[10]…
Если взрослые стремятся «вернуть» и осмыслить детство с помощью воспоминаний и творчества, то дети недостаток владения взрослым языком компенсируют доступом к другим ресурсам общения и каналам коммуникации.
Заперта дверь в комнату, где собрались взрослые гости, – однако есть ключик от дверцы с нарисованным на холсте очагом. Не пускают на фильмы «16+», – но есть билет в заповедник фантазий. Математическая формула представляется сущей абракадаброй, – зато магическая Абракадабра видится ясной формулой. Приходится просить почитать бабушку, – но можно запросто пообщаться с героем сказки…
«По-моему, раньше все люди были гораздо умнее. Потому что знали гораздо больше. Ну кто, например, нам с вами может сейчас сказать, какого вкуса ручка ящика письменного стола?»
(Михаил Есеновский «Пусть будет яблоко»)
«Когда ни один человек в школе не смог ответить, как кричит кенгуру, – и учительница Людмила Александровна тоже этого не знала, – и даже директор, который вообще всё на свете обо всём знает, тот тоже не смог объяснить, как кричит кенгуру, – ведь только отважный Коржиков не растерялся, и теперь вся школа умеет кричать, будто стадо перепуганных кенгуру».
(Сергей Георгиев «Коржиков»)
А ещё… Ещё существует совсем уж секретный, потайной мирок, в который вхожи даже не все дети, а лишь самые близкие друзья-подружки – обладатели индивидуальных шифров и личных паролей.
«Мы с Элли знали все чернильные кляксы на нашей парте, все царапины, все вырезанные знаки и буквы и понимали их значение. Чужому этого не объяснишь».
(Ирмгард Койн «Девочка, с которой детям не разрешали водиться»)
Взрослый не может прочитать на заиндевевшем окне послание Деда Мороза, расшифровать тайнопись узоров на обоях, поболтать с игрушечным мишкой, сочинить биографию снеговику. А ребёнок – может. И льдинки безо всякой посторонней помощи складываются у него в слово «вечность».
Взрослый может попасть в мир ребёнка, лишь будучи наделённым магическими свойствами. Вспомним телефильм «Не покидай»: «Девочка, он сейчас не папа. Он – Король при исполнении!» Но редко кому из нас выпадает такая удача и мало кто удостоивается столь высокой чести. А ведь так хочется, так любопытно…
Попробуем воспользоваться следующим рецептом. Отправимся на любую детскую площадку или подойдём к ограде детского садика и станем наблюдать за играющими детишками. Но не как родители и уж тем более не как педагоги или психологи – просто как посторонние люди, случайные прохожие. Забудем о своих профессиях, абстрагируемся от социальных ролей, снимем бытовые маски, что ставят нас «над» ребёнком. И нам откроется масса прелюбопытных вещей!
Как и о чём дети разговаривают между собой (а иногда и с самими собой). Какие движения и перемещения в пространстве они совершают. К чему проявляют повышенное внимание. Чего опасаются и боятся. От чего приходят в неописуемый восторг[11].
Весьма ценные сведения о детском мировосприятии можно добыть также из фантазий. В них воплощаются желания и мечты, страхи и переживания, жалобы и надежды растущего человека.
«Вечером, лёжа в постелях, мы с сестрой придумываем разговоры Марьиванны [нелюбимой няни] и послушной Кати [бывшей любимой воспитанницы этой няни]:
– Доешь червяков до конца, дорогая Катюша!
– С удовольствием, ненаглядная Марьиванна!
– Скушай маринованную лягушку, деточка!
– Я уже скушала! Положите мне ещё пюре из дохлых мышей, пожалуйста!..»
(Татьяна Толстая «Любишь – не любишь»)
«Я… начал рисовать в воображении умилительные картины собственных похорон. О, это будут великолепные похороны! Под звон церковных колоколов, под рокочущие звуки органа толпа людей в трауре заполнит кладбище Верхнего Озера. Я буду лежать на ложе из цветов в стеклянном гробу, и чёрная лошадка повезёт меня в последний путь, и все вокруг меня громко зарыдают…»
(Патрик Зюскинд «Повесть о господине Зоммере»)
«…Вот приду я в булочную, возьму батон белого и полбуханки чёрного, а тут и окажется, что хлеб-то подорожал! ‹…›
Прибегу домой и крикну с порога:
– Сами идите доплачивайте за свой хлеб!
И расстроенный папа заспешит в булочную, сжимая в кулаке две копейки, а мама станет утешать меня, нальёт горячего чая и насыплет в чашку четыре полные ложки сахара».
(Борис Минаев «Упрямство»)
Относитесь очень внимательно к детским грёзам. Навостряйте уши, когда малыш что-то бормочет себе под нос, «сочиняет вслух» или ведёт с кем-то воображаемый диалог. Это интимный, потайной, но очень информативный путеводитель по стране детства.
Приспосабливаясь к миру больших людей, маленький человечек начинает с освоения предметов, а не слов.
…Там ты среди животных и вещей
как равный жил, случаен и беспечен;
там самый малый миг очеловечен
и переполнен сущностью своей, –
пишет Рильке о детстве.
Ребёнка интересуют вначале сами вещи, и только потом – обозначающие их слова. Первый предмет – человеческое тело, в том числе и тело самого малыша, которое он использует для диалога. Это жесты, мимика, взгляд, поза, походка, внешний вид. Точно так же выражения лиц, интонации речи, перемещения в пространстве других людей прочитываются ребёнком как информационные сообщения, объявления, послания.
Вторая знаковая система – это окружающие предметы, бытовые вещи. Они тоже постепенно начинают служить ребёнку средством общения, инструментом коммуникации. Очень хорошо об этом рассказывает современный философ Фёдор Гиренок.
«На детской площадке встречаю мальчика пяти лет. Разговариваю с ним. Он по секрету сообщает мне, что у него есть нож. Через секунду он действительно достаёт кухонный нож и показывает мне его. „Зачем он тебе?“ – спрашиваю я. „Чтобы защищаться от обидчиков“, – отвечает мальчик. „А родители знают про нож?“ – продолжаю я расспрашивать. „У меня есть только мама. Она знает“, – простодушничает мальчишка.
Нож мальчика является продуктом успешной социализации нового поколения России, его договора с миром. „Я принял тебя, – сказал ему мир, – только ты возьми с собой нож“»[12].
Эта история отчасти перекликается с фольклорными «садистскими стишками» про «маленького мальчика», который находит то фугас, то пулемёт, то ещё какой-то опасный предмет – и происходит страшная катастрофа. Неправильное либо неаккуратное обращение с предметами приводит к бедам, а порой и трагедиям. Поэтому взрослые не доверяют детям и всячески пытаются их укрощать и дрессировать.
О том, какими мы представляем детей и как их «перевоспитываем», рассказывается в следующей главе.
Глава 2. И мальчики кровавые в глазах. Как мы управляем детьми?
Кто только придумал этих взрослых! Что они вообще себе позволяют…
Дети иногда могут до того допечь, так бы, кажется, своими руками и задушил.
О природе детства и о детско-взрослых отношениях написано немало научных работ, философских трудов и педагогических сочинений. Как известно, в разное время и у разных народов представления о ребёнке были неодинаковы, равно как и возникавшие воспитательные проблемы. Так складывался педагогический образ той или иной эпохи.
Долгое время дидактические вопросы вовсе игнорировались: воспитание представлялось как нечто происходящее само по себе. Но если в античности всё же считалось, что «детству следует оказывать величайшее уважение» (Ювенал), то средневековье отличалось безразличием к возрастам. Даже само слово «ребёнок» не имело тогда точного значения и употреблялось примерно как современное «парень».
Дети рассматривались наравне со взрослым, с маленьких был тот же спрос, что и с больших. Требовалось одно: подчиняться и помогать. По принципу: «не умеешь – научим, не хочешь – заставим». Не случайно, наверное, и русское слово ребёнок – общего происхождения со словами работа и раб (в значении «работник», «слуга»). Ребёночек – будущий работник; ребята, парубки – подрастающие помощники родителей[13].
Представление о детстве как особом понятии и специфическом периоде жизни человека возникает только в XVII веке. А системное и всестороннее изучение истории детства началось и того позже – в середине прошлого века. Во многом – благодаря французскому философу Филиппу Арьесу, в трудах которого Ребёнок предстал многогранным феноменом и культурным открытием[14].
Разнообразные и многочисленные объяснения детского непослушания можно свести к трём условным определениям ребёнка: «недочеловек», «сверхчеловек», «нечеловек».
Казалось бы, все эти представления самоочевидны, лежат на поверхности, однако до сих пор они не обобщались в целостную систему. Безусловно, все они также довольно абстрактны, искусственны, умозрительны, их легко подвергнуть критике как с содержательных, так и с этических позиций. И всё же каждое из них достойно нашего внимания, поскольку позволяет увидеть ребёнка с неожиданной стороны, в интересном ракурсе; даёт оригинальное объяснение природы детства и особенностей детского поведения.
В первом представлении – НЕДОчеловек – ребёнок видится ещё не сложившимся, не состоявшимся, ненастоящим. В нём воплощены будущие возможности, потенциальные способности. «Ребёнок – это грядущее» (афоризм Виктора Гюго). Отсюда и соответствующие метафорические образы: дети как строительный материал, глина для лепки; требующие наполнения сосуды; растения, которое нужно удобрять и поливать.