— Чего напугался? Я тебе пожрать принес. Тут вот в сумке все возьми. Федька к вечеру вернется. А пока приготовишь, вовсе ночь наступит. Так ты поешь, оно ждать веселей, — предложил вошедший и представился: — Зовут меня Дмитрием. Я здесь с самого начала живу. Нина Ивановна Золотарева — моя жена, а я — инспектор рыбнадзора. Заодно своей помогаю. Мы все от скуки на все руки. Сами плотники и столяры, водители и конюхи. Когда надо — полеводы, для себя огороды подняли. Свою картошку имеем.
Все копейка целее. И вы не соскучитесь. Работы невпроворот. Надо баню к зиме закончить. Людей хоть и немного, но все хотят жить по-человечьи, не плескаться в корыте дома. И вы поможете. Все ж вшестером — не втроем, быстрее справимся! Верно?
— Оно, может, так. Да только я бани не строил, — признался Влас.
— Это не беда! Научим! Баню мы после работы строим. А поскольку для себя, за это платить не будут, — предупредил загодя.
— На халяву фалуешь? Я пять зим так пахал! Коль условник, запрячь вздумали?
— Не горячись! Никто не принуждает. — Дмитрий встал и, взглянув на Власа, насмешливо спросил: — Значит, в тазике мыться решил? Ну ладно. Воля твоя…
Влас хотел вернуть ему сумку, но Дмитрий ответил твердо:
— Если б сам собирал, забрал бы. Тут тебе все наши готовили. Так-то вот, бери теперь и не артачься. Люди тебе передали. Как человеку…
Влас стоял перед закрывшейся дверью в растерянности. Дмитрий ушел, а условник так и не нашелся, что ответить ему.
Он и сам не заметил, как уснул на голом топчане. Во сне ему приснилась зона. Большой барак, сложенный из бревен, продуваемый ветрами со всех сторон. От частых дождей осклизли стены, подгнили полы. Кенты на шконках кашляют глухо, часто. А возле печки фартовые скучились, в рамса режутся. Опять кого-то проиграли. Визжит какой-то шестерка, не хочет лезть под стол кукарекать. Но кто с ним считаться станет? Вбили пинком. А тут и его, Власа, приметили, зашептались меж собой. У того кулаки в булыжники скрутились: понял, придется отбиваться от целой кодлы. И вдруг услышал:
— Ну и конь! Храпит, аж дом дрожит! Вставай! Принимай заказанное!
Мужик вскочил, продрал глаза, увидел Федора. Вздохнул. Как хорошо, что зона лишь приснилась. Казалось, на минуту прилег, ан за окном уже темно.
Федор выкладывал перед ним свертки и пакеты. Отдельно поставил сумку с хлебом. Сверял со списком каждую мелочь, завалив весь стол, отдал сдачу и пошел к двери.
— Федь, неужель ничего на сугрев души не взял, чтоб приезд сбрызнуть? Мы б с тобой как мужики посидели б с часок-другой…
— Я с сыном Золотаревых ездил. Пацан к школе готовится. Нельзя при нем. Враз матери доложит. Понял? Тогда никому несдобровать.
— И тут облом, — посетовал Влас.
— Ты гляди, не сорвись. Нина — баба сурьезная, хоть и душевная. У ней Димка спиртное не нюхает. У него язва еще со студенчества. Потому другим не дает, чтоб не завидовать. Понял? А Ивановна только на Новый год может выпить, в другие дни на дух не терпит.
— Ну и влип же я, как фраер в парашу, по самые уши! — опять посетовал Влас.
— Нешто в зоне краше было? — изумился Федор.
— Это была зона, там хошь не хошь — терпи.
— Чего же сетуешь? Поживи здесь, а там вовсе на волю выйдешь. Жить будешь как захочешь. А может, привыкнешь здесь и насовсем останешься…
— Я?! — У Власа даже дыхание заклинило от злобы. — Чтоб я, честный вор, дышал всю жизнь под юбкой вашей паханки?! Да лучше пусть откинусь, но ни за что не сфалуюсь на такую долю!
— Не зарекайся, Влас! Ивановна хоть и баба, но хороший человек. Не знаешь ее, не болтай лишнее. — Ушел, досадливо морщась.
Влас положил на топчан новый матрац, застелил его простыней, одеялом, положил подушку и только тут спохватился, что сам не мытый. «Вот черт, не повезло! Будь светло, на речку сходил бы. А теперь как? Придется в шайке мыться». Влас согрел воду. Разделся и только намылился, в комнате погас свет. Правда, его предупреждали, что свет здесь отключают в одиннадцать часов, но он не ждал, что все случится так скоро, не смотрел на время. Теперь вот делай что хочешь.
Он открывает дверцу печки, но и здесь непруха. Дрова прогорели полностью, в запасе ни щепки. Кое-как, спотыкаясь и матерясь, домылся на ощупь, лег на топчан, кляня глухой угол, куда впихнула его нелегкая судьба.
«Спать, спать, завтра надо вкалывать, — уговаривал самого себя, но тщетно. Сон пропал. — Куда я влип? Один фалует баню строить на халяву, а того не сообразит, что не могу я, вор, пахать вместе с лягавым и сукой, что западло такое для меня. И коли пронюхают о том кенты, размажут самого как скурвившегося и не спросят, чьим тазиком пользовался. Им, если захотят, узнать такое проще, чем два пальца отделать. К тому ж трясти станут: почему не пришил обоих? А попробуй, тронь! Завтра в зону вернут. Ведь, кроме меня, их некому пришить, да и не за что. Лучше выждать свой случай и завалить, чтоб без подозрений. А уж на баню — ни ногой! Чего не хватало, чтоб я вместе с этими козлами пахал. Да лучше без бани дышать век». Влас матерился, ворочаясь с боку на бок. «А эта паханка! Тоже мне, бугор с трандой! Учит жить скромно! А сама вся в рыжухе! На шее цепочка, на пальцах кольцо и перстни, в ушах серьги, часы и те из рыжухи. Жидко зарабатываешь, а навар откуда? Погоди, огляжусь, тряхну тебя, толстожопую. Расколешься, где бабки взяла на рыжуху. Я из тебя выдавлю все, а потом смоюсь в Невельск. Там за бабки на любое судно возьмут», — думал Влас, засыпая.
Утром он проснулся чуть свет. Его разбудили радио и яркий свет, брызнувший в глаза. Мужик нахмурился, подумал про себя: «Вот тебе и воля, а на копыта вскакивать приходится поневоле. Как все… Называется отдохнул! Выспаться не дали!» Пил горячий чай, поругивал местные порядки. Едва вышел во двор, его подозвала Золотарева:
— Влас! Вы сегодня работаете с технологом — нашей Лидией. Поможете ей управиться с икрой. Идите в лабораторию! Чего здесь стоите? — указала на цех. Сама пошла в контору.
Влас не стал спорить и уже через пяток минут разгружал ящики с рыбой прямо из машины. Помогал потрошить кету, носил в тазиках икру в лабораторию. Лида внимательно проверяла ястыки на зрелость икры, некоторые браковала. Потом Влас носил молоки. Девушка снова рассматривала их под микроскопом.
Влас стоял за ее спиной и давился от смеха:
— Чего вы там ищете? Давайте я принесу все недостающее! Без микроскопа справлюсь!
— Вы о чем? — не поняла технолог.
— Ну, соль, перец, масло, лук! Отменная закусь получится! Чего голову морочить?
— Влас, есть кое-что важнее вашего желудка. Помогите мне переставить тазы с икрой ближе к свету. Теперь молоки. Вот сюда, — кивнула на столы и, аккуратно выпустив икру из ястыков в чистый таз, полила молоками, бережно перемешала икринки, стараясь не раздавить неосторожным движением.
До обеда три машины рыбы разгрузил вместе с Федором. В лаборатории Лиде помогали женщины, все в халатах, шапочках, масках, как врачи. Работали они молча, быстро, обмениваясь жестами, и Влас поневоле прикусил язык, хотя так и хотелось ляпнуть: «Бабы! Да дайте мне этот тазик, я его своими молоками доверху залью. И мешать не придется. Зато какие кенты вылупятся! Самого морского дьявола на разборку вытянут! Во веселуха будет!» Но нет, эти не поймут шуток. Они избегают общения с ним, условником. Даже обедать сели отдельно, не позвали его. А Влас, опрокинув стакан чаю, снова вернулся в лабораторию. Там вовсю кипела работа.
— Влас! Помоги разгрузить!
— Эй, новичок! Давай потроши!
— Где моя икра?
— Живее молоки!
К концу дня в лаборатории собрались все.
— Дима! Освободи стол под молоки!
— Полина! Это бракованная икра, убери ее!
— Влас! Выносите рыбу!
— Куда ее дену?
— В коптильню! Не выбрасывать же добро!
— Ивановна! Откройте склад, нужны формы. Да и тазов мало!
— Галя, давай здесь помоги!
Власа разрывали. Он нужен был всем и всюду, он еле успевал, а его поторапливали: «Быстрее! Помоги, пожалуйста!», «Влас, придержи! Будь другом!»
Впрочем, не сачковал никто. Вымотались все так, что к девяти вечера еле держались на ногах.
— Все! На сегодня шабаш! — сказала Золотарева, когда с последней партией рыбы управились сообща.
По домам не шли, а расползались.
— Ну что, Влас? Где твои молоки? — попыталась пошутить Лида.
Мужик устало отмахнулся. Он забыл, где у него что находится и для чего. Какой там ужин? Он вымотался и устал так, что, едва войдя в свою квартиру, повалился на топчан и вскоре уснул до утра.
В другой бы раз он обязательно задумался: а куда делись те двое условников, прибывшие вместе с ним? Но и им пришлось не легче. Вдвоем загружали рыбу в машины, потом выпотрошенную относили на засолку, готовили к работе коптильню. Еловые лапки, березовые опилки, сухостой — всего надо заготовить впрок, а времени не хватало.
Три недели шел нерест кеты. И каждый день с рассвета до заката сбивались с ног люди. Заняты были все, даже дети готовили для будущих мальков садки, перебирали, промывали гравий, чистили сетки, разделяющие садки, вытаскивали из речки коряги, распугивали притаившихся щук и сомов, налимов и хариусов, чтобы не сожрали они по весне подросших кетовых мальков, которых всю зиму станут выхаживать их отцы и матери.
— Влас! Вставай! Скоро на работу! Я тебе икру принесла! — увидел Лиду.
— А как же мальки?
— Это незрелая. Из нее ничего не получится. Поспешила рыба на нерест. Зазря погибла. Ей бы подождать, а теперь, чтоб вовсе не пропала, сделала пятиминутку к завтраку. Ешь и приходи!
Лида позвала, улыбнувшись так, что Влас подумал совсем о другом и спросил, обалдев:
— Куда прикажешь, моя королева?
— На работу! Чтоб через десять минут был на месте.
Влас чуть не подавился икрой.
Едва он появился, его загрузили работой так, что он о Лиде и не вспоминал. Таскал тяжеленные ящики с рыбой, тазы с икрой и молоками. Потом переносил их в цех и ставил, где указывали, выносил выпотрошенную рыбу в телегу. Укладывал, чтобы она не вывалилась по пути. И снова спешил в цех. К вечеру перед глазами рябило, и даже деревья, еще зеленые, казались увешанными спелыми ястыками, готовыми брызнуть струей икры. Влас останавливался, чтобы хоть на минуту перевести дух, поверить, что он человек, а не то, что перемешивают бабы в ящиках, но тут же слышал за спиной: «Вл