А Галя замолчала. Лена так хотела, чтобы Галя нашла какой-нибудь хороший остроумный ответ, осадила Марину, поставила ее на место. Но Галя молчала, не находила остроумного ответа. Лена очень хорошо понимает Галино состояние.
А Марина — ну что в ней такого? Почему она всех подавляет? Вообще — в чем сила того, кто умеет навязывать свою волю, свое мнение? Может быть, эта сила и есть обаяние? Ведь Марину не боятся — ей верят. Хотя бы в эту минуту.
Лена много думает о Марине. Марина ни секунды не думает о Лене.
Вот Марина повела плечом, поправила накинутое на плечи новое замшевое пальто.
— Сквозняк какой сегодня, просто ужас, — сказала она капризно.
— Окна, наверное, плохо заклеены, — почему-то виновато ответила Галка, хотя вовсе не она заклеивала в школе окна.
Кому бы еще сошло с рук такое явное нарушение школьных правил? Попробовала бы Лена появиться в школьном коридоре в пальто. А Марине все можно. Купили ей новое пальто, и она на каждой перемене вылетает из класса первой, а когда остальные выходят в коридор, Марина уже стоит у окна в своем великолепном пальто. И это убедительно, тут уж ничего не скажешь — пальто красивое, очень красивое, и Марина умеет его «подать», вернее — себя в этом пальто.
Лена не умеет себя «подать». А если набросит пальто на плечи, оно обязательно съедет на один бок, и полы окажутся разной длины, и придется дергать плечами, чтобы пальто оказалось на месте. Нет, она ни за что не надела бы такое роскошное замшевое пальто.
А Марина стоит среди девочек — спина прямая, темные волосы распущены по плечам. Перед каждым уроком Марина закалывает их на затылке, чтобы учителя не ругали. Но и «хвост» Марине идет.
— В технический надо поступать, — настаивает Марина. И все девчонки повторяют:
— В технический, только в технический.
А Галка слушает и не спорит.
— В Бауманский подай документы, — настаивает Марина, — там очень трудно учиться, там очень способные мальчики, перспективные, будущие академики.
Лена все время внимательно слушала, рассматривала Марину. И все ей не нравилось, и сама Марина казалась неприятной, наглой, бестактной. Какие академики? При чем здесь вообще академики? Но как только Лена переставала анализировать и разбирать отдельные черты Марины, она ловила себя на том, что и на нее действует обаяние этой красивой уверенной девочки. И неожиданно вместо осуждения и отчуждения пришла мысль: «Хорошо бы подружиться с Мариной». Странное желание? Но слабого человека часто тянет к сильному. Лене тогда показалось, что это могла бы быть хорошая дружба. Они гуляли бы вместе и разговаривали, и пусть бы Марина командовала — Лена бы подчинялась. Они ходили бы друг к другу слушать пластинки, а на переменах было бы с кем поговорить и посмеяться. Скромные мечты. Но Лена, и мечтая, знала, что это только мечты. Как подружиться с Мариной, которая всегда в окружении девочек? У нее и дома, наверное, телефон трещит не переставая. И все, конечно, приглашают Марину в гости, слушать пластинки, или гулять, или в кино. И рассказывают ей свои секреты. Марина притягивает к себе всех, и Лену тоже. Может быть, Лене хочется спрятать свою неуверенность за Маринину уверенность? Может быть. Но это уже немного корысть. Пользоваться чужой защитой стыдно, Лена помнит это с самого детства. Мамины слова: не хочешь, чтобы тебя подводили — опирайся только на себя. Мама права. Мама сильная. Марина сильная. А Лена, наверное, слабая. Гордости в ней много, а смелости мало. И спортивность нисколько не помогает, хотя, казалось бы, должна помочь.
А что такое — спортивность? Лена по утрам делает зарядку, никогда не пропускает — привычка. И лыжи — привычка. В воскресенье, с утра, Лена берет лыжи и — на вокзал, и — в электричку, и — на лыжню. Ноги — рычаги, руки — рычаги. И каждое движение отработано, и лыжа, как часть ноги, а палка, как часть руки. И стремительное движение — как естественное состояние. А когда слетишь с горы на огромной скорости и резко затормозишь внизу — поднимается серебряная пыль. Шик! Не нужны нам замшевые пальто! И серьги, и бантики-помпончики — не нужны. У. нас свой шик и своя красота! Только вот жаль, что никто такой Лены не видит. Мама. Только мама. Но мама — не в счет.
Мама часто в последнее время смотрит на Лену с тревогой. Почему нет у дочери друзей? Почему неуверенная растет девочка? Пятнадцать лет — прекрасный возраст, столько сил, надежд. Возраст выявления себя. А Лена скованная: не трогайте меня, не смотрите на меня.
Сегодня собирается куда-то. Лицо заранее напряженное. Соберется компания юных нахалов, а Лена, ее девочка, самая красивая, самая умная, будет сидеть в углу, ссутулив плечи. Ну почему? Больно маме. Не выдержит, скажет:
— Ленка! Не веди себя, как горбатая. Ты складная, спортивная. Распрямись, развеселись, стань естественной.
Уж лучше бы молчала. Лена взглянет как-то затравленно, то ли умоляет о чем-то, то ли в чем-то винит. В чем?
— Мама, дай мне, пожалуйста, мелочь на дорогу.
И хлопнула дверью.
Так хотелось маме, чтобы были у дочери бойцовские качества, чтобы не чувствовала она себя беззащитной. Не наглость, не беспардонность, нет — но обыкновенное человеческое умение постоять за себя, не терпеть поражение на каждом шагу. Больше всего ради этого и тянула мама в спорт свою Ленку. Знала мама: ничто так не укрепляет человека, как спорт. Переплыви реку — и уверенности в тебе станет хоть немного больше. Посиди неделю-другую на веслах — и не только мышцы от этого станут сильными, а душа накопит некоторый запас энергии. Мама была убеждена в этом, она знала все по себе. Разве может так быть: одному человеку от спорта польза, а другому, даже внешне похожему, — нет пользы? Ну не может так быть! И мама заставляла себя верить: поднимет дочь голову, наберется сил, научится смелости не только на лыжне. Появятся товарищи — девочки, мальчики. А как же? Это так нужно человеку, особенно в юности. Мамина любовь не заменит признания в среде сверстников.
Мама в тревогах. Нет ничего острее на свете, чем родительские тревоги. И, измучившись, мама начинает себя успокаивать: подростковый возраст, глупый возраст — и застенчивость, и неуверенность, и больное самолюбие. Пройдет, пройдет. И лыжи, и плавание, и походы сделают свое дело.
А Лена возвращается из компании понурая, усталая и нерадостная. В маминой молодости это называлось не пользоваться успехом. Дело не в успехе — не девица на выданье, в конце концов. Но как перенести дочкины грустные глаза? А она, Лена, из гордости эту безрадостность прячет. От мамы. От всего света. От себя самой. Щебечет радостным голоском. Чушь рассказывает, анекдоты и сама первая смеется. Приглашает, настаивает — посмейся со мной, поверь моему обману, не надо видеть меня насквозь. Ну, пожалуйста.
Мама крылом бы прикрыла, согрела, обрадовала, защитила. Да выросла дочка. И не мамино понимание ей теперь нужно — сверстников. Они ее среда, ее мир, ее человечество. И жить ей среди них. Разве не страшно, что она среди них не признана, не понята, почти отвергнута. Почему? В чем причина?
Мама слушает дочкину принужденную болтовню, невеселый смех и изо всех сил делает вид, что верит, — смеется, шутит, любит так, что слезы в горле.
— Ленка, а давай с понедельника йогой заниматься? Мне на работе руководство дали, знаешь, в этом что-то есть…
— На голове стоять, носом воду пить? — веселеньким голоском спрашивает Лена. — Можно попробовать, мама.
— Эх ты, — смеется мама, — «носом воду пить». Все профаны говорят одну и ту же пошлость. А люди четыре тысячи лет йогой занимаются, и почему-то не уходит она. Я думаю, эти люди не дурнее нас с тобой.
Мама сильный человек, Лена не спорит. Не любит она спорить.
А занятия гимнастикой йогов Лене понравились. Тренированному человеку нетрудно и приятно делать и «кобру», и «свечу», и «плуг». Радость движения давно знакома. А здесь радость позы. Оказывается, и она существует.
Оказалось, что в классе еще трое занимаются по системе йогов — Светлана, Миша Шапкин и Андрей Левин. Они на переменах говорили между собой, рассказывали, у кого что получается, не получается. И у всех что-нибудь не получалось. А у Лены получались все позы, даже стойка на голове. Но они не стеснялись делиться неудачами. А Лена и удачами делиться стеснялась. Помалкивала. Никто и не знал, что она с интересом прислушивается. А когда Миша Шапкин улегся на пол и стал показывать «плуг», Лена хотела сказать: «Колени разогни», но почему-то не сказала. «Чего лезть с советами. Нужны они им, мои советы. Если бы нужны были, сами бы спросили».
Все как-то сложно, тяжеловесно. И сама не рада, а так уж получается.
Ничего, будет случай, будут обстоятельства, будет перемена к лучшему. И все поймут друг друга. Лена уверена в этом. Само все образуется.
Гремит музыка, как будто в доме праздник, а просто Лена в кухне моет посуду. Летают в руках ложки и вилки, тарелки, как у жонглера, поворачиваются, как надо. Лена почти танцует в маленькой кухне. А вода льется из крана, как хрустальный родник. А за окном поют синицы. И музыка заглушает их нехитрую песню, потому что весело, всем весело, всему миру весело, и земле, и небу, и скамейке под окном.
А все потому, что весело Лене — и причины для веселья вовсе не обязательны. Просто хорошо жить. Быть молодой, смотреть на солнце, слушать музыку, верить в счастье.
Кружится по кухне девочка с тарелкой в руках, она пощелкивает по мокрой тарелке пальцами, как по бубну. А на плече у девочки развевается шарф, вернее — кухонное полотенце.
Стройная девочка, ритмичные движения, только что придуманный танец — не придуманный даже, а рожденный из музыки, света за окном, радости в душе.
Она была в эти минуты самой собой, не зажатая, не смущенная. И ей было хорошо, и она была хороша. Жаль, что никто никогда не видел такой Лены. Впрочем, как раз сегодня один человек видел. Этот человек недавно завел новую моду — стоять на другом конце двора и смотреть в освещенное окно Лены. Этот человек, к сожалению, всего лишь Ромка из параллельного класса. Но — стоит и смотрит, глаз не спускает. Конечно, подглядывать нехорошо. Но Ромка считает, что он не подглядывает, а любуется. Любоваться никто не запретит.