Мы пересекли широкую Банбери-роуд и двинулись вниз по улице Сент-Маргарет мимо высоких домов с красивыми садами и деревьями, затенявшими тротуар. Потом мы петляли по узким улочкам, где дома прижимались друг к другу, как листочки в своих ячейках. Когда мы свернули на улицу Обсерватории, папа постучал трубкой о забор, сунул ее в карман и посадил меня себе на плечи.
— Скоро ты станешь слишком большой для моих плеч, — проговорил он.
— Я уже больше не буду малявкой, когда вырасту?
— Тебя так Лиззи называет?
— И так, и капусткой, и Эссимей.
— Малявка — мне понятно, Эссимей — тоже, но почему она тебя зовет капусткой?
Капустка всегда сопровождалась объятиями или теплой улыбкой, и мне это слово почему-то казалось вполне уместным.
Наш дом находился посредине улицы Обсерватории, сразу же за углом улицы Аделаиды. Когда мы дошли до входной двери, я посчитала вслух: «Раз, два, три — у этого дома замри!»
У нас был старый дверной молоток из меди в форме руки. Лили нашла его в ларьке с безделушками на Крытом рынке. Папа сказал, что молоток был потускневшим и поцарапанным, а между пальцами забился речной песок, но он почистил его и прикрепил к двери в день их свадьбы. И вот сейчас он достал из кармана ключ, я наклонилась вперед, накрыла руку Лили своей и постучала четыре раза.
— Никого нет дома, — сказала я.
— Сейчас будут.
Папа распахнул дверь, и я пригнулась, когда он переступал порог.
Он опустил меня на пол, поставил сумку на комод и подобрал с пола письма. Я прошла за ним по коридору на кухню и села за стол ждать, пока он приготовит ужин. Трижды в неделю к нам приходила горничная, чтобы убираться, готовить и стирать нашу одежду, но в тот день ее не было.
— Я стану прислугой, когда вырасту?
Папа встряхнул сковороду, чтобы перевернуть сосиски, и посмотрел на меня.
— Нет, не станешь.
— Почему?
Он снова встряхнул сосиски.
— Трудно объяснить.
Но я ждала ответа. Папа тяжело вздохнул, и складки между его бровями стали еще глубже.
— Лиззи повезло, что она стала служанкой, а для тебя это было бы неудачей.
— Не понимаю.
— Я так и думал.
Папа слил воду с гороха, размял картофель и выложил все на тарелки с сосисками. Сев за стол, он сказал:
— Для разных людей, Эсси, прислуживание имеет разное значение, в зависимости от их положения в обществе.
— Все эти значения попадут в Словарь?
Складки между бровями разгладились.
— Заглянем завтра в ячейки, хорошо?
— А Лили смогла бы объяснить значение прислуживания? — спросила я.
— Твоя мама объяснила бы тебе все на свете, — ответил папа. — Но без нее мы должны полагаться на Скриппи.
На следующее утро, прежде чем разобрать почту, папа приподнял меня, чтобы я заглянула в ячейку со словом прислуживание.
— Давай посмотрим, что мы там сможем найти.
Я с трудом дотянулась до ячейки. В ней лежала целая пачка листочков. Слово прислуживание было написано на самом верхнем из них, а чуть ниже него: разные значения. Мы сели за сортировочный стол, и папа разрешил мне развязать шнурок, которым были скреплены листочки с определениями. Они были разделены на четыре маленькие стопки, у каждой из которых был свой заглавный листочек со значением слова, предложенным кем-то из самых опытных помощников доктора Мюррея.
— Эдит собирала их, — сказал папа, раскладывая листочки на столе.
— Тетя Дитте?
— Она самая.
— Значит, она лекси… лексиграфа, как ты?
— Лексикограф. Нет, но она весьма образованная дама. Нам повезло, что работа над Словарем стала ее хобби. Она постоянно присылает доктору Мюррею новое слово или его определение.
Каждую неделю тетя Дитте присылала письма и нам. Папа зачитывал их вслух, потому что они касались в основном меня.
— Я тоже ее хобби?
— Ты — ее крестница, а это куда важнее, чем хобби.
На самом деле тетю Дитте звали Эдит, но, когда я была совсем маленькой, я с трудом выговаривала ее имя. Тетя сказала, что я могу называть ее, как мне нравится. В Дании ее бы звали Дитте. «Дитте, сладостей хотите?» — придумала я рифму и больше никогда не звала ее Эдит.
— Теперь давай посмотрим, какие определения Дитте дала слову прислуживание, — сказал папа.
Многие цитаты описывали работу Лиззи, но ни одна из них не объясняла, почему прислуживание для нас имеет разное значение. В последней стопке не было заглавного листочка.
— Это дубликаты, — объяснил папа, помогая мне читать слова.
— Что с ними будет? — спросила я. Но ответить он не успел, потому что дверь Скриптория открылась и вошел один из помощников доктора Мюррея, на ходу завязывая галстук, как будто только что его накинул на шею. Он завязал его криво, а потом еще и под жилет забыл спрятать.
Мистер Митчелл посмотрел через мое плечо на листочки, разложенные на столе. Темная прядь волос упала ему на глаза. Он откинул ее назад, но масла для волос было слишком мало, чтобы удержать ее на месте.
— Прислуживание, — прочитал он.
— Лиззи прислуживает, — сказала я.
— Да, это так.
— Но папа говорит, что для меня будет неудачей стать служанкой.
Мистер Митчелл посмотрел на папу. Тот пожал плечами и улыбнулся.
— Когда ты вырастешь, Эсме, я думаю, ты сможешь делать все, что захочешь, — ответил мистер Митчелл.
— Хочу стать лексикографом.
— Ну что же, это хорошее начало, — сказал мистер Митчелл, указывая на листочки.
В Скрипторий вошли мистер Мейлинг и мистер Балк, обсуждая слово, о котором они спорили накануне. Потом пришел доктор Мюррей в черной широкой мантии. Я переводила взгляд с одного мужчины на другого и старалась определить их возраст по цвету и длине бород. У папы и мистера Митчелла они были короткими и темными, а у доктора Мюррея седеющая борода доходила до верхней пуговицы жилета. Длина бород мистера Мейлинга и мистера Балка была средней. Раз они все уже пришли, мне пора исчезнуть. Я залезла под стол и стала ждать падающие листочки. Очень хотелось, чтобы меня нашло еще одно слово. Но этого не случилось. Впрочем, когда папа отправил меня к Лиззи, мои карманы не были пустыми.
— Еще один секрет, — сказала я, показав Лиззи маленький листочек.
— Можно ли мне разрешать тебе выносить секреты из Скриппи?
— Папа сказал, что это дубликат. Там есть еще один такой же листок.
— Что тут написано?
— Что ты должна прислуживать, а я — вышивать, пока какой-нибудь джентльмен не захочет на мне жениться.
— Правда? Тут так написано?
— Наверное.
— Тогда мне нужно научить тебя вышивать.
— Спасибо, Лиззи, не надо, — ответила я. — Мистер Митчелл сказал, что я смогу стать лексикографом.
В последующие дни я, как обычно, помогала папе разбирать почту, а затем залезала под стол и ждала падающих слов. Но когда они падали, их сразу же подбирал кто-то из помощников. Через несколько дней я забыла, что нужно поджидать слова, а через пару месяцев забыла и о сундуке под кроватью Лиззи.
Апрель 1888
— Туфли? — спросил папа.
— Блестят, — ответила я.
— Чулки?
— Подтянуты.
— Платье?
— Чуть-чуть короткое.
— И узкое?
— Нет, в самый раз.
— Уф! — сказал папа, вытирая лоб.
Он посмотрел на мои волосы.
— Откуда их столько взялось? — пробормотал он, приглаживая мою шевелюру своими большими неуклюжими руками. Рыжие кудри скользили у него между пальцев, и он пытался их поймать, но у него все равно ничего не получалось: только зацепит одну прядь, другая выскочит. Я стала хихикать, и папа развел руками.
Из-за моих волос мы опаздывали, но папа сказал, что сейчас так модно. Когда я спросила, что значит «модно», он объяснил, что это важно для одних и совершенно не волнует других и что это относится ко всему — от шляп и обоев до опозданий на праздники.
— Нам нравится быть модными? — спросила я.
— Нет, не очень.
— Тогда нам лучше поспешить, — я взяла его за руку, и мы помчались по улице. Немного запыхавшись, мы прибежали в Саннисайд уже через десять минут.
Парадные ворота были украшены буквами А и B разных форм и цветов. На прошлой неделе я часами раскрашивала свои буквы и теперь была рада видеть их среди тех, которые разукрасили дети доктора Мюррея.
— Мистер Митчелл пришел. А он модный? — спросила я.
— Ничуть, — папа протянул ему руку, когда тот приблизился.
— Сегодня большой праздник, — сказал он папе.
— Да, долгожданный.
Мистер Митчелл опустился на колени, и мы оказались с ним лицом к лицу. Сегодня он нанес достаточно масла для волос, чтобы они правильно лежали.
— С днем рождения, Эсме!
— Спасибо, мистер Митчелл.
— Сколько тебе исполнилось?
— Шесть лет. Я знаю, что этот праздник не для меня — он в честь букв А и В, — но папа сказал, что мне можно съесть два куска торта.
— Все верно, — он достал маленький сверток из кармана и протянул его мне. — Что за праздник без подарков? Это тебе, юная леди! Возможно, ты будешь раскрашивать ими букву С перед своим следующим днем рождения.
В свертке была маленькая коробочка цветных карандашей, и я улыбнулась мистеру Митчеллу. Когда он вставал, я посмотрела на его ноги. Один носок у него был черный, а другой — зеленый.
Под ясенем накрыли длинный стол, и выглядел он так, как я себе и представляла: белая скатерть, тарелки с едой и стеклянная чаша с пуншем. С ветвей ясеня свисали цветные ленты, и людей было больше, чем я смогла сосчитать. «Никто не захотел быть модным», — подумала я.
Недалеко от стола младшие сыновья доктора Мюррея играли в салки, а девочки прыгали через веревку. Если бы я подошла, меня бы тоже пригласили играть — они всегда так делали, — но веревку я держала неуклюже, а во время прыжков все время сбивалась с ритма. Они бы меня подбодрили, и я бы попробовала еще раз. Но разве приятно прыгать через веревку, если ее постоянно кто-то задевает? Я смотрела, как Хильда и Этельвин крутили ее в такт считалочке. Росфрит и Элси держались за руки и прыгали все быстрее и быстрее, подстраиваясь под нарастающую скорость сестер. Росфрит было четыре года, а Элси была всего лишь на несколько месяцев старше меня. Их белокурые косы летали вверх-вниз, словно крылья. За все время, что я наблюдала за девочками, они ни разу не сбились с ритма. Я дотронулась до своих волос и поняла, что заплетенная папой коса распустилась.