Олигер Николай Фридрихович
Постоялец
Николай Олигер
Постоялец
Выдалось лето непогожее. За полтора месяца времени маленькую бумажку с объявлением о сдаче внаймы комнаты много раз мочило дождем, трепало ветром, а потом сушило и коробило изредка проглядывавшим, но все же горячим солнышком. Чернила размазались, вокруг заржавевших гвоздиков расплылись по бумаге рыжие кружочки. С левого нижнего гвоздика бумажка сорвалась совсем.
Квартирный хозяин, слесарь Провидов, возвращаясь вчера вечером с работы, заметил, что объявление давно уже пора переменить на новое. После ужина оторвал от издавна залежавшейся тетрадки почтовой бумаги пол листика, отомкнул баночку с чернилами, вытер об жесткие черные волосы перышко и приготовился писать.
Жена в это время что-то очень усердно хлопотала по хозяйству, гремела посудой, без надобности мазала по столу пыльной тряпкой. Долго старалась не замечать, чем занят муж, потом не выдержала.
-- Пиши, пиши... Тоже писатель выискался!
-- Так, ведь, надо же! -- примирительно сказал слесарь и еще раз вытер об голову перышко.
-- Еще бы не надо... Говорила тебе -- не бери большую квартиру. Кому надо из порядочных комнату снимать в этакой трущобе? Вот и сиди теперь, подавай каждый месяц девятнадцать...
-- Квартира не так чтобы большая! -- менее примирительно возразил Провидов. -- Только что кухня и комната. А больше ничего и нет...
-- С твоим заработком как раз впору в одной кухне жить. Кухню-то мы за семь целковых имели бы не хуже этой. А комната что? Сарай, а не комната! За нее меньше десяти и взять никак невозможно.
-- Понятное дело, невозможно. Даже с мягкой мебелью. Можно и двенадцать взять! Вот нам и обойдется кухня в ту же семерку. И все-таки не по углам живем, а как порядочные хозяева.
Жена бросила тряпку в угол, за печку, остановилась перед слесарем, уперши руки в крутые бока.
-- Взять? А кто даст-то, когда тут все рвань одна селится, уголочники? За тройку в месяц норовят с хозяйским горячим... Теперь у нас что же? Лавочнику еще с прошлого месяца задолжали девять с полтиной, Смирнов твой тоже который раз приходит, свою пятерку выпрашивает... Это как? Из каких покрывать будем?
-- Вот, комнату сдадим и покроем. Очень просто! Как новую бумажку повешу -- сейчас клюнет. Уж ты поверь!
-- Так я тебе и поверила, обормоту...
-- Не хочешь -- не верь. С меня не убудет. Но только по углам мотаться я тоже не согласен. Я не кто-нибудь, а слесарного цеха мастер! Ко мне тоже иногда порядочные люди время провести приходят. Как же я их буду в углу-то принимать?
-- А лавочнику девять пятьдесят? Скоро и верить не будет больше. Не найдешь ты тут хорошего постояльца и не найдешь! Хоть сто бумажек развесь.
Жена стояла сердитая, крепкая, вся раскрасневшаяся и горячая от досады. Слесарь посмотрел на нее искоса и, хотя ничего не мог возразить против ее справедливых доводов, вдруг почему-то весело улыбнулся. Потом сказал, протягивая руку для ласки:
-- И ядреная же ты у меня... Ну, и вообще... Не баба, а огонь.
Жена нетерпеливо отстранилась.
-- Все жили, как люди! А теперь нет постояльца и нет. Стало быть уже стих такой. И надо подешевле квартиру искать. Только и всего.
-- Для меня-то очень уж удобно! Фабрика под боком... Потерпим, Настасья.
-- Нет на это моего терпения! Этот месяц отживем и съедем. Отроду еще в долгах не живали.
-- Говорю -- обойдется. Все вы бабы -- ядовитое зелье. Муж пришел с работы, устал, его бы приласкать да помиловать хорошенько, а она на него зубы вострит... Нехорошо, Настасья... Ей Богу!
Слесарь Провидов был упрям и настойчив, и любил чувствовать себя главой в доме, но сегодня на него нашло мягкое настроение. Может быть, потому только, что Настасья стояла так близко и так красиво разрумянилась. Дописав объявление, слесарь помахал бумажкой в воздухе, чтобы поскорее просохли чернила, потом встал и пошел на улицу. По дороге ущипнул жену так, что та вскрикнула и в отместку больно ударила его по руке.
-- Ну и баба! -- усмехнулся Провидов, потирая ушибленное место. -- Крепкая баба!
Под воротами, при мерцающем свете фонаря, укрепил новое объявление на место старого. Старую бумажку сердито смял в комок и бросил на дорогу.
-- Провались, проклятая! Может, вся и незадача из-за того, что такая несчастливая попалась... Ну-ка, теперь с легкой руки!
В глубине души, однако, плохо верил, что новое объявление поможет. И, возвращаясь к жене, прикидывал, какие можно найти новые пути для сокращения расходов. Но все выходило в обрез, копейка в копейку. "Если постоялец не найдется на этой неделе -- придется опять перебираться в одну комнату с варистой печкой, -- да еще сжиматься во всем, чтобы выплатить наросшие за полтора месяца долги. А тут еще как раз приближаются именины". Провидов любил хорошо праздновать именины. Сам он происходил из духовного звания и в этот день приглашал к себе всех почетных родственников. "Можно было бы упросить хорошего постояльца на это время немножко потесниться и именинное угощение устроить в его комнате, с мягким диваном, занавесками и двумя картинами в золотых багетах".
-- Плохи наши делишки, Настасья! -- сказал слесарь, когда вернулся в кухню. -- Но ты, однако не унывай. Авось выкрутимся... И что-то я так смекаю, что нам уже и спать пора.
Пока квартиранта не было, спали на его кровати, -- широкой, полутораспальной. Лежать на ней было тепло и мягко, а клопов из деревянных спинок и, ножек Настасья только что старательно выварила.
Слесарь лег первый, а жена долго еще прибиралась, потом убрала голову на ночь, разделась и задула огонь. Шарила в темноте руками, чтобы добраться до постели. Провидов поймал ее за руки, притянул к себе и крепко обнял.
-- Любишь?
-- Чего еще там...
Для видимости отбивалась от ласк мужа с притворно недовольным видом. Но скоро сдалась, ответила жарким объятием, от которого у слесаря голова пошла кругом.
-- Ах ты, цыганенок мой... Миленький...
На другой день слесарь ушел на работу, как всегда, рано утром. И уходя, еще раз посмотрел на новое объявление.
"Как будто ничего, -- забористо вышло. Выручай!"
* * *
Около полудня того же дня неторопливо вышагивал по улице человек средних лет, невысокий, щупленький, с проседью и слегка сутуловатый. Изредка останавливался, смотрел направо и налево, помахивал тросточкой и шел дальше. Добрался так и до новенького объявления и тут задержался подольше. Внимательно прочел все от начала до конца, затем отступил на несколько шагов, окинув взглядом весь дом, вернулся к объявлению и прочел еще раз. И тогда только решительно направился во двор, отыскал номер квартиры и постучался.
Настасья заметила его, еще когда он был на улице. Успела скинуть передник, расправила подоткнутую юбку, ополоснула грязные руки.
-- Это у вас сдается чистая и светлая комната.
Наниматель выглядел солидно, -- только лицо у него было какое-то серое, а голос звучал сиповато. Ответила торопливо:
-- У нас, у нас! Посмотреть желаете?
-- Затем и пришел. Других жильцов не имеется?
-- Помилуй Бог! Только я с мужем. И детей у нас нету. Комната самая спокойная.
-- Мне спокойную и надо. У меня служба такая, что днем отдых нужен. Так я и люблю, чтобы все было тихо.
Осмотрел комнату так же внимательно, как читал объявление, даже заглянул под мягкий диван, -- не накопилось ли пыли. Настасья стояла у порога и, замирая, ждала.
Наниматель крякнул, потом сел на диван, заложил нога на ногу.
-- Ничего, помещение для меня подходящее. Мне, главное, чтобы днем было совсем спокойно. Я, видите ли, служу в типографии, метранпажем при газете. Должность солидная и хорошо оплачивается, но требует ночного труда. Так что на работу я ухожу вечером, а днем сплю. Понимаете?
-- Понимаю. У нас вам очень хорошо будет. Такого покоя в другом месте нигде не найдете.
-- С мужем-то не ссоритесь? Драк не бывает?
-- Зачем же? Мы мирно!
Наниматель посмотрел на Настасью, сощурив глаза. Скользнул взглядом по ее пухлой, еще совсем девической груди, по округлым, стянутым тонкою юбкой, бедрам. И как будто даже порозовело слегка серое лицо.
-- А какая будет цена?
-- Цена, конечно... Сами видите, какая комната... И удобства... -- Со стесненным сердцем выговорила самую большую цифру, на какую только решилась: -- Пятнадцать надо бы взять...
Испугалась, как бы наниматель не ушел сейчас же, и торопливо скинула:
-- Для хорошего постояльца разве только... рубль, например!
-- Дороговато. Место неважное здесь. Если бы я не ради тишины...
Вгляделся в Настасью еще пристальнее. Встал с дивана, подошел почти вплотную. Та подалась назад, но только чуть-чуть, чтобы не обидеть.
-- Давно ли замужем-то, молодушка?
-- Второй год уже пошел.
-- Оно и видно! Свеженькая вы... Как ягодка. Так какая же последняя цена-то будет?
-- Четырнадцать. Меньше никак нельзя.
-- Дороговато и четырнадцать! Ну, да уж для взаимного уважения...
Слегка тронул Настасью за плечо, ухмыльнулся. Губы от этой улыбки сделались дряблые, мокрые, и Настасье стало немножко противно. Едва сдержала брезгливую гримасу, когда наниматель спросил прыгающим, ласковым голоском:
-- Уважать-то будете меня или как?
-- По человеку и почет.
-- Разумеется, молодушка! Это вы можете иметь в виду, что жалованья я побольше любого чиновника получаю. Мог бы и целую квартиру содержать, и не делаю этого единственно из скромности и любви к покою. Но если кто меня уважит, то и я наградит умею. Экие щечки-то у вас!.. Так я и задаточек оставлю, -- а завтра же пораньше перееду... Супруг непьющий у вас? Чем занимается?
-- Мастер по слесарной части. Он смирный очень. Если и выпьет когда, в самый большой праздник, так сейчас спать ложится. Человек такой, что все хвалят. И вы довольны останетесь.