Георгий ЧистяковPost scriptum
От составителя
Дорогие друзья! В 2019 году вышел в свет девятый том трудов священника Георгия Чистякова (1953–2007). Мы считали этот том последним, полагая, что практически все тексты отца уже увидели свет. Но со временем оказалось, что это не так: при разборе архива неожиданно нашлось еще несколько очень интересных ранних текстов. Было бы непростительной ошибкой не познакомить с ними читателей, ценящих и любящих отцовские труды, поэтому мы задумали обновленный вариант девятого тома. Но в процессе работы стало понятно, что просто дополнить его новыми материалами не получится: в своей совокупности эти тексты составили практически половину тома. Поэтому мы приняли решение отказаться от публикации бесед о богослужении, уже увидевших свет, и в первой части тома поместить ранее неизданные тексты, написанные в семидесятые, восьмидесятые и в самом начале девяностых годов.
Прежде всего, мы знакомим читателей с курсовой работой Георгия Чистякова «Проблема тираннии в греческой историографии конца V в. до н. э», написанной им на четвертом курсе. К тексту курсовой работы прилагается доклад, сделанный на семинаре у Алексея Федоровича Лосева и Азы Алибековны Тахо-Годи – тогда Алексей Федорович высоко оценил эту научную работу. Без сомнения, оба эти текста должны были войти в состав тома научных работ Георгия Чистякова «Труды по античной истории», вышедшего в свет в 2016 году, – но в то время эти тексты еще не были обнаружены (хотя об их существовании, разумеется, было известно). Для лучшего восприятия курсовой работы мы сочли полезным переиздать четыре статьи отца, ранее опубликованные в Научном томе наряду с дипломной работой, кандидатской диссертацией и переводами Плутарха, а также – две небольших работы, напечатанные более тридцати лет назад в малотиражных сборниках.
Таким образом, первый раздел этой книги дополняет Научный том.
Совсем недавно среди отцовских бумаг была обнаружена тетрадь с его произведением, пожалуй, довольно неожиданным для читателя – мистической повестью «Меандры», написанной им в студенческие годы – в 1973 году. Без сомнения, это произведение создано под влиянием «Драматической симфонии» Андрея Белого – многочисленные аллюзии на нее с легкостью угадываются, как и целый ряд биографических обстоятельств. В отцовском архиве сохранились и первые две главы второй редакции этой повести – она озаглавлена «Смех богов» и посвящена Николаю Витальевичу Шабурову – сокурснику и близкому другу отца. Эта редакция осталась незавершенной, поэтому мы знакомим читателя лишь с теми ее фрагментами, которые существенно отличаются от первой редакции, к слову, посвященной Елене Александровне Яновской – глубокому знатоку Серебряного века и, в сущности, младшей современнице поэтов той эпохи. Дружбу с ней отец очень ценил, а воспоминания о ней можно найти среди его эссе.
Для воссоздания контекста мы публикуем подборку стихотворений и два текста, ранее уже увидевших свет – сборники заметок «Отрывки» и «Pensée»: работа над ними была начата в то же время – в 1973 году. Здесь же помещены «Записки пилигрима» – рассказ отца о его путешествии в Ярославскую область, на родину поэтессы Юлии Жадовской. Написанная в 1988 году страничка воспоминаний возвращает нас в эпоху Оттепели, когда из тюрем и ссылок возвращались репрессированные и когда пятилетний Егор Чистяков узнал от родителей и бабушки, «кто такие враги народа»…
Завершают этот раздел дневниковые записи отца 1980-х годов; символично, что оканчиваются они повествованием о смерти и похоронах Алексея Федоровича Лосева. Публикуя эти фрагменты, мы стремимся познакомить читателя с неизвестным и, пожалуй, для многих непривычным образом совсем молодого Георгия Чистякова – историка, филолога и поэта.
К архивному разделу прилагаются два любопытных материала. Первый – неожиданный не только для читателя, но и для составителя текст, условно названный нами «Бокщанинианой» – яркая и острая пародия на лекции доцента исторического факультета Московского университета – Анатолия Георгиевича Бокщанина. Отец и его друзья в годы учебы на истфаке постоянно обсуждали его довольно курьезные высказывания – в результате и появилась эта пародия, отчасти напоминающая «Пестрые рассказы» Элиана. Благодаря этим зарисовкам читатель может познакомиться с особенностями университетского житья-бытья тех лет. Впрочем, строго говоря, это не вполне пародия – кроме шуток, высмеивающих перлы этого своеобразного лектора, встречаются и его подлинные высказывания. Впрочем, не буду много говорить о том, что мне самому не довелось видеть и слышать – об этом остроумном произведении в своих комментариях к нему расскажет очевидец – Николай Витальевич Шабуров.
Второй текст – беглые, конспективные записи реплик Аристида Ивановича Доватура – драгоценные материальные следы бесед молодого Георгия Чистякова со своим наставником в его ленинградском «коммунальном» жилье. Записи снабжены подробным комментарием, без чего публикация подобного рода документов невозможна.
Последний и самый масштабный раздел книги посвящен воспоминаниям об отце Георгии. Значительная часть этих текстов была опубликована на страницах Интернета – в личных блогах, на сайте храма Космы и Дамиана в Шубине, в СМИ. Первые тексты – это некрологи, которые были написаны летом 2007 года – в память об ушедшем друге, коллеге, учителе, духовном отце.
Здесь же собраны тексты выступлений на вечерах памяти отца Георгия, презентациях его книг в Культурном центре «Покровские ворота» (3 февраля 2016 года и 21 сентября 2017 года) и конференциях, посвященных новозаветным исследованиям и проходящих в стенах Российского государственного гуманитарного университета, где отец Георгий преподавал несколько лет в конце 1990-х годов (конференции 2010, 2011, 2015 годов).
Некоторые воспоминания написаны специально для этого сборника. Среди них – рассказы о детстве Георгия Петровича, написанные его младшей сестрой Варварой Петровной Чистяковой, и воспоминания профессора Московской консерватории и духовной дочери отца Георгия – Евгении Ивановны Чигарёвой. Воспоминаниями о своем ученике и младшем коллеге – Егоре, как она его называла, – с нами поделилась Аза Алибековна Тахо-Годи.
Мы благодарим всех, кто сохранил в памяти светлый образ священника Георгия Чистякова, смог облечь в слова эти воспоминания – иногда непростые, – кто молился и молится о нем и о всей нашей семье.
Петр Георгиевич Чистяков,
доцент Учебно-научного центра изучения религий
Российского государственного гуманитарного университета
Москва, весна 2021 г.
Пастырская беседа в церкви свв. Космы и Дамиана в Шубине.
Москва, 1990-е годы
Труды по классической филологии
Проблема тираннии в греческой историографии конца V в. до н. э.*
Введение
Каждый исследователь греческих тиранний неминуемо встает перед вопросом об отношении к настоящему явлению на разных этапах развития греческой историографии. Отношение это было различным и всегда зависело, во-первых, от эпохи, а, во-вторых, от общественной ориентации каждого автора.
Ни Гомер, ни Гесиод[1] не знают слова «тиранн». Фактически первое упоминание о тираннах мы находим в известном фр. 22 Архилоха[2], где тиранния названа μεγάλη и оценивается как весьма значительное явление. Лирические поэты, по сути дела бывшие современниками старшей тираннии, отражают в целом аристократическую точку зрения[3]. Современные им песни из народных сборников говорят о тираннах совсем в иных словах[4].
Положительное, в основном, отношение к тираннам рисует народная традиция[5].
Геродот представляет другую эпоху. Однако основой его понимания тираннии явилось отражение взглядов, унаследованных им от аристократической и народной традиций[6]. Его собственная точка зрения тяготеет к классическим взглядам на тираннию Афинской демократии и является отрицательной[7], в чем он смыкается с Эсхилом [8].
Новую эпоху представляют Фукидид, Софокл и Еврипид, в творчестве которых впервые появляется целостная оценка тираннии, как общественного явления.
Последующая эпоха характеризуется развитием монархических тенденций в историографии и, с другой стороны, появлением учения об абстрактной, не обусловленной исторически, тираннии, сформулированного Платоном[9].
Различия в отношении к тираннии, в понимании ее происхождения и сущности выявлялись, в первую очередь, в изменении значения слов группы τύραννος и τυραννίς, на анализе чего следует базироваться при рассмотрении данной проблемы.
Эпоха Фукидида представляется в этом контексте особенно интересной. Ранняя тиранния уже ушла в прошлое. Она рассматривается ретроспективно. С другой стороны, младшая тиранния еще не успела достичь большего развития. Таким образом, Фукидид и его современники, уже воспринимающие старшую тираннию в целом, в сущности почти ничего не знают о младшей тираннии, которая в это время только зарождалась. Вместе с тем, тема тираннии становится необычайно популярной; самые разные авторы обращаются к образу тиранна при оценке современных им политических явлений. Это делает их взгляды базой для всей более поздней историографии: они становятся особенно интересными для оценки старшей тираннии и помогают понять, в каких условиях возникли аналогии между старшей и младшей тиранниями, давшие это имя последней.
Тиранния, как предмет размышлений Фукидида и его современников, в первую очередь Софокла и Еврипида, является предметом настоящей работы. Эти размышления в свою очередь отражают те взгляды на тираннию, которые бытовали в греческом обществе конца V века до н. э.
Все переводы текстов греческих писателей выполнены автором работы, чего потребовала специфика нашего цитирования, сделавшая невозможным воспользоваться существующими переводами даже в тех случаях, когда приводимые отрывки достигают значительной величины.
Следуя примеру С.И.Соболевского и руководствуясь необходимостью строгого разграничения между античным и современным значением слова «тиранн», мы пишем его через двойное «н».
Образ тиранна в греческой политической терминологии конца V века до н. э
Фукидид употребляет слова комплекса τύραννος, τυραννίς в трех значениях:
1. Обозначая раннегреческую тираннию и власть тиранна (Поликрата, Феагена, Писистрата и др.);
2. Для характеристики власти Афин над своими союзниками;
3. Говоря о той власти, в стремлении к которой обвиняли Алкивиада (IV, 15, 4), в этом значении данное слово употреблено всего один раз, однако это вполне согласуется с той характеристикой, которая дана приблизительно в то же время Аристофаном в комедии Vespae (508–522).
Чтобы понять, каковы были взгляды Фукидида на природу раннегреческой тираннии, и что это привело к тому, что Афины получили наименование πόλις τύραννος, необходимо тщательно проанализировать значение самого слова τύραννος в языке Фукидида и его современников, т. е. Софокла и Еврипида. Обращение к материалу двух последних авторов, безусловно, вполне закономерно. Еще Демосфен отмечал, что Софокл в своих трагедиях говорит о современных ему проблемах (IX, 418) и приводил в качестве примера «Антигону», как образец гражданского начала в литературе. Использование Софоклом политической терминологии современной ему эпохи отмечено А.Лонгом[10].
того, чтобы понять его трагедии полностью, их следует читать параллельно с историей Пелопоннесской войны[11]. Наконец, вопрос о близости взглядов Фукидида и Еврипида[12] давно уже дискутируется в науке. Особенный интерес в этой связи приобретает наблюдение Э.Делебека[13] о близости политических воззрений этих авторов. Э.Делебек высказывает предположение о наличии у них ряда параллельных мест и точек зрения. Во всяком случае, привлекать богатый материал греческой трагедии для оценки характерных особенностей политической терминологии необходимо.
Геродот для обозначения власти представителя раннегреческой тираннии употребляет три термина: τύραννος (в подавляющем большинстве случаев, 67 раз), μόναρχος (5 раз) и βασιλεύς (9 раз). На этом основании А.И.Доватур[14] делает вывод о том, что слово τύραννος в эпоху Геродота стало единственным стабильным термином для обозначения власти тиранна. У Фукидида такое употребление слова τύραννος принимает еще более устоявшееся значение: оно становится постоянной и необходимо наличествующей характеристикой для тиранна и таким образом получает объективное значение титула: Πολυκράτης ὁ Σαμίων τύραννος (ΙIΙ, 104, 2), ὑπт Γέλωνος τυράννου Συρακουσίων (VI, 4, 2), Ἀναξίλας Ῥηγίνων τύραννος (VI, 4, 6) и др. Подобное явление мы наблюдаем множество раз у Еврипида: Φθίας τυράννους (Andr. 202), τύραννος Φρυγῶν (Andr. 204), τύραννον Βιστόνων (Alc. 1022), Μυκηναίῳ τυράννῳ (Her. 388) и др. Слово τύραννος с указанием области или народа употребляемся у Еврипида 13 раз. Причем у него даже появляется выражение τῆς γῆς τύραννος (El. 4, Andr. 664, Ion. 1592 и др.).
Обращает на себя внимание то, что Фукидид, хотя и с самого начала устанавливает разницу между тираннией и царской властью (Thuc. I, 13, 1), само понимание тираннии как таковой сближает с властью царя. Во-первых, Фукидид ни разу не говорит о насильственном захвате власти, который характеризует тираннов у большинства предшествующих авторов, в этом он полностью согласуется с Софоклом и Еврипидом, которые тоже нигде о захвате власти не говорят. Во-вторых, у Фукидида не отрицается нигде наследственный характер тираннии. Правда, он подчеркивает, что βασιλεῖαι были наследственными, и говорит πρότερον δὲ ἦσαν ἐπὶ ῥητοῖς γέρασι πατρικαῖ βασιλεῖαι («ранее же были наследственные царствования на основе определенных привилегий»; I, 13, 1). В этой фразе однако подчеркивается в первую очередь не наследственный характер власти, а некоторая ее ограниченность (ἐπὶ ῥητοῖς γέρασι).
Попытаемся рассмотреть эти положения на основе текстов Софокла и Еврипида.
Софокл употребляет слова комплекса τύραννος 26 раз в сохранившихся трагедиях и 6 раз в имеющихся в нашем распоряжении фрагментах; отсутствуют они в одном лишь «Филоктете».
Как правило, слово τύραννος представляет собой синоним к βασιλεύς не только применительно к Эдипу (OT. 408, 922, 940) или к его сыновьям (OC. 450, 1340), но и к Лаю (ОТ. 128, 535, 800, 1095) и Эвриту (Thrach. 815), поэтому попытки связать слово «тиранн» с одним лишь Эдипом с самого начала неосновательны. На отождествление слов τύραννος и βασιλεύς указывает пассаж из «Аянта», где место, на котором восседают греческие вожди, названо τυραννικός κύκλος (А749). В целом здесь проявляется та же тенденция, что и у Фукидида, который склонен, безусловно, понимать тираннию как единоличную власть без привнесения особого оттенка. В поэтическом языке Софокла слово τύραννος просто-напросто приобретает значение, близкое к слову βασιλεύς. Показателен фрагмент № 85, где говорится εἶτα τῆς ὑπερτάτης τυραννίδος θακοῦσιν ἀγχίστην ἕδραν («и кроме того восседают на прекрасном седалище превосходящей всё тираннии»; 85, 3). Однако если мы обратимся к местам, в которых можно усмотреть высказывания политического характера, значение слова τύραννος несколько изменится. В «Аянте» Софокл замечает: τόν τοι τύραννον εὐσεβεῖν οὐ ῥάδιον («нелегко ведь быть праведным тиранну»; 1350). Креонт в «Эдипе» говорит, что никогда не стремился стать тиран-ном, поскольку именно так поступил бы каждый, наделенный благоразумием (σωφρονεῖν; ОТ. 587–589). Эта точка зрения базируется на противопоставлении таких понятии, как τυραννίς и ἀλυπὴ ἀρχή καὶ δυναστεῖα, «тиранния» и «неудручающая власть и владычество». Δυναστεῖα в политическом языке может быть и синонимом олигархии, что часто можно встретить у Фукидида и особенно – у Платона.
Таким образом, в руках тиранна, вероятно, концентрируется слишком большая власть для того, чтобы обладающий ею сохранил σωφροσύνη и не сделался несправедлив. Тиранн – это κράτιστος ἀνήρ (OT. 1525). Деньги и тиранния – орудия, превосходящие всё в исполненной соперничества жизни (ὦ πλοῦτε καὶ τυραννὶ καὶ τέχνη τέχνης ὑπερφέρουσα τῶ πολυζήλῳ βίῳ; ОТ. 380–381), они движут корыстолюбием (κέρδος) и порождают необыкновенную зависть (φθόνος). С этим весьма сходно утверждение Фукидида о том, что τυράννοι τε ὅσοι ἦσαν ἐν ταῖς Ἑλληνικαῖς πόλεσι, τὸ ἐφ' ἑαυτῶν μόνον προορώμενοι ἔς τε τὸ σῶμα καὶ ἐς τὸ τὸν ἴδιον οἶκον αὔξειν («все тиранны, которые были в городах эллинов, заботились только о самих себе в отношении личности и процветания хозяйства»; I, 17, 1). Обращение к таким заботам – следствие получения тираннии. Таким образом, под тираннией понимается власть, излишне сосредоточенная в руках одного человека. Аналогично утверждение Еврипида о том, что Μεγάλη τυραννίς ανδρί τέκνα καὶ γυνή (fr. 543).
Замечание Б.Нокса[15] о том, что Лай называется тиранном, потому что его власть, характер которой за давностью забылся, отождествляется с властью Эдипа, представляется в этом свете несколько натянутым. Софокл осуждает не тираннию как таковую, а последствия ее получения. Тем не менее, остается один пассаж, не укладывающийся в рамки разработанной схемы. Это знаменитый хор ὕβρις φυτεύει τύραννον (ОТ. 873). На основании его рассмотрения М.Эрл[16] утверждал, что здесь содержится осуждение единовластия Перикла, а вся трагедия посвящена проблеме положительного героя Эдипа-Перикла, совершающего ряд проступков вследствие сосредоточившейся в его руках необъятной власти. Он опирался при этом на сообщение Плутарха о том, что тиранном назвал Перикла комедиограф Кратин (Plut. Per. 3), а его учитель Дамон имел прозвище φιλοτύραννος (Ibidem. 4), наконец, что сторонников Перикла многие именовали «новыми Писистратидами» (Ibidem. 16) и т. д. Эта точка зрения, всецело базирующаяся на сообщениях Плутарха, представляется несколько натянутой. Во-первых, отождествление Эдипа и Перикла, безусловно, было бы отмечено античной традицией и в первую очередь Аристотелем, который вряд ли избрал бы «Эдипа» в этом случае, как образец совершенной драмы. Во-вторых, для обобщенно мыслящего Софокла было бы удивительным избрание такой темы, сходной, конечно, не по существу, а по форме с проблематикой Аристофана. Наконец, Плутарх, исходивший из самых противоречивых источников, не может служить единственным свидетелем, а, главное, само наименование Перикла в определенных кругах тиранном еще не говорит о том, что этому должен был следовать Софокл. Несколько более интересным представляется мнение Б.Нокса[17], который считает образ Эдипа своеобразным олицетворением афинского демоса и сближает таким образом проблему Οιδίπους τύραννος с проблемой πόλις τύραννος. Он ссылается на Аристофана, говорящего во «Всадниках»: ὦ Δῆμε, καλήν γ' ἔχεις ἀρχήν, ὅτε πάντες ἄνθρωποι δεδίασι σ' ὥσπερ ἄνδρα τύραννον (Arist. Equites. 1119–1122). «Демос, ты обладаешь прекрасной властью, вследствие чего тебя боятся все люди, словно мужа тиранна».
Сопоставлять этот пассаж с выражением πόλις τύραννος у Фукидида бессмысленно. Фукидид говорит о власти Афин над союзниками, а Аристофан – о той власти, которой обладает падкий на лесть демос в отношении индивида, в данном случае – Клеона. В одном случае власть города в целом, в другом – власть демоса над теми, кто пытаются противостоять или угождать ему. Отождествить демос этого пассажа с Эдипом, конечно, заманчиво. Отрицательные качества как Эдипа, так и афинского демоса – следствие их исключительного положения, однако, на наш взгляд, трудно предположить, что Софокл был столь конкретен в своем изобразительном мастерстве. Если между Эдипом и афинским демосом и можно провести какие-либо параллели, то не в концепции всей трагедии, а всего лишь в отдельных замечаниях или намеках, и, главное, не опираясь при этом на πόλις τύραννος у Фукидида.
Попробуем рассмотреть хор ὕβρις φυτεύει τύραννον в контексте и выяснить, какую психологическую нагрузку он несет.
Стасим второй (стихи 863–910)
Строфа 1. «О, если бы мне досталась судьба сосуществовать с чистотой слов и каждого дела, что установлена возвышенными законами, порожденными в небесном эфире, которые один лишь отец Олимп, а не смертная природа мужей, породил, чтобы никогда не усыпило их забвение; в них великий бог, и они не устареют».
Антистрофа 1. «Ярость образует тиранна, ярость, когда она, переполненная многим и не полезна и непереносима; поднявшись выше всего, она низвергается в крутую участь, откуда выбраться невозможно. Пускай божество никогда не сочтет нужным для города прекратить борьбу. И пускай никогда сдерживающее божество не оставит свою защиту».
Строфа 2. «Если некто, перешедший границы превосходства в действиях и слове, не боится справедливости и не почитает изображения божеств, то его постигнет плохая судьба, благодаря пагубной гордости, если он будет несправедливо извлекать выгоду, будет совершать нечестивые дела и приступать к неприкосновенному. Сколь же велик этот муж со всем этим, чтобы защитить свою душу от копья богов? Ибо, если такого рода поступки почитаются, зачем мне нужно продолжать хор?»
Антистрофа 2. «Я пока еще не поклонюсь в неприкосновенной середине земли, ни в храме в Абах, ни в Олимпии, если вот эти указания не будут согласовываться с делами всех смертных. Но, о владычествующий, если ты справедливо внимаешь, властвующий надо всем, то не скроется он от твоей бессмертной и вечной власти. Ибо уже отвергнуты забывающиеся предсказания о Лае, нигде не видно, чтобы воздавались почести Аполлону. Исчезает божественное».
Основное содержание стасима сосредоточено в противопоставлении вечных и божественных законов делам, которые совершает тиранн. Возникает рад вопросов: что же такое νόμοι ὑψίποδες, кто же этот τύραννος или τὶς ἀνήρ и какова направленность хора. Обращает на себя внимание, что стасим мало связан с развитием трагедии, что вообще характерно для Софокла. Конечно, ὕβρις может характеризовать Эдипа, но уже упреки, содержащиеся во второй строфе, к нему не могут иметь отношения, поскольку τὶς – ὑπέροπτα χερσὶν ἢ λόγῳ πορεύεται; 2. Δίκας ἀφόβητος; 3. οὐδὲ δαιμόνων ἕδη σέβων; 4. μὴ τὸ κέρδος κερδανεῖ δικαίως; 5. τῶν ἀσέπτων ἔρξεται; 6. τῶν ἀθίκτων ἕξεται ματᾴζων. Таким образом, остается сделать заключение, что не Эдип – герой этого стасима. Эти обвинения, а особенно указание на непочитание изображений божеств заставляет вспомнить совсем не о Перикле или афинском демосе, а об Алкивиаде[18]. Недаром Фукидид замечает, что многие боялись, что Алкивиад намеревается установить тираннию (VI, 15, 4) и что его ἐπιθυμίαι не соответствовали его возможностям (ταῖς ἐπιθυμίαις μείζοσιν ἢ κατὰ τὴν ὑπάρχουσαν οὐσίαν ἐχρῆτο; VI, 15, 3), что и погубило впоследствии афинское государство, и связывает рассказ о разбитии герм с экскурсом в историю Писистратидов (VI, 53 сл.).
В качестве параллельного места к разбираемому хору можно привести слова Фукидида по поводу деятельности Алкивиада: «Народ был знаком по слухам, сколь тяжелой стала в конце своем тиранния Писистрата и его сыновей, и сверх того, что она была низвергнута не ими самими и не Гармодием, а при помощи лакедемонян, и вечно пугался и всё принимал недоверчиво» (VI, 53, 3; ἐφοβεῖτο αἰεὶ καὶ πάντα ὑπόπτως ἐλάμβανεν). Γлавы 60 и 61 тоже богаты материалом для сравнения с настоящим хором. Всё это напоминает утверждение Аристофана о том, что на агоре только и говорят о тираннии такие лица, как ὁ πωλῶν τας μεμβράδας ἡ λαχανόπωλις, ἡ πόρνη (Vespae. 514, 517, 520), т. е. продавец рыбешки, торговка зеленью и распутница. Последняя, по словам раба Ксанфии, заявляет εἰ τὴν Ἱππίου καθίσαμαι τυραννίδα (Vespae. 522). Воспоминания о тираннии были живы, несмотря на то, что сам Аристофан там же замечает ἐγὼ οὐκ ἤκουσα τοὔνομ' οὐδὲ πεντήκοντ' ἐτῶν (Vespae. 510), а Алкивиад защищает себя от обвинений в стремлении к тираннии, ссылаясь на то, что Алкмеониды всегда были враждебно настроены по отношению к тираннам (VI, 89, 4). То есть, прибегая к старому аргументу, наконец сам Фукидид почерпнул, как это будет показано, рассказ об убийстве Гиппарха из устного источника, что говорит о сохранении прочной традиции о времени Писистратидов. Более того, всякое упоминание о тираннии упиралось именно в эту традицию, что весьма красноречиво показано Аристофаном в цитированном месте.
Хор выражает традиционные, бытующие в обществе взгляды; картина тираннии, нарисованная хором, вполне соответствует афинской демократической традиции, которой воззрения Софокла не соответствуют.
Следует обратить внимание на то, что общий характер высказываний поэта отражает не его собственные, а характерные для общества взгляды. Позицию самого Софокла, наоборот, можно усмотреть в соответствующей его взглядам терминологии. Этим, как нам представляется, следует объяснять некоторое расхождение в понимании слова τύραννος в разных пассажах Софокла. Во всяком случае, стасим ὕβρις φυτεύει τύραννον безусловно следует рассматривать не как осуждение тираннии, а как отражение тех смутных предчувствий и ожиданий афинян в то время, когда в связи с настоящей политической ситуацией в Афинах все, по свидетельствам Фукидида и Аристофана, вспомнили о тираннии. Во всяком случае, на основании сделанных наблюдений от отождествления тиранна в стасиме с афинским демосом приходится отказаться.
Несколько иную картину представляет собой словоупотребление у Еврипида. Во-первых, комплекс τύραννος употребляется им более 100 раз, т. е. приблизительно в четыре раза больше, чем у Софокла; даже если сделать скидку на количество сохранившихся строк, соотношение останется приблизительно два к одному.
Слово τύραννος принимает характер титула: τύραννα σκῆπτρα καὶ θρόνους λαβεῖν (Eur. Tr. 495, 20), выражение τύραννος τῆς γῆς становится формулой, как это было показано выше. Появляется устойчивое выражение δόμος τυράννων, которое обозначает царский дворец. В таком виде оно встречается Hipp. 870, Med. 1298, Or. 1456, Andr. 303. Другим его видоизменением является сочетание δόμος τυραννικός (Hec. 55, Med. 739–740, 1356, Or. 1355, Phoen. 157), дважды слово τύραννος употребляется со словом δόμος в качестве прилагательного (El. 516–517, 478). В «Финикиянках» хор радостно приветствует Поли-ника: ὦ συγγένεια τῶν Ἀγήνορος τέκνων ἐμῶν τυράννων. Адраст и Полиник сами себя называют тираннами (Sup. 166, Phoen. 483), наконец, в «Елене» слова τύραννος и βασιλεύς употребляются в соседних строках для того, чтобы избежать тавтологии.
Интересной чертой словоупотребления Еврипида следует счесть то, что слово τύραννος довольно широко применяется к женщинам, уже, безусловно, обозначая не их власть, а положение. В «Медее» Главка названа νύμφη τύραννος (Med. 1066), μακαρία τύραννος (Med. 957), Креуса в «Ионе» тоже называется τύραννος. Гекуба в «Троянках» произносит интересную фразу: ἦμεν τύραννος κἀς τύρανν΄ ἐγημάμην (Tr. 471). Tύραννος ἦ ποτ΄ ἀλλὰ νῦν δούλη («я была тиранном, а теперь я твоя рабыня»; Hec. 809). Τυραννίς здесь противопоставляется δουλοσύνη, но тоже не в смысле власти, а в отношении достоинства.
Несколько раз Еврипид сопоставляет слово τύραννος со словом ὄλβος. Тираннии присуще счастье (Her. 644, Med. 740, Alc. 286 et cet.).
Тиранн – εὐδαίμων (ἀνὴρ τύραννος εὐδαίμων; Sup. 166), тиранния тоже может быть εὐδαίμων (Phoen. 549, Her. 65), а сами тиранны блаженны (τυράννοι μακαρίοι; El. 708). Тиранния – это высшее благо, лучше которого может быть только φίλος σαφής (Or. 1155–1157), это μεγίστη θεῶν τυραννίς (Phoen. 506). Наконец, Гекуба, рыдающая над Астианактом, плачет о том, что он не получит ни счастья брака, ни ισόθεος τυραννίς (Tr. 1169). Конечно, здесь имеется в виду не только не тиранния в том виде, как мы привыкли ее воспринимать, но даже не идеализируемая царская власть.
Обращает на себя внимание то, что применительно к божеству термин τύραννος употреблен Еврипидом только однажды. Ἔρωτα δὲ τтν τύραννον ἀνδρῶν (Hipp. 538). Интересно, что Эсхил слово τύραννος по отношению к богам употребляет довольно часто (Pr. 222, 310, 357, 733, 759 и др.). В обращении к Аресу слово τύραννος употребляется в гомеровском Гимне VII (In Martem. 5), в Антологии (II, р. 137) и др.
Софокл применяет этот термин к богам трижды: в пеане в «Трахинянках» в обращении к Аполлону (Thrach. 216) и применительно к Зевсу (fr. 85, 3 и fr. 855, 15). Второй раз Еврипид называет Эрота тиранном в одном из фрагментов: κακίστε πάντων θεῶντε κανθρώπων (fr. 136), что заставляет предположить, что применительно к божеству слово τύραννος принимает у Еврипида значение, близкое к δεσπότης, столь для него не свойственное в других случаях.
В том, что Еврипид не употребляет слово τύραννος по отношению к богам, на наш взгляд, сказывается то, что оно становится синонимом к термину βασιλεύς, который, вероятно, в силу того, что с ним связывался строго определенный социальный смысл, применительно к богам никогда не употреблялся. Поэтому вполне закономерно то, что, называя тиранном Эрота, Еврипид следует не собственному пониманию этого слова, а как раз тому, которое бытовало на устах афинского зрителя (сравн. Arist. Vespae). Следует обратить внимание еще на одну черту: ярко отрицательными качествами наделен в «Елене» Феоклимен, он τύραννος (El. 552, 809, 817, 1058), но τύραννος был и его отец Протей (El. 4) и, конечно, терпящий от него Менелай. Таким образом, даже здесь в самом значении этого термина трудно найти оценочное звучание.
Менелай, как и другие греческие цари, τύραννος; ему же однако принадлежит следующая реплика, содержащаяся в «Елене»: τύραννος οὐδὲν πρтς βίαν στρατηλατῶν, ἑκοῦσι δ΄ ἄρξας Ἑλλάδος νεανίαις («не будучи тиранном для воинов по власти, я правил добровольно подчинившимися юношами Эллады»; El. 395–396). Πρтς βίαν (исходя из имеющейся власти), Менелай ничем не выделялся среди других, над ними он не был царем, следовательно не был тиранном, а поэтому подчинение ему было добровольным, основанным на его влиянии, а не на власти. Поэтому так именно следует понимать этот пассаж, а не противопоставлять хорошую власть Менелая плохой тираннии.
На наш взгляд, на основании рассмотренного материала можно сделать следующие выводы:
1. Как Софокл, так и Еврипид не вкладывают в само слово «тиранн» отрицательного значения и не связывают его с насильственным захватом власти[19];
2. То явление, которое обозначается ими словом τυραννίς, как правило, является изображением царской власти;
3. Слово «тиранн» приобретает объективное значение титула, носящего вполне наследственный характер;
4. Взгляды Софокла и Еврипида на тираннию не представляются традиционными или общепринятыми, поэтому в некоторых случаях можно заметить противоречия в значении слов τύραννος и τυραννίς, которые говорят о наличии нескольких традиций в понимании этого явления;
5. Необычайно широкое употребление слова τύραννος Еврипидом говорит о том, что к концу V века этот термин стал наиболее распространенным и нейтральным для обозначения единовластителя; это весьма интересно в том контексте, что материал Еврипида в значительной степени можно рассматривать как бытовой материал.
Фукидид как историк раннегреческой тираннии
Еще Маркеллин обратил внимание на то, что Фукидид понимал тираннию не так, как большинство авторов. Гермипп, по его свидетельству, утверждал (Marc. Vita Thuc. 18), что «его род происходил от тираннов Писистратидов, а поэтому он с ненавистью говорит в своем сочинении о Гармодии и Аристогитоне».
О нетрадиционном подходе говорит и сам Фукидид в начале своего рассказа о Гармодии и Аристогитоне (I, 20, 1): «люди ведь услышанное о событиях прошлого, даже по отношению к своим местам, точно так же усваивают, не проверяя (ὁμοίως ἀβασανίστος)». В заключение экскурса об убийстве Гиппарха он замечает: «я покажу в подробном рассказе, что ни все другие, ни сами Афиняне о своих тираннах и о делах прошлого ничего точного не рассказывают» (VI, 54, 1). Далее он говорит: εἰδὼς μὲν καὶ ἀκοῇ ἀκριβέστερον ἄλλων ἰσχυρίζωμαι («я утверждаю это, поскольку представлял себе и слышал достовернее других»; VI, 55, 1). Superlativus ἀκριβέστερον подчеркивает весьма ярко противопоставление точки зрения Фукидида его предшественникам и в первую очередь Геродоту, на несостоятельность воззрений которого на афинскую тираннию указывал, вероятно, Фукидид в предыдущем пассаже. Таким образом, следует поставить два вопроса:
1. Каким различным традициям следовали Фукидид и Геродот в рассказах о тиранноубийцах;
2. Каковы воззрения Фукидида на тираннию вообще, что можно понять на основе предшествующего рассмотрения политической терминологии.
Оба рассказа о тиранноубийцах у Геродота, безусловно, связаны с прославлением Алкмеонидов. Алкмеониды μισοτύραννοι (Her. V, 123), Ἀλκμαιωνίδαι δὲ ἐμφανέως ἐλευθέρωσαν… τὰς Ἀθήνας (Ibidem). Эта связь проявляется в том, что в обоих случаях эти рассказы примыкают к двум новеллам о тираннии в Сикионе, о которой говорится только в связи с выделением Алкмеонидов и которая, безусловно, изображается в качестве прообраза афинской демократии. В мероприятиях Клисфена Сикионского заложены акции и Клисфена Афинского и Перикла, которые происходили от него по прямой линии. Несмотря на единую установку, различные части этого рассказа почерпнуты из различных источников, ибо, как отмечал А.И.Доватур, «Геродот принимал традиционные рассказы вместе с заложенной в них философией»[20].
Фукидид обращается к этому же сюжету, комментируя общественное мнение в Афинах в связи с Сицилийской экспедицией. Проблема тираннии в это время, когда были поставлены «Всадники» и «Эдип» со стасимом о тиранне, была весьма популярна. Фукидид по этому поводу говорит: «народу было известно по слухам, сколь тяжелой пришла к концу тиранния Писистрата и его сыновей» (ἐπιστάμενος γὰρ ὁ δῆμος ἀκοῇ τὴν Πεισιστράτου καὶ τῶν παίδων τυραννίδα χαλεπὴν τελευτῶσαν; I, 53, 1–2), а поэтому ко всему относился недоверчиво. Таким образом, цель Фукидида – опровергнуть ходячее мнение о конце Писистратидов, следствием неправильности которого он считает распространившуюся аналогию. Можно с уверенностью сказать, что этот экскурс носит явно политический характер и строго определенное, отнюдь не академическое, направление. Это заставляет поставить вопрос о том, каков характер материала, которым пользовался Фукидид. Настоящая часть труда написана между 413 и 405 годами; но в начале работы над своим произведением Фукидид тоже обращался к этому вопросу и в конспективной форме изложил то, что потом составило содержание экскурса.
Фукидид пишет о событиях приблизительно столетней давности; недоверие к устной традиции было декларировано им дважды, и по сути дела ему необходимо опровергнуть именно эту традицию. Он достаточно пристально изучает материал. Так, по поводу надписи Писи-страта на жертвеннике Аполлона Пифийского Фукидид замечает, что ἔτι καὶ νῦν δῆλον ἐστιν ἀμυδροῖς γράμμασι λέγον («теперь еще заметно написанное неразборчивыми знаками»; VI, 54, 7). Это говорит о том, что автор сам обследовал описываемый треножник; им была списана надпись с гробницы Архедики в Лампсаке (VI, 59, 3), поскольку вряд ли можно предположить, что текст ее был популярен и легко доступен. В документальном стиле выдержано сообщение об архонтстве Писистрата, сына Гиппия (VI, 54, 6). Стела о вредности тираннов (VI, 55, 1), стоящая на Акрополе, подвергнута Фукидидом внимательнейшему анализу (ὡς ὅ τε βωμтς σημαίνει καὶ ἡ στήλη ἡ περὶ τῆς τῶν τυράννων ἀδικίας ή ἐν τῇ Ἀθηναίων ἀκροπόλει σταθεῖσα; VI, 55, 1). Таким образом, документальные источники о тираннии изучены достаточно основательно. Не ставя перед собой в качестве задачи сопоставление аналогичных сюжетов у Геродота, в «Афинской политии», псевдоплатоновском диалоге «Гиппарх» и у Диодора, мы постараемся использовать этот материал для уточнения вопроса об источниках Фукидида[21].
1. Фукидид, так же как и Геродот, считает, что после убийства Гиппарха «тиранния сделалась для Афин более тяжелой» (Thuc. VI, 59, 2 и Her. V, 55). Убийство Гиппарха и по Геродоту не было концом тираннии, а только лишь ожесточило Писистратидов (Her. VI, 123);
2. Геродот, как впоследствии и Фукидид, утверждал, что тиранно-убийцы убили только брата тиранна, а следовательно никакого зла не устранили (Her. V, 55 и Thuc. I, 20; VI, 51);
3. Гиппий был низложен Алкмеонидами и лакедемонянами, – утверждают и Геродот и Фукидид.
На этом однако общие черты в их изложении исчерпываются. Геродот пишет о том, что лакедемоняне были всего лишь орудием в руках Алкмеонидов (Her. V, 65), которым принадлежит главная роль в свержении Гиппия. Это афинская версия этого события (ὡς ὦν δὴ οἱ Ἀθηναῖοι λέγουσι; V, 63, 2). Следовательно, именно против этого положения (хотя нельзя утверждать, что в первую очередь) протестовал Фукидид, отводивший Алкмеонидам второстепенное место в уничтожении тираннии в Афинах. «Тиранны у афинян были ниспровергнуты лакедемонянами» (I, 18, 1), лакедемоняне освободили Элладу от тираннии (I, 122, 3), Гиппий был ниспровергнут лакедемонянами (VI, 59, 4). В это же время ненависть к тираннам, характерная для Алкмеонидов, в устах Фукидида принимает явно издевательский характер. На нее ссылается Алкивиад, обвиняемый в стремлении к единоличной власти (VI, 89, 4).
В нашем распоряжении, таким образом, имеются две точки зрения на падение тираннии в Афинах: одна, бытовавшая в городе во времена Геродота, и, возможно, через 20 лет, когда писал Фукидид, и, главное, всецело связанная с Алкмеонидами; другая, выдвигаемая Фукидидом. Геродот однако сам дает ключ к пониманию обеих традиций, поскольку, дважды указывая на недостоверность рассказа о подкупе пифии Алкмеонидами, их значение он по сути дела восхваляет чисто внешне (Her. V, 66 и VI, 123), а решение этого вопроса для внимательного читателя, следовательно, оставляет открытым. Об убийстве Гиппарха Геродот говорит очень сухо. За исключением вставной новеллы о происхождении тиранноубийц (Her. V, 57–61), повествование выдержано в документальном стиле. Ни о причинах, ни об обстоятельствах убийства Гиппарха он не сообщает.
Фукидид, наоборот, в данном случае не ограничивается использованием документального материала и широко использует устную традицию. В рассказах о зарождении ненависти Гармодия и Аристогитона к Гиппарху (VI, 54, 2–5), о сестре Гармодия и корзинке (VI, 56, 1) и о самом убийстве (VI, 57) ярко видны черты устного рассказа, почерпнутого Фукидидом от детей или же внуков очевидцев. Немногословность (в данном случае) Геродота и достаточно подробный, выдержанный в столь несвойственном Фукидиду стиле рассказ последнего дает интересный материал для размышлений. Геродот, будучи связанным задачей восхвалений Алкмеонидов, в данном вопросе, вероятно, мог говорить далеко не обо всём. Фукидид был свободен от таких обязательств, более того, Фукидид, поставивший себе задачу разрушить бытующие в Афинах и, конечно, связанные с алкмеонидовской традицией представления, одним из многих проводников которых в данном случае оказался Геродот, был вынужден обратиться к более старым и, конечно, устным источникам.
«Афинская полития» объединяет лакедемонскую и алкмеонидовскую версии и рассматривает внутреннюю и внешнюю причины падения Писистратидов (cap. 19). Сообщаемые ею материалы являются по существу компиляцией, большей частью механической, из сведений Геродота, Фукидида, диалога «Гиппарх»[22], написанного кем-то из учеников Платона, и свидетельств, заимствованных из народной поэзии. Несколько иную окраску у Аристотеля и, что главное, еще у Псевдоплатона получила деятельность Гиппарха. О его дружбе с орфиком Ономакритом, которого схолии называют редактором Гомера, писал еще Геродот (VIII, 6); и он и Фукидид считали Гиппарха организатором Панафиней (Her. V, 56 и Thuc. I, 20, 2). Больше о его деятельности эти авторы ничего не говорили. В диалоге «Гиппарх» он предстает инициатором записи поэм Гомера, друга Симонида и Анакреонта и просвещенного вождя культуры (Plato. Hipp. 228B–229).
То же самое повторяет Афинская полития» (cap. 18). Можно предположить, что литературная традиция, восхваляющая Гиппарха, основывается как раз на том утверждении Фукидида, что он не был тиранном (I, 20, 2; VI, 55, 3). Для Фукидида это было интересно только в том смысле, что не он был основным держателем власти и обладателем определенных прав, связанных с положением, но всё это совсем не отличало Гиппарха от Гиппия этически. Для писавших позднее автора «Гиппарха» и Аристотеля это свидетельство оправдывало Гиппарха, т. к. освобождало его от преступного обладания той властью, которую Платон назвал ἔσχατον πόλεως νόσημα (Resp. 544С). Таким образом, можно предположить, что традиция о Гиппархе «любителе муз» сложилась не во времена Геродота и Фукидида, а несколько позднее, когда слово «тиранн» снова приобрело резко отрицательное значение. Для Фукидида же ясно, что Гиппарх получил известность только благодаря своей гибели (VI, 55, 4).
Как было отмечено, Фукидид сообщает, что тиранном был не Гиппарх, а Гиппий: Ἀθηναίων γοῦν τὸ πλῆθος Ἵππαρχον οἴονται ὑφ΄ Ἁρμοδίου καὶ Ἀριστογείτονος τύραννον ὄντα ἀποθανεῖν, καὶ οὐκ ἴσασιν ὅτι Ἱππίας μὲν πρεσβύτατος ὢν ἦρχε τῶν Πεισιστράτου υἱέων, Ἵππαρχος δὲ καὶ Θεσσαλὸς ἀδελφοὶ ἦσαν αὐτοῦ («Большинство афинян, по-моему, думают, что Гиппарх, убитый Гармодием и Аристогитоном, был тиранном, и не знают, что властвовал Гиппий, бывший старшим из сыновей Писистрата, а сам Гиппарх и Фессал были только его братьями»; I, 20, 2).
Фукидид здесь считает нужным усугубить вину так называемых тиранноубийц тем, что они убили непричастного к власти Гиппарха. Интересно, что он воспринимает наименование τύραννος не только как определение характера власти данного лица, но как нечто, подобное титулу, и истолковывает тираннию как род монархической власти. Стелу, поставленную на Акрополе после падения тираннии, Фукидид комментирует следующим образом: «На нее не нанесены ни сын Фессала, ни Гиппарха, а пять сыновей Гиппия, бывшие у него от Мирсины, дочери Каллия, сына Гиперохида» (VI, 55, 1). Далее Фукидид замечает, что Гиппий «нанесен на этой стеле первым после отца» (ἐν τῇ αὐτῇ στήλῃ πρῶτος γέγραπται μετὰ τὸν πατέρα; VI, 55, 2). Он объясняет это тем, что, во-первых, он был старшим после Писистрата, а, главное, обладал тираннией, полученной от него (τε ἀπ΄ αὐτοῦ καὶ τυραννεῦσαι).
Таким образом, как было подчеркнуто в предыдущей главе, Фукидид придает тираннии наследственное понимание, и, что нам представляется главным, рассматривает ее не как фактическую власть, не закрепленную формальной основой, а как определенную формальную привилегию, которой обладает некоторое лицо, о чем ясно говорит анализ стелы о тираннах, ведь Гиппий получил власть οὐδὲ ἀπεικότως («не без оснований»; VI, 55, 2).
На основании текстов Фукидида можно сделать некоторые выводы о понимании им тираннии как социального явления. В самом начале «Истории Пелопоннесской войны» содержится следующее замечание:
«В связи с тем, что Эллада делалась более сильной и приобретала в себе богатства еще больше, чем раньше, по большей части в городах возникали тираннии по причине того, что доходы делались бульшими» (I, 13, 1). Тиранния определена здесь как некий этап в развитии государства, начинающийся в связи с увеличением силы и богатства полиса. Тиранния – не локальное, а характерное для всей Эллады явление (I, 17–18). Отсутствовала она только в Лакедемоне, что объясняется особенностями его развития (Ibidem. 18). Многие тираннии были установлены значительно раньше, чем в Афинах (I, 18). Тиранны стремились поддерживать друг друга: Килон, пытавшийся установить тираннию в Афинах, был зятем мегарского тиранна Феагена (I, 126, 5), Гиппий выдал свою дочь Архедику замуж за сына тиранна Лампсака Эанкида (VI, 59, 3). Одной из причин этого по Фукидиду является то, что тиранния – это новая форма власти (I, 13, 1).
Важной чертой тираннии для него является то, что она принесла развитие флота (I, 13, 1; Поликрат I, 13, 6; III, 104, 2). Писистратиды «город свой прекрасно привели в порядок» (πόλιν αὐτῶν καλῶς διεκόσμησαν; VI, 54, 5), переносили войны и приносили жертвы в святилищах (Ibidem). Самим Писистратом было осуществлено очищение Делоса (III, 104, 1; сравн. Her. I, 64), а Поликрат Самосский посвятил остров Ренею Аполлону Делосскому (III, 104, 2). Таким образом, у Фукидида тиранния совсем не ἔσχατον πόλεως νόσημα, как это будет у Платона, не худший государственный строй по Аристотелю, а свойственный историческому развитию этап, приносящий, по сравнению с предыдущим, нечто новое и полезное для государства. Однако в тираннии заложены и отрицательные черты: «Все тиранны, которые были в городах эллинов, заботились только о самих себе в отношении личности и процветания дома» (I, 17, 1). Что это значит? «В продолжительное время эти тиранны вели себя добродетельно и благоразумно… город был управляем ранее учрежденными законами, кроме того, что они всегда заботились о том, чтобы на государственных должностях был кто-либо из их родственников» (VI, 54, 5–6).
Можно сделать заключение, что тиранния законов не уничтожает, однако тиранн не подвластен им и, что весьма важно, не в силу своего особого правового соложения, а вследствие фактической власти (сравн. Ath. Pol., cap. 7–8). От разумного проявления этой власти он легко может перейти к суровому (χαλεπός), что приводит к торможению в развитии государства. Тиранны сосредотачивают внимание на своей персоне (I, 17; VI, 55,3; 59,2). Это делает тираннию невыносимой и в конце концов приводит к ее упразднению. Интересно, что именно так понимает отрицательные черты неограниченной власти Софокл, изображающий в «Антигоне» столкновения Креонта с определенными установлениями (νόμοι). Креонт ставит себя выше таких установлений, вследствие этого он становится наглым и бесчестным (ὑπέραυχος). Сущность этого столкновения формулируется в монологе Антигоны (450–460); его основу составляет опять-таки не само обладание властью, а ее неправильное использование, что сближает с Фукидидом другие, рассмотренные в предыдущей главе, пассажи Софокла.
Таким образом, Фукидид рассматривает раннегреческую тираннию как единое, присущее всей Греции явление, вполне закономерное и обладающее рядом как положительных, так и отрицательных черт. Терминологически слово τύραννος употребляется Фукидидом в значительно более широком смысле, чем Геродотом. Тираннии он придает черты абстрактного единовластия и не вкладывает в этот термин отрицательного содержания a priori.
Оценку Фукидида можно назвать первой целостной оценкой тираннии извне; с другой стороны, именно на его оценке базируются в значительной степени Аристотель и Диодор Сицилийский, исходившие однако из другого философского обоснования тираннии. Наконец, взгляды Фукидида на раннегреческую тираннию теснейшим образом связаны с тем пониманием единовластия, которое можно наблюдать не только у него, но и у Софокла и Еврипида.
Πόλις τύραννος у Фукидида
В Первой книге у Фукидида дважды встречается выражение πόλις τύραννος (I, 122, 3; 124, 3). Термин, употреблявшийся ранее исключительно применительно к человеку, прилагается к городу. Поэтому встает вопрос о том, как следует понимать это выражение. Решение его опять-таки обеспечивается сравнительным материалом Еврипида. Следует отметить, что последний иногда употребляет слово τύραννος в значении, близком к прилагательному τυραννικός (El. 478, 516–517 и др.), что значит однако «присущий тиранну», «свойственный тиран-ну», но никак не «обладающий качеством тиранна». Таким образом, перевод «тираннический город», предложенный С.А.Жебелёвым[23], мысль Фукидида отражает не совсем верно. Речь идет именно о городетиранне, а не о городе, подвластном или управляемом тиранном. Здесь, таким образом, мы усматриваем лишь классический пример персонификации города, который сам устанавливает тираннию.
Каковы аргументы «за» и «против» такого понимания этого термина и к каким выводам это приводит? Наиболее естественная интерпретация термина πόλις τύραννος сводится к тому, что в условиях кризиса афинской ἀρχή главенствующая роль Афин и эксплуатация ими союзников[24] стала рассматриваться как тиранния[25]. Такова точка зрения Ю.В.Откупщикова, который пишет (о трагедии «Беллерофонт»): «Вряд ли тиранния, о которой идет речь в данном отрывке, напоминала сидящим в театре афинянам о тираннии Писистрата и его сыновей, всё это было в далеком прошлом»[26].
Во-первых, это утверждение мало согласуется с рассуждением (правда, несколько более поздним) о тираннии в «Осах» Аристофана[27], которое мы рассматривали. Говорить в этом контексте о том, что тиранния Писистрата ушла в прошлое, не представляется возможным. О том, что тема тираннии, пускай в искаженном виде, была жива в народной традиции, говорит и то, что Фукидид почерпнул, как это было показано выше, рассказ об убийстве Гиппарха из устного источника. Во-вторых, сам термин «тиранн» ничего уничижительного в устах Фукидида или Еврипида не носил, а в Мелосском диалоге, резко отрицательно характеризующем власть Афин, употребляется исключительно общепринятое слово ἀρχή (V, 92 и др.).
Проблема эта, вероятно, несколько сложнее. В речи коринфян в первой книге содержится замечательная фраза: τύραννον δὲ ἐῶμεν ἐγκαθεστάναι πόλιν, τοὺς δ' ἐν μιᾷ μονάρχους ἀξιοῦμεν καταλύειν («мы позволяем утвердиться городу в качестве тиранна, а внутри городов считаем должным свергать монархов»; I, 122, 3). Эта фраза имеет, безусловно, глубоко иронический смысл: полис-тиранн – это как раз тот город, который так гордится свержением тираннии Писистрата и восхваляемой везде демократией. Предложение построено на противопоставлении первой части второй, в которой Фукидид использует весьма не характерное для него слово μόναρχος. Это несколько затемняет смысл, но вместе с тем это слово, как чрезвычайно редкое, заставляет обратить на себя внимание, и как раз с точки зрения сущности разницы в поведении первого и второго. Интересно в этом свете разобрать знаменитое место в «Просительницах» у Еврипида, где в виде софистического состязания[28] изображен спор между Тесеем и послом Креонта. Τὶς γῆς τύραννος (399), – провозглашает появляющийся гонец. Тесей ответствует на это следующим монологом: «Для начала ты слово ложно начал, чужестранец, ищущий тираннию здесь, потому что население здесь не управляется мужем, но город свободен. Народ правит через лиц, меняющихся в должности ежегодно, и не дается преимущества богатому, а бедность имеет то же самое» (403–408). Посол Креонта отвечает на это резкой критикой демократического строя, при котором город ὄχλῳ κρατύνεται (411), а Тесей в свою очередь критикует уже не только единовластие, но и олигархию с демократических позиций, далее в самых отрицательных красках изображается образ тиранна (444 сл.) и, наконец, формулируется следующее положение: οὐδὲν τυράννου δυσμενέστερον πόλει («нет ничего пагубнее тиранна для города»; 429). Однако уже в следующей монодии (465–510) роль обвинителя переходит к фиванскому послу. Афины, по его словам, виновны в войне; именно из-за них гибнет Эллада. Πολέμους ἀναιρούμεσθα καὶ τтν ἥσσονα δουλούμεθ' ἄνδρες ἄνδρα καὶ πόλις πόλιν («мы ведем войны и превращаем в рабов человек человека, а город – город»; 493–494). Город по отношению к другому городу совершает то же самое, что человек по отношению к другому человеку. По сути дела, это такая же персонификация города, о какой поставлен вопрос применительно к термину πόλις τύραννος у Фукидида. Более того, этим городом оказываются Афины, провозглашавшие в начале эписодия основы своей необычайной демократии. Возникает полная аналогия с разбираемым замечанием Фукидида.
В двух других местах (II, 63, 1–2; III, 37, 2) в речах Перикла и Клеона власть Афин над союзниками называется τυραννίς, причем на эту ἀρχή, которая, по словам Перикла, приняла вид тираннии, переносятся все отрицательные черты той тираннии, представление о которой бытовало в народной традиции. Это τυραννίς, которой так боятся герои Аристофана, тиранния, которую отрицательно обрисовывает Тесей в «Просительницах», выступающий по сути дела от имени афинской демократии, тиранния наконец та, о которой говорил Геродот. Интересно в этой связи сопоставить упоминавшийся монолог Тесея с речью Отана у Геродота (III, 80).
Внимание на сходство стихов 444–455 в «Просительницах» с этой речью обратил В.Нестле, а через несколько лет после него – С.А.Жебелёв; оба высказали предположение о заимствовании данных идей Еврипидом у Геродота, что, вероятно, не может вызвать сомнения в настоящее время. Возникает вопрос, зачем для высказывания весьма злободневных мыслей Еврипиду надо было воспользоваться таким старым источником, каким был к 424 году Геродот. В.Нестле[29], С.А.Жебелёв [30] и др. (сравн. Б.Б.Маргулес[31]) связывают это с софистической традицией. Нам представляется возможным дать несколько иную интерпретацию этому заимствованию. Власть Афин над союзниками, которая как Еврипидом, так и Фукидидом сопоставляется с тираннией, носила не тот характер, что вкладывался этими авторами в слово τυραννίς. Она отвечала тем представлениям о тираннии, которые бытовали в афинском обществе, но, по мнению Фукидида, были ошибочны (VI, 54, 1), тем представлениям, наконец, которые воспринял ранее Геродот, поэтому обращение к нему с точки зрения Еврипида могло подчеркнуть сочетание демократии внутри и тираннии вне, что Фукидидом было выражено словами: τύραννον δὲ ἐῶμεν ἐγκαθεστάναι πόλιν, τοὺς δ' ἐν μιᾷ μονάρχους ἀξιοῦμεν καταλύειν (I, 122, 3).
Проблеме взаимоотношений Афин со своими союзниками была посвящена, безусловно, и другая, более ранняя пьеса Еврипида «Беллерофонт», где говорится: πόλεις τε μικρὰς οἶδα τιμώσας θεούς, αἳ μειζόνων κλύουσι δυσσεβεστέρων λόγχης ἀριθμῷ πλείονος κρατούμεναι. («я знаю маленькие города, почитающие богов, которые слушаются больших и более бесчестных, подчиненные войском большей величины»; fr. 288). Направленность этого фрагмента представляется абсолютно ясной. В то же время в первой его части власть, о которой идет речь, называется словом τυραννίς.
К этой же проблеме возвращается Еврипид в «Троянках», которые иногда сопоставляются с Мелосским диалогом Фукидида. Смысл «Троянок», одной из наиболее ярких антивоенных пьес Еврипида, сводится к тому, что, несмотря на свою победу над Илионом, ахейцы не смогут наслаждаться радостью победителей: Μῶρος δὲ θνητῶν ὅστις ἐκπορθεῖ πόλεις, ναούς τε τύμβους θ΄, ἱερὰ τῶν κεκμηκότων, ἐρημίᾳ δοὺς αὐτὸς ὤλεθ΄ ὕστερον («глуп тот из смертных, кто разрушает города, храмы, могилы, святилища побежденных, а впоследствии, превращенный в пустыню, погибнет сам»; 95–97). В настоящем пассаже присутствует та же мысль: город властвует над городами; оформляется эта мысль именно путем персонификации такого понятия как город, проведением параллелей между людьми и городами. Μῶρος αὐτός, конечно, ἀνήρ, но слова ἐρημίᾳ δοὺς αὐτὸς ὤλεθ΄ говорят о том, что в виду имеется уже не один человек, а весь город. Именно таким образом становится возможным перенесение такого понятия; как тиранния, на город, когда носителем ее становится не человек, а полис в целом. Элемент непосредственной персонификации города мы находим и в двух других пассажах Фукидида (II, 63, 1; III, 37, 2). Перикл, обращаясь к афинянам, как бы вступает в диалог с воображаемым тиранном: ὥς τυραννίδα γὰρ ἤδη ἔχετε αὐτήν, ἣν λαβεῖν μὲν ἄδικον δοκεῖ εἶναι, ἀφεῖναι δὲ ἐπικίνδυνον («ибо вы уже обладаете ею (ἀρχήν) словно тираннией, захватить ее кажется беззаконно, а отказаться опасно»; II, 63, 2). Тираннией может обладать определенное лицо. Афинянам присуща ἀρχή над своими союзниками, но эта ἀρχή при определенных условиях рассматривается ὥς τυραννίς («как бы тиранния»). Οὐ σκοποῦντες ὅτι τυραννίδα ἔχετε τὴν ἀρχήν («вы не задумываетесь о том, что обладаете властью, как тираннией»; III, 37, 2), – говорит Клеон. Здесь употреблена та же самая фигура: афиняне не обладают тираннией, как таковой, но власть их принимает вид тираннии. Наконец, такое же сравнение города с тиранном содержится в речи Эвдема ἀνδρὶ δὲ τυράννῳ ἢ πόλει ἀρχὴν ἐχούσῃ (VI, 85, 1). Опять город здесь сопоставляется с человеком, которому свойственна тиранния, городу же свойственна власть (ἀρχή), хотя, безусловно, власть эта имеет вид тираннии, что должно подчеркнуть данное сравнение.
Таким образом, в языке Фукидида слово τύράννος применительно к Афинам употребляется только в переносном смысле; это образное выражение, причем метафоричность его обязательно подчеркивается автором в конструкции. Как самостоятельный термин выражение πόλις τύραννος у Фукидида не выступает, а в метафоре имеет то значение, которое бытовало в современных Фукидиду Афинах, но совсем не то, которое придавал тираннии он сам, что подчеркивает образность и, вероятно, иронический смысл данных слов нашего историка.
Заключение
Три аспекта, в которых нами был осуществлен анализ материала Фукидида и младших трагиков («тиранн» в политической терминологии; история раннегреческой тираннии; проблема города-тиранна) объединяются общей картиной сосуществования двух в значительной мере противоположных традиций: старой общепринятой и нашедшей непосредственное выражение у Аристофана и новой, характеризующей взгляды Фукидида, Софокла и Еврипида. Последние применительно к непосредственному объекту (истории раннегреческой тираннии, характеру власти тех или иных лиц, оценкам тираннии вообще) следуют собственной точке зрения, которой чуждо отрицательное отношение к тираннам a priori. В данном случае тиранния понимается как единовластие, причем в самом термине оценочный характер отсутствует. Наоборот, в образных выражениях и сравнениях, в которых авторы прибегают к языку аллегорий (стасим 2 в «Эдипе», город-тиранн и т. д.), термины τύραννος и τυραννίς употребляются в том значении, которое характерно для первой, общепринятой традиции, ибо это сразу воспринималось слушателем или читателем. Популярная, уходящая в прошлое, традиция, таким образом, используется этими авторами в целях усиления образности языка и выпуклости сравнения, в то время как собственные взгляды высказываются в более осторожной форме, что у трагиков выражается в соответствующем контексте, а у Фукидида – в дополнительных комментариях.
Следует отметить, что именно эти воззрения Фукидида, Софокла и Еврипида оказались базой для некоторых традиций IV века (Гиппарх и гомеровская политика; тиранния, как благо, у Ксенофонта и т. д.), а развитие аналогичной традиции в греческой лексике дало имя тираннии авторитарным режимам IV века.
* Документ представляет собой машинопись с рукописными вставками иноязычных текстов. Работе предпослан титульный лист: «Проблема тираннии в греческой историографии конца V в. до н. э. Курсовая работа студента IV курса кафедры истории Древнего мира Исторического факультета МГУ Г.П.Чистякова. Научный руководитель – О.И.Савостьянова. Москва, 1974 г.». Комментарии и примечания ко всем текстам первого раздела сборника – авторские, за исключением специально оговоренных. – Прим. ред.
Обзор источников и историография[32]
Проблема тираннии совсем не стоит в центре труда Фукидида, однако он обращается к ней целый ряд раз. Возникновение тираннии в Элладе и ее влияние на развитие греческих полисов рассматривается в «Археологии» (Thuc. I, 13, 18). В дальнейшем по ходу изложения непосредственного материала на тираннию в различных городах делается ряд ссылок. В этой связи дважды Фукидид обращается к проблеме афинской тираннии, которой посвящен небольшой экскурс в первой книге (I, 20, 1–3) и обширный рассказ, содержащийся в шестой книге (VI, 54–59). Эти экскурсы, богатые материалом, весьма отличающимся от данных Геродота, представляют собой значительный источник по истории раннегреческой тираннии и по истории понимания тираннии в классической историографии. Лексика Фукидида чрезвычайно богата, кроме прямых ссылок на тираннию в ней содержатся образные выражения, которые могут служить важным источником по истории общественной мысли. Таково выражение πόλις τύραννος (Thuc. I, 122, 3; II, 63, 1–2 и др.) и некоторые другие.
Большой интерес представляют характеристики Алкивиада, сопоставимые с некоторыми пассажами Софокла.
Другую группу источников составляет материал двух младших трагических поэтов – Софокла и Еврипида. Их словоупотребление, во-первых, дает возможность понимания оттенков значения слов, которыми обозначались представители власти, а, во-вторых, передает некоторые традиции, не только дополняющие историческую литературу, но и не зафиксированные ею.
Особенно богаты интересующим нас материалом трагедии Еврипида. Большое значение имеют те фрагменты несохранившихся трагедий, которые до сих пор продолжают публиковаться в Папирологическом Архиве. Там показательны фрагменты «Беллерофонта» и «Телефта» Еврипида. Наконец, определенную роль играют замечания, содержащиеся в некоторых комедиях Аристофана, среди которых наибольший интерес представляют Vespae.
Первым капитальным трудом, посвященным проблеме греческих тиранний, следует считать книгу Г.Г.Пласса «Die Tyrannis in ihren beiden Perioden bei den alten Griechen», T. 1–2, Bremen, 1852. К отличительным чертам его труда следует отнести то, что он сближал старшую и младшую тираннии и представлял их в некоторых случаях как чуть ли не идентичные явления. С другой стороны, коринфскую тираннию Кипсела и Периандра Г.Пласс рассматривал как вариант царской власти1 и не подчеркивал существенной разницы между терминами βασιλεύς и τύραννος.
Большинство работ, в которых поднимается вопрос об интересующем нас термине, посвящены проблеме происхождения слова τύραννος2 и эпохе вхождения слов его группы в греческий язык. Это объясняется прежде всего наличием материала Геродота, дающего возможность проникнуть в народную традицию. В капитальных трудах К.Ю.Белоха, Г.Бузольта и др. формируется взгляд на тираннию как на власть, не имеющую ничего общего с царской властью, а сам термин τύραννος понимается как нечто противоположное слову βασιλεύς3.
В этой связи интересна точка зрения Эдварда Мейера, который считал, что слово τύραννος означает единовластителя, как и термины βασιλεύς и μόναρχος, которые в народной речи являлись его синонимами4. В подтверждение он ссылался на известные места Геродота (Her. V, 44, V92εζ, III, 80), на основании чего он делает вывод о том, что о противоположности значений слов τύραννος и βασιλεύς говорить нельзя. Это мнение Э.Мейера не нашло большого количества сторонников, однако применительно к материалам Фукидида, Софокла и Еврипида оно звучит совсем не так одиозно, как по отношению к Геродоту, на которого, правда, опирался сам Э.Мейер.
П.Олива в своей книге «Ranб řeckб tyrannis», Praha, 1954 проблемы исторической терминологии почти не касается. Другие исследователи – Х.И.Диснер5, К.Моссе 6 и др. следуют классической точке зрения.
Большой интерес представляет книга А.И.Доватура «Повествовательный и научный стиль Геродота»7, в которой ставится опрос о значении слова τύραννος в языке Геродота, пришедшем из документальной прозы и фольклорной новеллы. Термин τύραννος А.И.Доватур рассматривает как общепринятый и наиболее устойчивый для обозначения власти тиранна, в то же время слова μόναρχος и βασιλεύς употребляются в данном контексте Геродотом весьма редко. Та база, которую дает Геродот для понимания исторической терминологии более поздних авторов, выявлена в исследовании А.И.Доватура с предельной ясностью. Методология настоящей работы всецело основывается на принципах работы с источниками, характерных для А.И.Доватура. В этом же направлении выполнен ряд работ М.В.Скржинской8, посвященных фольклорной традиции о тираннах.
Представляется наиболее правильным дать общую характеристику работ, касающихся проблем изучения творчества Фукидида, Софокла и Еврипида в интересующем нас направлении.
П.Олива в обширном обзоре источников, который он предпослал своей монографии, замечает, что Фукидид понимал тираннию как типичное для архаического общества явление9. Он подчеркивает, что анализ тираннии у Фукидида во многом глубже, чем у Аристотеля10.
Румынский исследователь К.Бальмус в своей книге «Tucidide. Concepţia şi metoda sa istorică»11 делает несколько замечаний о характере терминологии у Фукидида и подчеркивает ее софистический характер. Несомненный интерес представляет работа П.Юара «Le vocabulaire de l’analyse psychologique dans l’oeuvre de Thucydide»12. Эта огромная и снабженная обширным критическим аппаратом работа построена на основе анализа этической терминологии Фукидида. Большой интерес представляет третья глава (Savoire et opinion, p. 219–314), где автор анализирует термины, в которых Фукидид выражает свое отношение к материалу и его достоверности, а также отношение своих героев к тем или иным вопросам. В следующих главах разбирается этика взаимоотношений, в том числе – властвующего и подвластного, но исключительно с точки зрения морали. Хотя П.Юар не доходит до анализа политической терминологии, многое из его методики может быть заимствовано и принято на вооружение для внимательного чтения Фукидида.
На основе подобного метода построена работа А.Лонга «Language and thought in Sophocles»13. Автор разбирает здесь значение отвлеченных имен существительных у Софокла и на основании этого анализа делает выводы об этических и философских взглядах драматурга. А.Лонг14 отмечает влияние на Софокла политической терминологии при анализе таких терминов как ἀναρχία, πειθαρχία, μοναρχία и τυραννίς. Ярким примером использования Софоклом политического языка он считает слова Креонта, защищающего себя от обвинений Эдипа (OT. 592–593)15. Вызывает, правда, сомнение вывод о том, что у Софокла слово ἀρχή противопоставляется τυραννίς. Делать такое заключение на основании одного пассажа было бы несвоевременным, тем более что сам А.Лонг утверждает, что анализ подобных имен должен базироваться на конкретном анализе политической терминологии.
Профессор Принстонского университета Сет Бенардет16 отмечает, что тиранния у Софокла есть политическое и семейное преступление. Тиранны совершают отцеубийство и инцест. В этом он, безусловно, базируется не столько на анализе текста, сколько на априорных выводах. Однако С.Бенардет отмечает, что слова «тиранния» и «тиранн» употребляются в значении «kingship» и «king», в то время как само слово βασιλεύς употреблено лишь дважды, один раз по отношению к Лаю, другой – к Эдипу (OT. 257, 202)17.
Несколько по-другому построена книга Бернарда Нокса «Oedipus at Thebes»18, представляющая собой литературоведческий разбор трагедии. Б.Нокс принципиально стоит против того, что слово τύραννος может быть применимо не только к Эдипу. Признавая, что у Еврипида слово τύραννος имеет значение синонима к βασιλεύς, применительно к Софоклу Б.Нокс вкладывает в слово «тиранн» значение насилия, которое не позволяет именовать так Лая19. Доказательство того, что перенесение на Лая титулатуры Эдипа (OT. 799, 1043) является своеобразной фигурой, говорящей о забывчивости последнего, вряд ли может быть убедительна. Большое значение автор придает термину πόλις τύραννος, который обнаруживается у Фукидида. Его анализ базируется на рассмотрении монолога ὕβρις τύραννου φυτεύει, в результате которого делается вывод о том, что Эдип представляет собой олицетворение афинского народа, тоже называемого у Фукидида тиранном. Именно поэтому, как полагает Нокс, и Эдип является тиранном особого рода, тиранном, который не насилует женщин, не предает смерти невинных, не грабит подданных и т. д. К этой точке зрения мы возвратимся ниже.
Максимальное, пожалуй, число работ посвящено политическим воззрениям Еврипида и отражению в его творчестве политических событий эпохи, предшествующей Пелопоннесской войне, и самой войне.
Гилберт Марри в монографии «Еврипид и его время»20 касается проблемы терминологии. Он сопоставляет взгляды Фукидида и Еврипида и приходит к выводу о том, что Еврипиду в той же мере как Фукидиду была близка мысль о «городе-тиранне» (стр. 106–107). Ему принадлежит смелое сопоставление некоторых пассажей «Троянок» с Мелосским диалогом, на основании чего в значительной мере и сделан вывод о близости политических воззрений двух этих авторов21; между прочим, к сопоставлению «Троянок» с Мелосским диалогом обратился Жан-Поль Сартр22, в предисловии к своему переводу «Троянок».
Определенный интерес представляет собой книга Эдуара Делебека23 «Еврипид и Пелопоннесская война», в которой на большом материале текстов анализируется отношение Еврипида к афинской, в первую очередь, политике. Однако Делебек, на наш взгляд, абсолютизирует значение войны в творчестве Еврипида и находит ассоциации политического характера там, где усмотреть их трудно.
Проблеме политических воззрений Еврипида посвящена кандидатская диссертация Ю.В.Откупщикова24 «Социально-политические идеи в творчестве Еврипида». В настоящей работе сосредоточено большое количество материала, пассажи Еврипида анализируются на широком историческом фоне, большое место уделено анализу датировки произведений. Рассматривая эволюцию политических воззрений, которые нашли отражение у Еврипида, Ю.В.Откупщиков сосредоточил в своей работе материал, интересный с точки зрения характера политической терминологии. Так, заслуживает внимания анализ фрагментов «Беллерофонта».
Большинство авторов, писавших на рассматриваемую нами тему, не ставили в центр внимания проблему тираннии, однако, разрешая смежные вопросы, затронули ряд интересующих нас аспектов в изучении как истории греческой общественной мысли, так и исторической терминологии.