– Могу и обидеться, лукавая.
– Если тебе угодно.
Она поклонилась, изображая деву из высшего общества, которых считала плохими актрисами, упорно не желающими покидать сцену, пока каждый в зале не удостоит их похвалой. Работа обязывала ее знать правила приличия, обычаи и традиции богачей, но все это было ей чуждо – или она хотела, чтобы так оно и было. Освободившись из-под гнета одного рабства, вскоре Вив угодила в лапы иного, но ей не следовало так уж корить себя за это. Все мы были чьими-то рабами, однако смотреть в глаза хозяина так, как Вив, решался не каждый.
– Что-то он затих, – кивнул я на дверь.
– Он за двумя дверьми. Всегда по вечерам уходит в дальнюю комнату, чтоб никто не мешал, вот и не слышно.
– Не надоело?
Вивиан нахмурилась, угрожающе сверкнув узорами.
– Ну, знаешь, – принялся объяснять я, – тень, с кинжалом в руке скользящая меж городами и государствами, любит солнце, но теряет очертания среди каменных стен.
– Тут… мило, – пожала плечами наемница. Мои брови мгновенно взлетели. В словах не слышалось сарказма. – Таскаться за ним повсюду, конечно, утомительно, но платит он щедро, а я давно хотела передохнуть.
– Передохнуть? – усмехнулся я. – Если бы я в твоем возрасте ушел на покой, то знали бы обо мне в одной Ателле, а в списке моих достижений числился бы только взрыв лаборатории да пара драк. Сколько тебе? Девятнадцать?
– Двадцать пять, – почти обиженно поправила она.
– А, ну… логично. Иначе в нашу первую встречу тебе было бы лет десять, а дети в этом возрасте редко бывают так искусны в отбирании жизней.
– Мне было тринадцать, когда я сбежала от первого господина. А имя, что тебе известно, взяла только в шестнадцать – за пару месяцев до того как повстречала одного гнусного чародея на крошечном ноксианском острове.
Я смутно припоминал, что мы уже говорили о ее прошлом, иначе бы я не знал, что ей пришлось убить человека, державшего ее в качестве прислуги с привилегиями. Тонкая, красивая, испуганная – мечта любого тирана, склонного к порицаемым видам чувственного наслаждения. В ее родных краях Лейфта почитали с особой преданностью, и девочка, воспитанная в таких традициях, просто не могла отвергнуть того, кто всеми силами пытался убедить ее в их крепкой связи. Не могла, пока поблизости не оказался нож, а рука не дрогнула, движимая нестерпимым гневом.
– И как же тебя звали прежде?
– Даже не пытайся, – с вызовом бросила Вив. – Ты не выговоришь.
– Я способнее, чем кажусь.
Чуть наклонившись вперед, наемница сверкнула самодовольной улыбкой – и мое сердце замерло бы, если бы я хоть иногда чувствовал, что оно еще бьется.
– Аламийесейха Онвуайтейгу, – медленно, по слогам произнесла она. – Повторить?
Хмыкнув, я поднялся на ноги и махнул рукой, давая понять, что все же переоценил свои силы.
– И во сколько лет ты сама научилась это выговаривать?
Вивиан рассмеялась, но ничего не ответила. Ее веки то и дело норовили опуститься, и я наблюдал, как кудри пружинили, как бы отталкиваясь от стены, когда она к ней прислонялась. Разглядывать украшенное золотыми узорами лицо было даже приятно – в ее компании я не тянулся за маской, едва услышав шутливый выпад.
Я почти симпатизировал Вивиан, как почти дорожил Птичкой или почти уважал Тристрама: казалось, будто я имитировал чувства, заставлял себя их испытывать, но на самом деле не понимал, что должно за ними стоять. Зато знал, что если встанет выбор между моей жизнью и их, то непременно предам любого, и что никто из них не поступит иначе. Естественные порывы у всех едины, и это успокаивало.
И все же в Вив было что-то, что нравилось мне искренне: бойкость, самостоятельность, бесстрашие и прикрытое беспринципностью желание выжить. Дети вроде нее обязательно справлялись с обрядом Посвящения, поступив в Ателлу, и имели сравнительный успех, даже если не могли похвастаться большими амбициями. Детям вроде нее я всегда страшно завидовал.
Но прошли годы, и злость притупилась, вновь вспыхивая лишь при виде Холдена, ведущего себя так, словно он благоразумнее и порядочнее меня.
Свернув за угол, я не сделал более и шагу по коридору – так уж вышло, что я бывал в покоях короля, а потому мог наведаться в них без спроса. Как и сказала Вив, главная комната пустовала. В ней не горело ни единой свечи, и мне пришлось вызвать крошечный огонек, чтобы тот вторил шагам, иначе я в следующую же секунду споткнулся бы о ножку кровати и во всеуслышание объявил о своем бесцеремонном проникновении. Дверь в дальнюю комнату была закрыта – и, я полагал, даже заперта, – но, подойдя вплотную, можно было уловить тихие отзвуки льющейся по ту сторону музыки.
Его голос – по моему мнению, слишком хриплый для пения – тихо следовал за песней лютни. Было в этом что-то странным образом очаровательное: несгибаемый, внушающий страх король запирался по ночам, чтобы в одиночестве насладиться музыкой. Скрываться было незачем, но, должно быть, он не просто не хотел добиваться благосклонности подданных таким способом – он не желал ее вовсе.
Я занес руку для стука, но в последний миг передумал, шагнув в темноту портала, за которым меня ожидала уже ставшая родной перина. Той ночью я так и не понял, послышалось ли мне, что потревоженный король успел открыть дверь, чтобы поймать пронырливого посетителя с поличным.
Ателла, 692 год от Седьмого Вознесения
– Ты не можешь так поступить!
Тристрам взволнованно ходил кругами по опустевшему классу, некогда бывшему одним из моих любимых мест в чародейской школе. Обучение закончилось совсем недавно. Несколько месяцев, данных нам для принятия решения о дальнейшем пути, тоже подходили к концу. Большинство учеников разъехались, намереваясь для начала помочь деревням, в которых выросли, но я не мог последовать их примеру – места, где я предположительно родился, уже не существовало на карте.
– Прошу, не делай этого, Эгельдор.
– Разве у вас есть вариант получше?
– Тысячи, – заверил Тристрам, деловито складывая руки на груди. – И ни один из них не связан с Маркусом, Краарис забери его душу, Азиором.
Я пожал плечами, не слишком впечатлившись размытым аргументом. По правде говоря, Тристраму нечего было мне предложить, помимо перспективы остаться в чародейской башне и помогать с обучением новичков… но подобное место уже занял Холден, а я был убежден, что не выдержу больше ни дня в его обществе.
Подумав об этом, я невольно хмыкнул. Порой меня забавлял факт, что детские обиды сумели перерасти в такую ошеломляющую ненависть, от которой я был не в силах избавиться. Тристрам бы ужаснулся, узнав об истинном размере тьмы, что клубилась внутри меня. А вот Маркус… казалось, он был таким же – одиноким, высокомерным, отстраненным. И, если верить слухам, ничто не трогало его душу. Я хотел обрести и это.
– Я не спрашивал разрешения, – наконец поднял я взгляд. Учитель вздрогнул от звука моего голоса. Пышные брови сдвинулись к переносице, и я почти услышал негодующий возглас, но губы его остались плотно сжатыми. – Просто решил поставить тебя в известность. Как друга.
Странно было называть так человека, который много лет воспитывал и наставлял меня, но глубоко внутри я всегда желал это сделать – хотя бы раз в жизни одарить кого-то столь значимым словом.
– Друга… – вздохнул Тристрам. – Тогда и ты послушай меня как друга. Останься. Дай мне немного времени, и я найду при каком-нибудь дворе чародея, что сможет взять тебя под крыло. Не хочешь торчать в Ателле – пожалуйста, выбирай любую из дорог. Но, Эгельдор, пойдешь за ним – и от твоей души ничего не останется.
Я поднялся из-за стола, за который сел скорее по привычке, и окинул комнату долгим, внимательным взглядом. Тристрам знал, что он меня не удержит, это не удавалось ему и прежде. Но надежда, коей всегда горел его взгляд, и абсолютно беспричинная вера в то, что я был тем, кем он хотел бы меня видеть, не позволили мне вспылить после первого же протеста. Я не знал, встречусь ли с учителем вновь. Хотел запомнить Тристрама таким, пока звук моего имени не заставлял его испытывать горькое разочарование. И хотел, чтобы он запомнил меня: непослушного подростка, едва ступившего на путь бесчестия и жестокости.
– Знаю, – прошептал я, повернувшись к Тристраму спиной. – Потому и иду.
Бороться с яростью сложно, когда испытываешь ее к самому себе. Я едва сдерживался, чтобы не впечатать собственный кулак в стену – боль обычно приводит в чувства. Но останавливало меня совсем не состояние руки: если вмешается магия, стена может не устоять.
У меня не было вещей, которые хотелось бы взять, поэтому я отправился в кабинет зельеварения – стащить несколько колб и ингредиентов, которые могли понадобиться в первое время, но не продавались в обычной лавке травника. По голове меня за это не погладят, но такого не случалось и в дни, когда я отрабатывал лучше прочих. Традиции – дело серьезное, их не следует нарушать.
Будто бы в подтверждение этого дверь протяжно заскрипела.
– С дороги, – заранее предупредил я, даже не став оборачиваться. Был занят размышлениями о том, почему не взял с собой вторую сумку, ведь одной мне катастрофически не хватало. – Лучше уйди по-хорошему.
– Еще чего.
Меньше всего я хотел, чтобы последнее лицо, увиденное мной в Ателле, принадлежало Холдену.
– Хочешь, чтобы я тебя сдвинул?
– Попробуй, – хмыкнул он. – Только без магии. Посмотрим, на что ты на самом деле способен, ублюдок.
Пришлось аккуратно сложить все, что мне дорого, на стол и лишь затем рвануть к его самодовольной роже. Мы никогда в самом деле не дрались – выпускали пар на занятиях, вызываясь встать в пару и отработать друг на друге заклинания, или препирались словесно, но никакого рукоприкладства. Холден слишком боялся выговора от госпожи директора, я – не хотел пачкаться.