Таким образом, и здесь шестнадцатый век, последний перед тем, как на архипелаге установилась европейская власть, выступает во многих отношениях поворотным пунктом между Средневековьем и современностью. Именно тогда страна стала преимущественно исламской. Именно тогда чужаки – арабы, индийцы, китайцы, португальцы, испанцы – стали во все большем количестве наводнять портовые города, которые выстроились в одну большую морскую улицу, идущую от Малаккского пролива на западе через Яванское море к «карманным океанам» – морям Банда, Тиморскому, Арафурскому – на востоке. И именно тогда эти города, каждый из которых управлялся (в той мере, в какой он вообще управлялся) местным султаном или раджей – вчерашним племенным вождем, – боролись между собой за региональное господство: Ачех, Малакка, Джохор на западе; Бантен, Чиребон, Демак, Джепара, Тубан, Гресик в центре; Тернате, Тидоре, Амбон, Макасар на востоке. Огромный торговый узел (который, разумеется, выходил за пределы архипелага и включал материк и Филиппины) связывал народы друг с другом и, связывая их, одновременно усиливал их разобщенность.
Но морская торговля на дальних расстояниях, как и выскочки и марабуты в Марокко, не ограничивается шестнадцатым веком. По известному изречению одного голландского историка62, такая торговля является в Индонезии «исторической константой», во многом сродни климату. Она играла важную роль в индианизации значительной части архипелага примерно с пятого века. В семнадцатом веке она привлекла Голландскую Ост-Индскую компанию, которая тогда была крупнейшей торговой компанией в мире и искала перец, мускатный орех, гвоздику и сапановое дерево63. Торговля играла центральную роль в организации колониальных плантаций (сахар, кофе, табак, каучук, чай) голландцами в девятнадцатом и двадцатом веках, когда компании больше не существовало. И она продолжается сегодня, когда экспорт – теперь, разумеется, большей частью промышленный (нефть, древесина, бокситы, олово), международный и управляемый из Джакарты, – обеспечивает почти пятую часть национального дохода64, являясь ключевым звеном многих вещей. Но важно даже не постоянство присутствия международной торговли, а постоянство или по крайней мере долговременность ее воздействия: усиление и без того интенсивного регионализма страны.
Торговля не только усилила этот регионализм, а не снизила его, как можно было бы ожидать, учитывая распространенный космополитический взгляд на торговлю; она также усилила, а не снизила крайнюю несбалансированность его формы. Сегодня этнические яванцы составляют около половины населения страны, а оставшуюся часть делят между собой семь или восемь умеренно больших групп и буквально сотни мелких – схема ядра и периферии, которая, судя по всему, существовала на протяжении большей части истории архипелага.
Индийская цивилизация – Боробудур, батик, оркестр гамелан, театр теней – достигла расцвета на Яве. Центр торгового узла шестнадцатого века находился на ее северном побережье, несмотря на то что наиболее прибыльные грузы приходили из других мест. Голландцы основали там штаб-квартиру, сначала – своей Компании, затем – своей колонии. Подъем национализма и революция против голландцев в основном происходили там. И сегодня Ява и яванцы остаются, несмотря на активное стремление правительства скрыть этот факт и периодические попытки, иногда насильственные, изменить его, осью жизни всей страны. Яванское противопоставление Джава и себеранг («то, что напротив», «противостоящее», «противоположное») может быть, как и большинство народных категорий, упрощением более сложной схемы и местной точкой зрения. Но, как и большинство народных категорий, оно схватывает, как все выглядит на самом деле.
Индонезийские националисты всегда воспринимали эту ситуацию как наследие колониализма, результат преднамеренного разрушения древнего единства согласно принципу «разделяй и властвуй». Но это скорее следствие влияния меркантильного империализма на древнюю раздробленность согласно принципу «объединяй и управляй». Если французы были вынуждены «умиротворять» Марокко шейх за шейхом, то голландцы были вынуждены собирать Ост-Индию народ за народом в серии крайне ожесточенных и в некоторых случаях длительных этнических войн: против амбонцев, тернатцев и гованцев65 в семнадцатом веке; против яванцев в семнадцатом, восемнадцатом и девятнадцатом веках; против минангкабау в 1830-х годах; против ачехцев с 1873 по 1904 год; против бугийцев, балийцев, тораджей и различных мелких групп в первом десятилетии двадцатого века. Объединив архипелаг под своей гегемонией, что заняло около двух столетий, голландцы превратили конкурентное разнообразие, в котором Ява играла значительную роль, в иерархическое разнообразие, в котором Ява играла верховную роль.
К 1925 году, когда Нидерландская Ост-Индия достигла своего faux apogée, эта структура этнической идентификации «Ява-и-все-прочие» уже полностью закрепилась. Только северо-восток Суматры, где концентрировалось выращивание табака и каучука (и половина работников были яванцы, нанятые по контракту66), приближался к Яве по степени внимания голландцев, их присутствия и распространения той формы жизни с бильярдом, вистом, опахалами и rijsttafel67, которую практикующие ее плантаторы, солдаты и государственные служащие называли indisch68. Благодаря почти двумстам сахарным предприятиям69 – опять же, вероятно, самым передовым в мире, – из которых каждое засевало восемьсот-девятьсот гектаров (десятая часть всех пахотных земель) и где работало около четырех тысяч европейцев и индо70 и, в разгар сбора урожая, около семисот пятидесяти тысяч яванцев, а также десяткам принадлежавших голландцам плантаций чая и кофе, на которых трудились местные жители, культурная, политическая и демографическая диспропорция между Явой и остальной частью архипелага была огромной, странной и, казалось, вечной.
Для национализма, несмотря на то что некоторые его ключевые деятели были минангкабау, переселенные с Западной Суматры (они, в любом случае, вскоре потерпели поражение в борьбе за власть, развернувшейся после обретения независимости), основным полем битвы тоже стала Ява, а ключевыми фигурами в ней – яванцы. Главным из них был, конечно же, Сукарно, сын школьного учителя, который начал свою деятельность в качестве активиста в 1920-х годах, которого в период Депрессии более или менее держали (какое-то время – буквально) под контролем голландцы, который вновь вышел на сцену при поддержке японцев во время оккупации и во время последующей революции стал героем-президентом республики. Здесь были массовое движение, массовый лидер и массовые эмоции, которые держались после обретения независимости достаточно долго, пятнадцать или двадцать лет, чтобы предопределить ключевые элементы политического дискурса – популизм, борьбу, единство и революцию, – элементы, которые, сколь бы по-разному их ни понимали (одни считают, что их исказили, другие – что облагородили), по-прежнему преобладают даже сейчас, когда движение и его лидер сошли со сцены (исчезли ли эмоции, сказать однозначно нельзя).
Массовые убийства 1965 года тоже были, конечно, большей частью яванскими, даже внутрияванскими71; конфликт был не между народами, а внутри одного народа, и на кону стояло символическое основание – исламское, яванское, гражданское или популистское, – которое должно скреплять «Яву» и «себеранг». С тех пор история республики была поделена – самими индонезийцами и вслед за ними иностранными наблюдателями – на «Старый порядок» при Сукарно, время романтического национализма, дрейфа влево и финальной катастрофы, и «Новый порядок» при Сухарто, время господства армии, правления чиновников и кажущегося постоянства. Но как бы ни различались стиль, тон, политика и методы двух лидеров и сколь бы противоположны ни были созданные ими режимы по духу и последствиям, между ними гораздо больше преемственности, чем готовы признать их сторонники.
И здесь снова можно видеть преемственность политической задачи, которая в данном случае заключается в собирании в единый порядок различных народов, которых в разной степени настигли более крупные исторические каузальности – не только торговля или колониальное господство, но и религия (ислам, католическое и протестантское христианство, индуизм, буддизм), развитие (образование, здравоохранение, связь, урбанизация) и идеология (национализм, марксизм, либерализм, традиционализм). То, что политика суку, примирения сообществ друг с другом, всех их – с Явой, а Явы – с собой, остается в центре практик управления, гарантируется не просто множественностью групп, культур, языков, рас и социальных структур, но и глубиной различий между ними – в размере, значимости, расположении, богатстве, сложности и мировоззрении. То, чего Сукарно пытался добиться посредством риторики, харизмы и мистики революции, Сухарто пытается добиться посредством солдат, технократии и ритуальных чествований революции: сдержать раскол, вносимый культурными различиями, гордостью, соперничеством и весом.
Возможно, Сухарто это удается лучше; по крайней мере, пока он не потерпел столь драматичного поражения. Но если и так, то это следствие создания идеологических инструментов и институтов насилия взамен страсти, цветистости и призывов. Превращение сукарновских, в значительной степени декларативных и глубоко яванских, «пяти пунктов», Панчасила, в официально упорядоченную и официально насаждаемую гражданскую религию, создание объединенной государственной партии и превращение армии (теперь примерно на восемьдесят процентов состоящей из яванцев) в универсальное политическое орудие позволили Сухарто – опять же лишь пока – достичь того, о чем его предшественник мог только мечтать: распространения яванизма за пределы Явы, стирания различий и с