Но Джек на самом деле не знает, что я имею в виду, и это к лучшему.
Я говорю:
– Помнишь шкафчик с арфой? Родители недавно заполучили кое-что интересное. Хотелось бы тебе показать.
Мама много дней, не переставая, вспоминала об исчезнувшем предмете, но затем она нашла кое-что взамен. И в тот момент, когда я увидела эту штуку, тут же вспомнила о Джеке, поскольку я поняла – ему понравится.
Он выглядит застенчивым, как я и ожидала.
Но я не жду ответа, я подцепляю его с пола и шагаю вверх по лестнице, так что он лишь слегка ворочается, поудобнее устраиваясь в моей ладони.
Мы заходит в комнату с быком, и я ставлю Джека на одну из полок в шкафчике, рядом с черной свинкой из черного бархата, что рысит туда-сюда, и отрыгивает серебристые кусочки мрамора. Джек охает и ахает, и свинка осторожно тыкается мягким пятачком ему в ладонь.
– Она кусается? Что она ест? – спрашивает он. – Не одиноко ли ей здесь сидеть?
– Нет. Ничего, и я не думаю.
Столько удивительных вещей в этом шкафчике, таких, что заставляют меня испытывать гордость при одном взгляде: мечи и шлемы людского размера, все из глубокой древности; огромные кубки, что были некогда украдены у великанов, обитавших в глубинах под горой Арарат, но затем возвращены; золотое яйцо, одно из отложенных первыми, корона вся в жемчугах, опять же на человеческую голову, которую моим предкам отдали в знак покорности; мощный кусок древесины, что являлся некогда – так говорят – частью ковчега.
Его, кстати, тоже помогали строить мужчины нашего племени.
Что Джек видит, когда смотрит на эти предметы? Деньги? Славу?
Я вижу полную гордых деяний историю, похороненную и почти забытую.
Джек пробегает пальцами по лезвию одной из сабель и говорит:
– Моему дяде это понравилось бы.
– Не сомневаюсь, – я опускаю его на пол и закрываю шкафчик.
Джек подходит к бронзовому быку, толкается ладонями в его грудь, и ожидающе смотрит вверх. Я поднимаю его на шею статуи, и он ложится на спину, закидывая руки за голову, точно на шезлонге.
Но затем обнаруживает, что нечто упирается ему в лопатки, и оборачивается:
– Это что, засов?
– Хватит вертеться. Ты упадешь.
– А, ерунда... Это я что, лежу на двери? – Джек вскакивает и отходит, чтобы как следует разглядеть прямоугольный люк, что красуется на спине быка. – Замечательно! Нечто вроде сундука, ага?
Если я позволю ему самому открыть дверь, то он точно свалится и сломает что-нибудь.
– Расслабься, – говорю я.
Джек стоит, широко расставив ноги, на охвостье, и наблюдает, как я отодвигаю запор. Едва люк поднимется, он бросается вперед и, даже не глянув внутрь, прыгает туда, в темную пустоту.
– Тут скользко... Ой... – доносится его голос.
– Ты ощущаешь запах крови? – спрашиваю я, поскольку мне интересно.
– Откуда она здесь?
– А, забудь об этом, – я возвращаюсь к мысли о том, что мне нужно сделать.
– Ну так... – его голос звенит натужным весельем: попытка сгладить острую ситуацию. – Надеюсь, что это не тот ящик, где твой папа хранит золотые слитки?
Смех отдается эхом в бронзовом чреве.
Чувствую ли я печаль?
Я нутром ощущала, что все придет к этому, с самого первого момента, еще до того, как поняла рассудком.
Но да, сейчас я испытываю сожаление.
Знание о том, что некое событие неизбежно, не избавляет вас от неприятных эмоций по его поводу.
Я опускаю дверцу на место и запираю ее, плотно, чтобы Джек не смог открыть.
Штука в том, чтобы они доверяли тебе. Ну эти, зверушки.
Да, вскоре страх пожрет каждую из клеточек его тела, но меня не волнует, насколько изменится вкус мяса, станет ли оно более кислым или острым, ведь все затеяно не ради того, чтобы просто набить утробу.
Я подхожу к шкафчику и вытягиваю один из ящиков.
Клянусь, что-то вроде этого ощущают люди, собираясь зарезать гуся, которого откармливали целый год. Но Джек – не гусь, и я – вовсе не человек, я – будущая императрица Северного Полушария, и точно так же, как вор переварил питона и напитался его лютой, не знающей сомнений силой, я должна переварить вора и стать настоящим вождем для своего народа.
Чтобы привести его в новую эру, нужно многому научиться, и это невозможно сделать, трясясь от страха.
Джек бы и сам так поступил.
Я беру коробок спичек, и поворачиваюсь к быку.
Если бы дело происходило в одной из историй для ТВ, то в этот момент я бы изменила свое мнение, вспомнила бы, как много времени мы провели вместе, как Джек помог мне раскрыться, найти себя. Я бы преодолела свой природный инстинкт воспринимать его как существо другого вида, вытащила бы вора из ловушки, мы бы стали друзьями или даже завели бы романтическую интрижку, и никто бы не обратил внимания, что связь между великаншей и человеком обычного размера невозможна хотя бы из-за той же логистики и телесной механики.
Штука в том, что мы не в ТВ. Это жизнь.
Так что я чиркаю спичкой по коробку и поджигаю дрова, сложенные под бычьим брюхом. Я раздумываю над тем, не остаться ли здесь, ведь я в конечном итоге немалым обязана Джеку.
Но я не мазохист, и, наказывая себя, ничего не изменю, так что я решаю, что лучше поработаю над креслом, может быть, даже закреплю кожу на сиденье.
Это поможет мне отвлечься.
Я открываю дверь на лестницу, и в этот момент слышу первый из вскриков Джека.
Много раз я видела, как папа пользуется быком во время больших семейных праздников, когда надо приготовить барбекю, и поэтому знаю, что минут через сорок все будет закончено – перестанут звучать вопли, благодаря особому устройству статуи напоминавшие мычание, прекратит струиться дым из бронзовых ноздрей.
Я закрываю дверь и спускаюсь по лестнице.
На нижней ступеньке меня одолевает легкий приступ дрожи – тут внизу, холодно; или я не чувствую особенной уверенности в том, на что отважилась сегодня, нарушив для начала свой девиз «не есть то, у чего есть лицо»; или я просто ощущаю важность момента.
Так что я говорю себе: «Даже восхождение на Эверест начинается с одного шага». Глядя на то, что предстоит, акт мясоедения можно воспринять как маленькую жертву, принесенную ради общего блага.
И есть в этом определенная красота... в том, что Джек всегда верил, что я способна выйти за пределы себя.
Я сижу рядом с очагом и вытаскиваю кусок кожи, хранящийся у меня с давних пор, с того момента, как я выдубила его после одной из трапез папы. Ясное дело, что мне нужно еще несколько таких же, но этот кусок гладок и мягок, и на нем красуется дурацкая жабья голова.
Как я и сказала – просто неудачный выбор.
Тот парень и я имели время только на короткий обмен репликами, поскольку папа его быстро поймал.
Но все в порядке. «Это круто» – как говорят они там, под облаками.
Поскольку я оказалась достаточно умной, чтобы бросить вниз две сумки с бобами, а не одну. А через сорок минут сила и бесстрашие питона будут циркулировать уже в моих венах.
Мир был однажды нашим.
Фии-фи-фо-фум... возможно, он снова будет принадлежать нам.
Спасибо, Джек. Это кресло для тебя.
«Джек на Бобовом Стебле» встречается с Фаларисом из Агридженто.
Тина Бёрк. Великаны и тираны
Наверняка вы знаете, кто таков Джек, и что произошло, когда он вырастил бобовый стебель до небес. Но в курсе ли вы, честно, кто такой этот Фаларис из Агридженто и чем он знаменит?
О, радуйтесь, что вы никогда с ним не встречались!
Фаларис работал тираном в одном из городов на Сицилии в шестом столетии до новой эры, и его не без основания включают в списки Наиболее Жутких Исторических Персонажей. Его можно представить как квинтэссенцию, представление всех злодеев в миниатюре, со всеми его привычками пожирать детей и жарить врагов в огромном быке из бронзы.
Эмери берет сказочную историю про Джека и смешивает ее со вполне реальной историей Фалариса, и в своем рассказе отлично показывает контраст между негодяями древности и наших дней.
Чтобы понять, о чем я говорю, давайте присмотримся к великанам и тиранам.
По первому впечатлению, история Эмери разрушает многие шаблоны.
Ведя рассказ от лица будущей императрицы, автор помогает читателю увидеть разум великана, самое сердце культуры заоблачного народа. Читатель отождествляет себя с героиней и охотно позволяет себя завлечь, провести по всем ступеням того ужаса, что почти незаметно копится вокруг нее.
И в конце концов этот ужас настигает Джека.
«Джек» предлагает нам сфокусировать взгляд на великане как символе взрослости. Будучи детьми, мы не можем дождаться, когда же наконец вырастем и станем такими же большими, как все остальные!
Но где-то в пути мы перестаем восхищаться и превозносить размер взрослости, и начинаем страшиться той неизвестности, которую она несет.
Великанша Эмери ощущает себя точно таким же образом: она страстно мечтает увидеть мир внизу, под облаками, но она боится настолько, что даже не в силах заглянуть за край собственной тучи.
Джек убеждает ее сделать это, быть храброй, и вся ирония в том, что он не догадывается, чем это обернется для него.
Все сказки так или иначе исследуют борьбу между добром и злом, героями и злодеями. Сказки апеллируют к тому, что нам нравятся счастливые финалы, а пересказы хорошо известных сюжетов обращаются к нашей морали, к ее границам, поскольку они дают нам возможность вступить на непознанные тропы заезженного сюжета.
В древних мифах великаны обычно предстают монстрами, но в современных пересказах они способны на большее, и иногда получают шанс на восстановление репутации.