом, обнаружила ли Ханна доказательство его вины. Казалось бы, долго соблюдать договоренность было немыслимо, тем не менее это продолжалось одиннадцать лет. Ханна уже не была прежней любящей и преданной супругой. Роберт мог лелеять только дочь, и Салли-Энн, не ладившая с матерью, в ответ дарила отцу беззаветную любовь. До тех пор, пока…