Весь следующий год я держалась подальше от Скриптория. Лиззи забирала меня из школы Святого Варнавы, кормила обедом и отводила обратно. После школы я читала книги или занималась письмом в тени ясеня, за кухонным столом или в комнате Лиззи в зависимости от погоды. Я притворилась больной, когда праздновали выход второго тома, в который входили все слова на букву С, в том числе count и counted.
В день моего двенадцатилетия папа сам забрал меня из школы. Когда мы проходили через ворота Саннисайда, он взял меня за руку, и мы вместе пошли в Скрипторий. Там никого не было, кроме доктора Мюррея. Увидев нас, он подошел поприветствовать меня.
— С днем рождения, юная леди, — сказал он и серьезно посмотрел на меня поверх очков. — Тебе ведь двенадцать исполнилось?
Я кивнула, но его глаза по-прежнему изучали меня.
Мое дыхание сбилось. Мне хотелось убежать от его мыслей, но я была слишком большой, чтобы спрятаться под столом.
— Твой отец говорит, что ты хорошо учишься.
Я ничего не ответила, а доктор Мюррей указал на два готовых тома, стоявших за его письменным столом.
— Ты можешь пользоваться этими томами в любое время, когда тебе нужно. Если ты не будешь к ним обращаться, значит, мы стараемся напрасно. Слова на другие буквы станут доступны в отдельных брошюрах, как только мы их напечатаем. Кроме того, — он снова посмотрел на меня, — ты должна просить отца помочь тебе искать слова в ячейках. У тебя есть вопросы?
— Что значит обращаться? — спросила я.
Доктор Мюррей улыбнулся и взглянул на папу.
— Давай вместе поищем значение этого слова, — предложил он.
Вместе с поздравительной открыткой Дитте прислала мне листок с одним словом, которое она сама назвала избыточным.
— Что значит избыточный? — спросила я у папы, когда он надел шляпу.
— Лишний, — ответил он, — то, что тебе не нужно.
На листке было написано слово на букву B: brown[11]. Простое и скучное слово, на мой взгляд. Не потерянное, не брошенное, а просто избыточное. Скорее всего, папа написал Дитте о том, что я украла листочек из Скриптория. Тетино слово я положила в карман.
В школе я целый день думала о нем. Мои пальцы то и дело касались листочка, и мне бы хотелось, чтобы оно было более значимым, но выбросить я его не могла. Дитте назвала его избыточным. Наверное, мне нужно добавить его в список требований к листочкам для сундука, который придумала Лиззи.
После обеда я пришла в Саннисайд и сразу отправилась в ее комнату. Лиззи там не было, но она разрешала мне приходить туда в любое время. Я вытащила сундук из-под кровати и подняла крышку.
Лиззи вошла в комнату как раз в тот миг, когда я доставала листочек из кармана.
— Это подарок Дитте, — сразу объяснила я, чтобы она не хмурилась. — Тетя прислала мне его ко дню рождения.
Хмуриться Лиззи перестала, но потом она что-то увидела, и ее лицо застыло. Она смотрела на кривые буквы на внутренней стороне крышки сундука. Я вспомнила, с какой злостью царапала их — слепой и эгоистичной. Когда я повернулась к Лиззи, по ее щеке текла слеза.
Я чувствовала, как у меня в груди надувался шар, сдавливая внутренние органы, нужные для того, чтобы дышать и говорить. «Прости, прости, прости», — хотелось мне закричать, но я не могла издать ни звука. Лиззи подошла к столику и взяла булавку.
— Почему? — спросила она.
Тишина. Я не нашла слова, которые имели бы смысл.
— Что тут хоть написано? — спросила она. В ее голосе смешались гнев и разочарование. Я надеялась, что гнев победит, что меня отругают за ужасный поступок и после бури наступит штиль.
— «Словарь потерянных слов», — пролепетала я, не отрывая глаз от гвоздя в половице.
— «Словарь украденных слов» больше подходит.
Я подняла голову. Лиззи смотрела на булавку так, как будто в ней было что-то, чего она раньше не замечала. Нижняя губа у нее дрожала, как у младенца перед плачем. Когда мы встретились глазами, ее лицо сникло. Такой же взгляд был у папы в тот день, когда он поймал меня с поличным. Такой взгляд, как будто она узнала обо мне что-то неприятное. Значит, победил не гнев, а разочарование.
— Это всего лишь слова, Эсме.
Лиззи подняла меня с пола и усадила на кровать рядом с собой. Я сидела как каменная.
— Эта фотография — все, что у меня осталось от матушки, — сказала Лиззи. — Она на ней не улыбается, и я думаю, что ее жизнь всегда была тяжелой, даже до того, как появились мы, ее дети. Но потом ты нашла булавку, — она покрутила ее, и разноцветные бусинки слились вместе. — Я почти ничего не знаю о маме, но это украшение помогает мне представлять ее счастливой и знать, что в ее жизни было что-то красивое.
Я подумала о фотографиях Лили, которые висели у нас по всему дому, об одежде, которая все еще хранилась в папином шкафу, о синих конвертах. Я вспомнила об истории, которую Дитте рассказывала мне каждый день рождения. Моя мама была словом, написанным тысячу раз, а мама Лиззи — словом, оставшемся всего лишь на двух листочках. И к одному из них я отнеслась как к избыточному.
Сундук так и стоял открытым, и я посмотрела на слова, нацарапанные на крышке. Потом взглянула на булавку. Несмотря на кривизну, она по-прежнему была изящной по сравнению с грубой ладонью Лиззи. Теперь и мне нужно было доказать свое существование.
— Я приведу ее в порядок, — пообещала я и протянула руку, надеясь выпрямить булавку одной силой воли. Лиззи отдала ее и стала наблюдать за моими стараниями.
— Годится, — сказала она, когда я наконец сдалась. — А кончик можно сделать острым с помощью точильного камня.
Шар в груди лопнул, и поток эмоций хлынул наружу. И слезы, и всхлипы, и извинения: «Прости, прости, прости!»
— Я уже простила, капустка моя! — Лиззи обнимала меня, пока рыдания не закончились, гладила по голове и качала на руках, как будто я была маленькой, хотя я уже почти переросла ее. Когда я успокоилась, Лиззи положила булавку рядом с портретом своей матери. Я встала на колени на жесткий пол, чтобы закрыть сундук. Пальцы скользнули по буквам — грубым и неровным, но вечным: «Словарь потерянных слов».
В тот день мистер Крейн отправился домой раньше всех. Он заметил меня под ясенем, но не сказал ни слова и не улыбнулся. Подойдя к своему велосипеду, он повесил сумку на спину и перекинул ногу через сиденье. Пачка листочков вывалилась из сумки и упала на землю позади него. Мистер Крейн ничего не заметил, а я его не окликнула.
В пачке было десять скрепленных листочков. Я положила их в книгу, которую читала, и вернулась под дерево.
Слово distrustful[12] было написано на верхнем листке небрежным почерком мистера Крейна. Он дал ему определение: полный недоверия к себе или другим; неуверенный в себе; сомнительный, вызывающий подозрения, скептичный. Я не знала, что значит скептичный, и просмотрела все цитаты, чтобы понять значение слова. «Distrustfull miscreants fight till the last gaspe»[13], — писал Шекспир.
Я спасла эти листочки от ночного ветра и утренней росы. Я защитила их от халатности мистера Крейна. Он и был тем, кто вызывает мало доверия.
Я вытащила один листочек из пачки. В нем стояла цитата, но не было ни автора, ни названия книги, ни даты. Такой листок отправили бы в корзину. Я сложила его и спрятала в туфлю.
Остальные листочки я положила обратно в книгу. Когда колокола Оксфорда пробили пять, я пошла в Скрипторий.
Папа сидел за столом один. Повсюду были разложены книги и листочки, а он склонился над страницами и не замечал моего присутствия.
Я нащупала в кармане книгу, вытащила листочки и подошла к столу мистера Крейна, чтобы добавить их к бардаку, который на нем царил.
— Что это она делает?
Мистер Крейн стоял на пороге Скриптория. Его лицо было трудно разглядеть в лучах вечернего солнца, но сутулые плечи и грубый голос не оставляли сомнений.
Папа испуганно поднял голову, затем он увидел листочки под моей рукой.
Мистер Крейн подошел к столу и потянулся к моей ладони, словно собираясь отшлепать по ней, но, увидев, что она изуродована ожогом, он вздрогнул.
— Это недопустимо, — заявил он, поворачиваясь к папе.
— Я нашла их, — сказала я мистеру Крейну, но он даже не взглянул в мою сторону. — Я нашла их у забора, где вы оставляете велосипед. Они выпали из вашей сумки, — я посмотрела на папу. — И сейчас я возвращала их на место.
— При всем уважении, Гарри, ей не следует здесь находиться.
— Я хотела положить их на место, — повторила я, но меня как будто не видели и не слышали. Никто из них мне не ответил. Никто из них на меня не посмотрел.
Папа глубоко вздохнул и чуть заметно покачал головой.
— Я сам разберусь, — сказал он мистеру Крейну.
— Конечно, — ответил тот и забрал свои листочки.
Когда мистер Крейн ушел, папа снял очки и потер переносицу.
— Папа!
Он вернул очки на их обычное место и посмотрел на меня. Отодвинув стул от стола, он похлопал по коленям, приглашая меня присесть.
— Скоро умещаться не будешь, — сказал он с улыбкой.
— Он уронил их. Я сама видела.
— Я тебе верю, Эсси.
— Тогда почему ты ничего не сказал?
— Слишком трудно объяснить, — вздохнул папа.
— А слово для этого есть?
— Слово?
— Слово, которое объяснит, почему ты ничего не сказал.
Папа улыбнулся.
— На ум приходит дипломатия. Еще компромисс и смягчение.
— Мне нравится смягчение.
Мы вместе поискали это слово в ячейках.
СМЯГЧАТЬ
«Снисходительность может смягчить ярость самых лютых преследователей».
Дэвид Юм, «История Англии», 1754
Я задумалась.