Однако, рассказывая о делах минувших, а больше о действиях своих боевых товарищей, он слово «романтика» не употребляет. Старается объяснить, какая это сложная штука — разведка. И как нужно готовить себя для нее, сколько учиться.
Приглашает Мирковского и Центральный музей пограничных войск, что находится на Большой Бронной улице в Москве. Здесь многое возвращает Евгения Ивановича к прошлому, даже к поре довоенной. Хранятся тут как экспонаты и те два чемодана, в которых иностранный дипломат пытался провезти через границу шпионов. Короткий эпизод в его жизни. А вот вошел в историю пограничной службы.
Желанный гость Евгений Иванович и в Московском высшем пограничном командном училище. Что ни говорите, а много воспоминаний связано у него с училищем. Тут формировал свою группу. Отсюда отправлялся в долгий рейд по вражеским тылам. Это память о молодости, и это всегда удовлетворение. При виде молодцеватых курсантов в зеленых фуражках он как-то весь подтягивается, прямит плечи и прикладывает руку к виску. Растет добрая смена.
РУБЕЖ У ОКЕАНА
В Центральном музее пограничных войск на Большой Бронной уже более четверти века экспонируются резиновый комбинезон, желтый водонепроницаемый костюм, ласты и другие аксессуары, которыми был снабжен пришелец из… глубин морских. Отправили его на нашу землю, понятно, не русалки. Однако, несмотря на то что за это время экспозиция музея пополнилась более современными свидетельствами деятельности иностранных разведок, говорящими о попытках заслать своих агентов через границу, те экспонаты остались на месте.
…Эта история незабытая и, бесспорно, поучительная. О ней и теперь рассказывают преподаватели пограничных училищ. И уж, конечно, хорошо помнят пограничники Сахалина.
Автору довелось встречаться с героями событий, о которых пойдет речь ниже. И побывать в те годы в местах, где они происходили. А точнее — пройти с пограничниками по их тропам и услышать: «Это было здесь…»
1
Тугой мартовский ветер с пронзительным свистом врывался в каждую щель, пел в проводах антенны, забирался под бушлат, высекал слезы из глаз. Он рвал тяжелую, как свинец, воду. И море гневалось, отбиваясь от него, грозно двигало островерхими волнами, шумно швыряло о берег серую шугу.
В двадцать три пятьдесят капитан-лейтенант Петр Фуртас поднялся на мостик. Пограничный корабль плавно отошел от стенки и покинул бухту. Берег удалялся и, наконец, совсем пропал в темноте. В черном, проколотом звездами бархате неба застыла ущербная луна. Свет ее ложился на море размытой мерцающей дорожкой живого серебра.
Фуртас приказал погасить судовые огни. Кораблю, который несет охранную службу, лучше ходить без огней. Еще несколько миль — и граница, та невидимая глазом условная полоса, которую можно проследить только на картах. В море этот рубеж точно определяют лишь штурманы. Фуртас хорошо знал, где находится граница, — он охранял ее.
— Слева по борту судно! — доложил старший матрос Василий Доринских. — Идет без огней.
— Вижу, — тихо ответил офицер.
Примерно в пяти кабельтовых от корабля в лунном свете можно было различить силуэт небольшого судна. Точно призрак, оно медленно двигалось вдоль берега, держа курс на север.
— Полный правый! Нужно опознать принадлежность! — Это было уже задание самому себе и старшему матросу. — Идти на сближение! — приказал Фуртас рулевому.
Палуба заметно завибрировала под ногами, и от этого острее стала ощущаться скорость. Дистанция между судами начала сокращаться. Фуртас не сомневался, что через несколько минут все выяснится. Так уже бывало. И раньше приходилось пограничникам встречать рыболовов, по небрежности не включавших отличительные огни. Иногда в советские воды попадали и японские шхуны, обычно так случалось в шторм, когда легкие суденышки не могли противостоять стихии. Тогда приходилось им даже помогать. Но сегодня шторма не было.
Неожиданно судно, к которому шел корабль, резко изменило курс, увеличило ход и, выскочив из лунной дорожки, нырнуло в темноту, сразу слившись с ней. Значит, это не «случайный прохожий»…
Боевая тревога! Миг — и на пограничном корабле все пришло в движение.
— Полный вперед! Досмотровой группе изготовиться к проверке судна-нарушителя! — скомандовал Фуртас. Теперь быстрота дела во многом зависела от него, от его опыта и умения.
Выйдя из рубки на мостик, он весь напрягся, стоял, широко расставив ноги. В черноте ночи ничего нельзя было разглядеть, к тому же в лицо бил усиленный скоростью хода встречный ветер. Но и не видя нарушителя, Фуртас ощущал его близость, чувствовал, что ведет корабль в нужном направлении.
— Включить прожектор!
Над рубкой вспыхнул ослепительно яркий голубовато-фиолетовый круг. Распарывая, как ножом, черную ткань ночи, широкий сноп света заметался по морю. Огромная белая рука размахивала из стороны в сторону, ощупывая волны. Наконец в луче прожектора появились контуры судна-нарушителя с низкой рубкой, с невысокой мачтой.
— Шхуна японской постройки! — определил Доринских. — Идет к нашему берегу!
Фуртас приказал предельно увеличить обороты и сам стал к штурвалу. Быстрота решала все. Он, наконец, разгадал маневр нарушителей. Ему стало ясно, почему этот «ночной гость» так настойчиво стремится к нашему берегу. Шхуна имела небольшую осадку, и мелководье ее не страшило. Более тяжелый пограничный корабль не смог бы соревноваться с ней в маневренности там, у берега, где шумными бурунами волны вздымались над вершинами подводных камней. Только опытный, хорошо знающий эти места капитан мог вести здесь корабль полным ходом.
Фуртас отлично знал эти места. И он решился.
Расстояние до шхуны, которую теперь уже не выпускал прожектор, сокращалось с каждой минутой. «Остановитесь! Остановитесь! Приказываю остановиться!..» — настойчиво подавал сигналы командир досмотровой группы лейтенант Иван Варваркин. Судно продолжало следовать прежним курсом, словно сигналы его не касались.
— Дать предупредительный выстрел! — скомандовал Фуртас.
Розовая вспышка осветила палубу, и почти в тот же миг за кормой шхуны вырос водяной столб, сверкнувший в свете прожектора хрустальными искрами брызг.
Видимо, нервы шкипера на шхуне не выдержали, и там застопорили моторы. Шхуна легла в дрейф и закачалась на волнах. Пограничный корабль обошел ее и, сделав крутую дугу, вернулся, встав к правому борту. Лейтенант Варваркин перескочил на палубу шхуны, за ним последовали солдаты досмотровой группы.
Фуртас видел в свете прожектора, как открылся люк. Навстречу пограничникам вышли трое…
2
— Понравился рыбакам ваш концерт? Довольны они? — спросил капитан.
— Очень даже довольны, — ответил сержант. — Просят так почаще. И вообще в гости опять звали. И вас тоже…
Глаза пограничника смотрели весело, он стоял навытяжку, высокий, стройный, широкоплечий. Из-под шапки чуть выглядывал белокурый чубчик, румяное, обожженное ветром лицо его излучало здоровье и силу. Начальник заставы взглянул на часы.
— Ну, ладно, хорошо, Шелков. Идите отдыхать. Ведь вам ночью в наряд.
Во многих местах довелось работать начальнику заставы Михаилу Арсентьевичу Ионенко. Иногда совершал переезды из конца в конец страны — служба такая. До Сахалина он нес ее и в горячих песках Туркмении, и на кручах Карпат. Принимая любую заставу, Ионенко считал ее своим домом, обосновывался крепко, словно жить здесь собирался до конца жизни. Маленькие гарнизоны, которыми он командовал, всегда жили дружно. Каждому находилось дело по сердцу и способностям, солдаты вечно что-то строили, мастерили. Умел Ионенко заинтересовать людей, подбросив какую-нибудь добрую идею, будь то благоустройство заставы или тема вечера, вдохнуть в них свою страсть к пограничной службе. В трудную минуту умел понять человека, поддержать, помочь.
Вот и здесь, на сахалинской заставе, Ионенко к каждому искал свой подход, старался, чтобы не боялись люди открыть душу, чтобы уразуметь, кого что заботит, у кого какое увлечение, что кому мешает хорошо служить или постигать воинские науки.
Не давалась Куприяну Трифонову стрельба из автомата. Как ни старался, а все получалось хуже других — лепил в «молоко». Михаил Арсентьевич знал, что дело это поправимое, у многих так бывает поначалу. Об этом и рассказал молодому пограничнику, сам занимался с ним, и в конце концов стал солдат стрелять без промаха. Получил разряд даже.
Гражданская профессия Куприяна — сапожник. Узнал об этом Ионенко и подсказал старшине, чтобы тот достал сапожные инструменты. «Пусть, если любит это дело, и молотком постучит». И Куприян взялся наводить порядок. Увидит, у кого скривился каблук — прохода не даст. Разует, быстро и ладно подобьет: «Теперь ступай». Хорошая нагрузка у человека: всем польза.
А взять, к примеру, ефрейтора Леонида Прилепко. Тот вообще был мастер на все руки: и слесарь, и столяр, и каменщик, в общем, строитель широкого профиля, что ни поручишь — сделает. За советом к нему, а то и за помощью обращались даже рыбаки, конечно, вначале спросив на то разрешения у начальника заставы. Служба службой, а в свободное время Прилепко обязательно должен что-то мастерить, чем-то заниматься — характер такой, иначе нет ему покоя.
Все нужно учитывать командиру, все до тонкостей, и в первую очередь характеры каждого.
Совсем не похож на других Николай Хлыстенков, тракторист с Урала. Он — душа свободных от службы вечеров, что твой Василий Теркин. Остроумен, за словом в карман не лезет. Начнет разные истории рассказывать — заслушаешься, откуда только у парня что берется.
Сказками приворожил пограничник и Валерку, сына Ионенко. Малыш ходит за Хлыстенковым по пятам и ловит каждое слово. А когда приходится Николаю нести службу у заставы, Валерка со своим игрушечным ружьем стоит на часах рядом. Снять с поста его может только разводящий. Валерка отлично знает военные порядки.
О каждом солдате Ионенко имел определенное суждение и мог рассказать многое. И это совсем неплохо, когда командир знает, чем заполнены сердца и умы его подчиненных. Тогда они ему понятней.