-- Уж там посмотрим! Грубый они народ -- слесаря, плотники. Вот я -- при газете. Все равно, что литератор. Служу народному просвещению и сам достаточно просвещенный человек...
Настасья приняла задаток, проводила нанимателя до самых ворот, потом смотрела ему вслед, пока он не завернул за угол. Вздохнула и покачала головой, потом отряхнула то плечо, за которое брались холодные серые пальцы.
У Провидова случилось на заводе маленькое столкновение с инженером, начальником мастерской. Поэтому домой он явился мрачный, шел опустив голову и даже не взглянул на объявление, которым так интересовался вчера вечером. Все под тем же впечатлением недавно пережитой обиды принялся за ужин, выхлебал две тарелки вкусных разогретых щей, поел картошки с постным маслом и луком. Вздыхал.
-- Куда ни плюнь -- одни неприятности... Хоть петлю надевать впору! И есть еще такие бабы, которые шпыняют.
-- Да я хотя бы рот открыла! Вижу -- сидит человек волком, -- и молчу.
-- Я не про сейчас! Я про вообще говорю... Что-то ты очень уж сытно накормила меня сегодня. Даже дыхание спирает.
-- Вот, попробуй: не облегчит ли?
Вынула из какого-то тайничка бутылку с пивом, усмехаясь тихонько, поставила ее перед слесарем.
-- Ого! Что за праздник такой? Или нежданное наследство выскочило?
Настасья наполнила мужу стакан, пригубила сама, погрузив губы в белую холодную пену. И, чтобы продлить удовольствие, ответила не сразу.
-- Ты так-таки ничего и не видел разве?
-- Мало ли что я видел! Только хорошего мало во всем этом.
-- Бумажка-то твоя -- еще с утра за печкой лежит.
-- Неужели сдала?
-- Еще как сдала-то...
Рассказала подробно, кто приходил утром, как снимал комнату, как говорил о себе, что получает больше любого чиновника. И одет очень чисто, как настоящий барин. С такого не придется плату клещами вытягивать. Когда кончила, слесарь и сам еще расспросил обо всем, что упустила из виду Настасья. Справился между прочим, стар ли или молод.
-- Так, какой-то... Середка на половинку!
Настасья почему-то отвернулась, сделала вид, что очень занята мытьем посуды. Провидов посмотрел на спину жены с некоторым подозрением.
-- Целыми днями, значит, будет дома сидеть? Так! Все хорошо, а вот уж это мне не нравится.
Настасья быстро выпрямилась, махнула рукой так, что с посудной мочалки полетели во все стороны сальные брызги.
-- Дурак ты отпетый, вот что! Нужен он мне очень, этакий мокрогубый! У меня только та и печаль была, что сам-то он мне вовсе не понравился. Тля какая-то серая, а до баб -- сразу видно, что большой охотник.
-- Ну, вот! -- почесал за ухом Провидов. -- По-моему и выходит, что плохо... Чего же ругаешься-то?
-- Так неужели я себя соблюсти не смогу... от этакого... Я его, в случае чего, одним пальцем раздавить могу, как клопа! Ну, а что приставать будет -- уж это верно. И не люблю я, когда пристают.
Провидов немного подумал и сказал успокоительно:
-- Вам тоже мерещится иной раз, чего и нету совсем. Если он человек солидный, то не позволит себе какого-нибудь охальства. А что ты себя соблюдешь -- это я понимаю. Не из плохого дома взята... Задаток-то большой дал?
-- Пятерку. Как перейдет -- остальные.
-- Хорошее дело. Стало быть, долгов скостим маленько.
Когда пиво было допито, слесарь заглянул в снятую новым жильцом комнату, помялся на одном месте, у порога. И, словно нехотя, процедил сквозь зубы:
-- Солидный человек не будет приставать. А если пошутит когда, то и стерпеть можно. От шутки не станется... Четырнадцать рублей ведь... На полу не подымешь! Как раз уравнение финансов.
-- Да коли бы не это... Мне все равно, пускай подсунется: обломаю кривые ножки!
* * *
Метранпаж переехал, как обещался, на другой день рано утром, едва только Провидов успел уйти на работу. Вещей у него оказалась целая, с верхом накладенная, подвода: два сундука больших, третий поменьше, гардероб под красное дерево, умывальник с золотыми разводами, зеркало в хорошей раме, лампа, книг четыре связки, книжная этажерка и еще много разной мелочи. В просторной комнате сделалось даже тесновато, когда все это расставили по местам. А один большой сундук пришлось-таки поместить в кухне. Отпустив ломовика, постоялец, при помощи Настасьи, долго еще наводил порядок и когда, наконец, все было готово, с некоторой гордостью спросил: нравится ли?
Настасья смотрела на уставленную книгами этажерку, на переддиванный столик, украшенный лампой под широким абажуром с цветами и майоликовыми пепельницами, на переполненный всяческой одеждой гардероб, -- и не совсем благоприятное впечатление, произведенное вчера новым постояльцем, начало постепенно сглаживаться. Тем более, что сегодня метранпаж вел себя совсем скромно, не улыбался отвисающими губами и не заигрывал. Попросил только самоварчик и, основательно напившись чаю, залег спать.
Настасья осторожно хозяйничала в кухне, старалась не стучать посудой, даже ходила на цыпочках. Хотела с самого начала показать постояльцу, что он не ошибся в выборе квартиры и что здесь, действительно, ему будет хорошо и спокойно.
Метранпаж спал крепко, посвистывал носом. Проснулся только около шести часов, умылся у своего умывальника с золотыми разводами и пошел в кухмистерскую обедать. Вернулся почти в одно время с Провидовым и, вежливо расшаркиваясь, представился хозяину:
-- Счастлив познакомиться: газетный метранпаж Ледорезов!
Слесарь торопливо вытер об полу пиджака потную ладонь и крепко, с чувством, пожал протянутую ему руку.
-- И я с своей стороны... Уже имел удовольствие слышать от супруги... Дай Бог в мире пожить, да подольше.
-- Я надеюсь! -- убежденно сказал метранпаж. -- Я, знаете, человек постоянный. И корни пускаю крепко, конечно, если почва благоприятная.
-- Почва у нас -- сами увидите.
Когда слесарь поужинал, Настасья поставила самовар, сбегала в лавочку за полфунтом вишневого варенья и пригласила постояльца откушать вместе, для первого знакомства. Метранпаж сейчас же согласился и, со своей стороны, тоже вынес угощение: коробочку эйнемовского печенья.
Хозяева первое время конфузились и только усиленно угощали, а постоялец занимал разговором. Сначала расспросил обстоятельно о том заводе, где работал Провидов, узнал, трудна ли работа и хорошо ли идут дела у завода. Потом перешел на свою газету, а с газеты -- на иностранную политику. Провидов любил побеседовать о политике и потому тоже скоро разговорился. И был приятно поражен, когда узнал, что такой образованный и почтенный человек во многом одних с ним мнений. Обоим не нравились войны и беспорядки, и оба предпочитали тихую и мирную, хотя бы и самую скромную жизнь.
-- У меня все эти беспорядки за горбом сидят! -- показывал на свой коротко подстриженный затылок слесарь. -- Обещали разные горлодеры золотые горы, а на поверку вышел шиш с маслом, да еще хорошая трепка на придачу. До сих пор, понимаете, оправиться, как следует, не могу после всех этих забастовок! А из-за чего все? Если человек о собственном благе и покое заботится, то ему не следует бунтами заниматься. Это только для разных голоштанников хорошо, которым все равно терять нечего!
Ледорезов поддакивал и кивал головой, и опять переходил на какие-нибудь греческие события, и тут тоже они во всем сходились.
Слесарь, наконец, не выдержал.
-- Что это мы все чаю, да чаю... Такого постояльца и пивом угостить не грех, Настасья! Скомандовала бы ты парочку-другую... Под политику-то очень даже гладко выйдет...
-- Пьянства не терплю, но против умеренного и своевременного употребления ничего не имею! -- согласился метранпаж. -- Однакоже под непременным условием: так как сегодня мое новоселье, то я и угостить должен. Я даже и сам сходить могу, чтобы не утруждать хозяюшку.
Немного поспорили, но кончилось тем, что Настасья взяла у Ледорезова денег и принесла две пары. Метранпаж пил и посматривал на часы: серебряные с золотой накладкой и толстые, как кастрюля...
-- Куда торопитесь? -- убеждал размякший Провидов. -- Дело не зверь, в лес не убежит!
-- И очень даже убежать может! Я над метранпажной частью -- самый главный и готовлю номер к окончательному выпуску. Без меня там никак не обойдутся, и если даже я опоздаю, то могут произойти тысячные убытки от несвоевременного выпуска.
Когда пиво было распито и язык устал от разговоров, расстались друзьями. Слесарь опять долго и крепко жал руку постояльца, горячо уверял его в своей горячей преданности.
-- Очень рад, очень рад! -- сказал Ледорезов. -- Теперь уже я знаю, что мы хорошо уживемся.
Надел хорошее новенькое пальто, шляпу-котелок, взял тросточку с выделанной на рукоятке голой девицей и ушел в типографию.
Укладываясь спать, слесарь еще долго, по инерции, продолжал говорить, потом заворчал на жену:
-- Так оно и есть, как я полагал! Одно бабье воображение. Таких людей днем с огнем поискать надо, а она надумала невесть что. Разумеется, человек еще не такой старый и к тому же холостой, так что по женской части должен кой-какие грехи иметь, но тебе-то от этого никакого убытка не получится.
Жена сдавалась.
-- Да я и ничего уж! Хотя, по правде... Змеиный он какой-то... Никак ты ему в душу не заглянешь. Что ему ни скажешь -- со всем соглашается, а сам себе на уме.
-- И пива сразу же выставил. При его содержании, ему все равно, что плюнуть -- четыре-то бутылки:
-- Имущества у него всякого очень много! Нам и в сто лет не нажить столько.
Слесарь подумал, потом сказал загадочно:
-- Может случиться, что если проживет он у нас долгое время и, как человек, видимо, не очень здоровый, помрет... И если он человек одинокий и особо близких не имеет... Очень просто, что и завещание отпишет!
Настасья повернулась к мужу своей горячей, крепкой спиной.
-- Спи уж лучше, обормот! Однако, не развезло ли тебя с двух-то бутылок?
Так и зажили, мирно, аккуратно и спокойно. Ночью метранпаж работал, днем спал, а по вечерам читал книжки или беседовал со слесарем. Снабжал своими книгами и Провидова, но тот больше только перелистывал чистенькие, ровно обрезанные странички, потому что насчет чтения едва спр