— Никогда не думал, что вы такие трусы, — сказал жених. — Честное слово, я не кусаюсь.
Кто-то хихикнул, кто-то засмеявшемуся дал тумака.
— Ну, идите сюда, — притопнул на крыльце жених.
И Тишка, самый доверчивый, первым вылез из сугроба, в котором лежал. Жених веником охлопал с него снег.
— Тебя как зовут?
— Тишка.
— А меня Пётр Ефимович. — Жених протянул Тишке руку. — Не замёрз? Погреться не хочешь?
Ну, тогда потянулись из укрытий и другие.
Он всех повёл в дом, попросил, чтобы дали ребятам чаю, а сам то одного, то другого спрашивает:
— Тебя как зовут? А тебя?..
— Ты в каком классе? А ты?..
— Ага, в третьем… А ну-ка, расскажи мне стихотворение Тютчева «Нивы сжаты, рощи голы…».
— Как это не учили? Марфа Игнатьевна, — обратился он к учительнице третьего класса. — Учили наизусть Тютчева? Учили… Врать, ребята, нехорошо.
— Ну, а ты мне определи падеж существительного вот в этом предложении… Нет, неправильно. С какими предлогами дружит дательный падеж? Не знаешь? А кто знает?
Задом, задом — и все выскользнули за дверь да домой. Никаких окон больше не надо. Один Тишка замешкался, потому что сел пить чай. Так жених ему «за смелость» сунул в карман яблоко и пообещал:
— Ну, с тобой-то мы ещё в школе встретимся. У тебя долгий путь…
Слава богу, у Тишки учительницей Мария Прокопьевна, но с четвёртого класса и он может попасть к Пете-Трёшнику. Правда, Алик Макаров и у Петра Ефимовича умудряется получать пятёрки. А тоже вот пугает Петей-Трёшником:
— Петя-Трёшник, Петя-Трёшник…
Пётр Ефимович такой же человек, как и все.
— Никакого я Трёшника не боюсь, — заявил Тишка.
Алик покровительственно улыбнулся:
— Правильно, Тихон, раньше времени паниковать не надо.
Славка, конечно же, не преминул вставить своё.
— Это Тишка-то не паникёр? — спросил он и сам же ответил: — Да ещё какой паникёр! Он же и сюда с какой паникой прибежал…
Алик предостерегающе поднял руку:
— Не надо, Вячеслав, Тихон исправится.
Тишка послушно кивнул, а Алик снизошёл пояснить своё заключение:
— Он пока не изучал историю революционного движения. Не знает о необратимости исторического развития общества.
Тишка, ничего не поняв, вылупил на умничающего Алика глаза. Да и Славка — по всему было видно — не больно-то разбирался в высоких словах, но поддакивал Алику:
— Вот именно… Ну, конечно… Естественно…
А Алик между тем развивал свою мысль:
— Народ Чили уже не повернуть на капиталистический путь, хоть палачи убили чилийского президента и заключили в концентрационные лагеря тысячи коммунистов и Генерального секретаря Коммунистической партии Чили Луиса Корвалана… Их победа временная. Историю вспять не повернуть…
Алик размахивал руками и ходил по избе, печатая шаг.
— И из их затеи ничего не выйдет, — Алик разрубил рукой воздух. — Корвалана освободят.
Тишка и верил ему, и сомневался.
— Но его же двадцать второго марта будут судить, — сникше прошептал он, уже зная, что от суда ничего хорошего не дождёшься: у чилийцев суд царский — чего ему хунта прикажет, то он и сделает.
— Дорогой Тихон, — заложил Алик руки за спину. — За это время можно организовать миллион побегов.
— Ка-а-ких побегов? — задохнулся надеждой Тишка.
— Вот я и говорю, что ты не знаешь истории революционного движения, — важно пояснил Алик. — Дзержинский из царской ссылки убегал? Убегал. Знаменитый революционер Камо устраивал прямо из-под носа жандармов побеги своих товарищей из тюрем? Устраивал.
— А ка-а-ак? — не унимался Тишка.
Славка слушал Алика, тоже разинув рот. Алик видел это, задирал нос выше и ещё чётче печатал шаг.
— Существуют разные способы — и перекидные верёвочные лестницы, — перечислял он, — и подкопы под тюремные стены, и каким-нибудь образом переданные заключённым напильники для перерезания металлических решёток на окнах…
— Каким каким-нибудь образом? — Тишка весь подался к Алику, но тот ушёл от прямого ответа.
— Ну-у, — пожал он плечами. — Это зависит от конкретных условий… Ты, Тихон, не беспокойся, чилийцы сами найдут способ выручить Корвалана. Уже кое-кого удалось спасти. В газетах называли ряд счастливых имён… — Алик попытался эти имена вспомнить, закрыв ладонью глаза: видно, свет мешал ему как следует сосредоточиться. — У них непривычные для нас имена, трудно запоминаются. Я, конечно, могу в бумагах найти. Меня Петя-Трёшник заставлял проводить политинформацию…
— Так и у вас было? — обрадовался Тишка.
— Ну, мы же не отстаём от жизни, — улыбнулся Алик. — Но мы старшеклассники… И проводим эти классные и внеклассные часы сами… О Корвалане, к примеру, было поручено мне.
Он подошёл к книжной полке — книг у него было набито втугую — и пробежался взглядом по корешкам:
— Кажется, над книжками клал… A-а, вот же, — Алик достал лист, на который была наклеена какая-то картинка. — Вот я показывал портрет дедушки Лучо, нарисованный одним из заключённых в фашистской тюрьме.
Тишка дрожащей рукой взял тетрадный листок с наклеенным на него рисунком.
Корвалан сидел на кровати, закутанный в одеяло, и читал книгу. Чёрная кепочка была надвинута на лоб до очков. Тишка разглядел на Корвалане пиджак и свитер — и почувствовал, какой ходод в камере.
— Они же его заморозят, — чуть не всхлипнул он.
Алик величественно успокоил его:
— Все революционеры прошли через такой ад…
Тишка прочитал под рисунком стихотворение:
От Сантьяго до жаркой пустыни,
Вдоль бескрайних морских берегов,
К счастью тянутся люди простые,
Разорвавшие цепи оков…
(Из чилийской песни «Венсеремос»).
Оков на Корвалане не было видно, но художнику могли и не разрешить их рисовать. Тюрьма есть тюрьма.
— А это он в каком лагере? — спросил Тишка.
Алик не знал.
— А в каком он сейчас сидит?
— Ты знаешь, я не задавался этим вопросом. Знаю, что он сейчас в женском монастыре, который переделан в тюрьму.
А вот Мария Прокопьевна знала. Даже Тишка запомнил, что Луис Корвалан уже более полугода находится в монастыре «Три тополя», расположенном на окраине города Сантьяго, чилийской столицы. Но Тишка не стал Алика раздражать своими познаниями. Пускай заблуждается, что он один умный. А то скажи, так опять выставят Тишку за дверь. Алик уже забыл о тех счастливых именах, которые хотел назвать Тишке, а Тишка после рисунка загрустил ещё больше: Корвалан на рисунке сосредоточенно читал книгу, а значит, о побеге ему никаких намёков от революционеров не было. До суда же осталось совсем немного…
— Ой, что и будет… — вздохнул он.
Славка тут же воспользовался его вздохом:
— Опять ударился в панику!
Нет, они не знали того, что знала о Корвалане Мария Прокопьевна, иначе бы так не бодрились.
Документы, письма, свидетельства очевидцев
«Поздно ночью 11 сентября 1973 года чилийцы увидели на экранах своих телевизоров военную хунту. В полном составе. Трёх генералов и одного адмирала. Людей с каменными лицами над прусскими воротничками парадных мундиров. С блестящими в свете «юпитеров» погонами. При всех регалиях. С пустыми, тупо глядящими в телевизионные камеры глазами.
Их мало кто знал в стране. Их имена были неизвестны чилийцам. Их голоса слышали разве что офицеры на штабных совещаниях или солдаты на плацах во время парадов.
Узурпаторами назвал Луис Корвалан генералов, захвативших власть в Чили. Он не побоялся их так назвать, глядя в лицо тюремщикам, которые грозили ему смертью. «Кто они, эти господа, чтобы угрожать мне! — воскликнул руководитель чилийских коммунистов. — Я ответствен только перед трудящимися».
Из газет.
«Его взяли в двух шагах отсюда, взяли в доме одной моей подруги 27 сентября, через две недели после путча. Сантьяго был завален убитыми, стреляли и ночью и днём. Тогда я подумала: вот и его убили…»
Из рассказа Лили Кастильо де Корвалан, жены Генерального секретаря Компартии Чили.
«27 сентября, около четырёх часов пополудни, мы услышали шум машин на улице. Через окно третьего этажа я увидела, как военные, подъехавшие на автобусах, оцепляют наш квартал.
Мы сидели в полной тишине. В дверь застучали. Женщина, жившая внизу, крикнула: «Сеньоры нет дома, и сына её тоже нет. Сеньора ушла и ещё не вернулась».
Наконец они ушли. День был мрачный, начался проливной дождь.
Минут через пятнадцать солдаты вернулись. Они взяли у соседей лестницу, влезли на наш балкон, выломали двери, разбили окна.
Прибыли они опять на армейских автобусах. Военных было человек пятьдесят или больше, все с автоматами. Когда они влезли через окно, я сидела на кровати.
Они спросили: «Вы что, не слышали, как мы стучали? А если слышали, то почему не открыли дверь?» Я сказала, что слышала шум и очень испугалась. Поэтому не открыла.
Корвалан перешёл в другую комнату. Меня заставили спуститься вниз и открыть дверь офицеру.
Когда я вернулась, Корвалан был совершенно спокоен. Он попросил у меня свой чемоданчик и плед. Затем неторопливо уложил вещи, хотя нас подгоняли, толкали автоматами, держали под прицелом. В квартире было человек тридцать военных, они простукивали стены, рылись в вещах и книгах, открывали ящики. Наконец нас посадили в автобус и отвезли в школу войск связи. Здесь нас разделили.
Мы там находились довольно долго, часа два или три.
Потом нас вывели на улицу и на другом автобусе отвезли в военное училище Бернардо О’Хиггинса.
Шёл проливной дождь, наступила ночь. Нас держали во дворе. Наконец появился полковник Флооди. Высокомерным тоном он заявил, обращаясь к Корвалану: «Значит, вы скрывались, преступник?..»
Корвалан держался твёрдо и на крики и оскорбления этого офицера отвечал с достоинством, уверенностью, большой выдержкой.