Холодная, неподвижная грудь под моей рукой.
Синий свет.
Лицо санитара, который говорит, что Закари сломал себе шею.
Голубые глаза, которые смотрят на меня через стекло автомобиля.
– Уже поздно, mji hijo [11]. – Нежные пальцы погладили меня по щеке. – Пойдем. Чтобы не опоздать на самолет.
Подняв глаза, я взглянул в знакомое лицо матери. Темные круги под глазами, а у уголков рта – морщины, которых я прежде никогда не видел. Ее простое черное платье колыхалось в порывах теплого ветра вокруг ее ног.
Я кивнул и снова потянул за галстук. Эта чертова удавка так и норовила вдавить мне адамово яблоко в горло.
– Еще минуту, мам. Я хочу… Я должен…
Но ни чего я хочу, ни что я должен сделать, я не знал. Попрощаться с Закари? Простить его? Простить самого себя? Разозлиться из-за того, что человек, которого я едва знал, теперь лежит в земле с остановившимся сердцем и гниет?
– Не терзай себя, сынок, – тихо сказала мама, словно угадав мои мысли. Она подошла ко мне, нежными пальцами развязала узел на моей шее и забрала ненавистный галстук. – Пусть тебе выпало не так много времени с отцом, но таковы планы Всевышнего.
– Плевать я хотел на его планы! – вырвалось у меня, и мама тут же нахмурилась.
– Сынок, так нельзя говорить.
– Плевать я хотел! Это не Всевышний его прикончил! Закари умер, потому что, мать его, сломал себе шею! Он умер просто так! Ни за что!
Мама распрямила плечи.
– Жизнь принцессы – это не ничто, Кингсли, – сказала она так строго, что я сдержался от следующего едкого комментария, только руки сжал в кулаки, да так крепко, что кости хрустнули.
– Эта девчонка… – начал я, как вдруг услышал свое имя.
– Кингсли?
Я застыл на месте.
Мама обернулась. Ее лицо сделалось еще печальнее, и все-таки она улыбнулась.
– Принцесса, – сказала она и сделала реверанс настолько естественно, как будто всю жизнь только этим и занималась.
Я выдохнул. Во рту снова появился вкус крови, и ощущение холодной пустоты под пальцами – там, где должно было быть бьющееся сердце. Я снова увидел перед собой глаза Евы, они опять смотрели на меня в ужасе. Такие же невыразительные и серые, как асфальт под нашими ногами.
– Извините, что беспокою, мисс Старр. Я просто хотела поговорить с Кингсли минутку, – тихо сказала она.
Мама вопросительно взглянула на меня. Я стиснул зубы и покачал головой.
– No quiero verla [12], – сказал я по-испански.
Мама цокнула языком.
– Конечно, принцесса. А я пока пойду в такси. И если этот осел еще хоть раз на нас бибикнет, засуну ему этот клаксон…
– Мам! – прошипел я, но она только бросила на меня строгий взгляд.
– Sоlо un cobarde no quiere ver, mi hijo [13], – сказала она.
И, одарив принцессу теплой улыбкой, прошептала ей что-то на ухо. Что именно, я не расслышал. Да и не хотел я этого слышать. Я снова взглянул на гроб в земле. Черный лак. Зеленая трава. Голубое небо.
– Привет. – Шепот, не более чем дуновение ветра.
Она подошла ко мне так близко, что можно было коснуться друг друга. Но мы этого не сделали. Я глубоко вздохнул – воздуха по-прежнему не хватало. Как будто галстук до сих пор сдавливал мне шею. Мы стояли и молчали. Птица опять завела свою песню, и у меня руки чесались запульнуть в нее чем-нибудь и прогнать подальше. Прядь черных волос коснулась меня. Не моих волос. Ее. Вопреки своему желанию, я проследил взгляом за прядью к ее обладательнице. Принцесса выглядела бледной. Маленькой. Хрупкой. Но ее взгляд был ясным и светлым. Наши глаза встретились, и у меня моментально пересохло во рту.
– Кингсли, я знаю, что тебе очень больно. Но я хочу – пока ты еще здесь, пока ты еще не сел в самолет, а я знаю, что после этого я тебя уже никогда не увижу – я хочу еще раз сказать тебе, что бесконечно сожалею обо всем, что произошло. И… И что я все равно благодарна за то, что мне довелось познакомиться с тобой. Уверена, сейчас ты так не считаешь, и не знаю, считал ли когда-либо. Но я… я…
У нее на глазах выступили слезы. И я видел, как сильно она старается держать себя в руках и не расплакаться. Ее взгляд опустился к гробу.
– Мне так жаль. Закари столько лет заботился обо мне. Он всегда был рядом. Почти как моя тень.
– А со мной он рядом никогда не был, – хрипло выдавил я.
Она вздрогнула и подняла глаза. По ее щеке скатилась слеза.
– Ч‑что?
Шея у меня затекла и уже начинала болеть, но я все равно снова посмотрел вниз, в могилу. Когда я заговорил, голос мой зазвучал как-то глухо.
– Его никогда не было рядом. Он был рядом с тобой, он жил для тебя и твоей семьи, а теперь вот и умер за тебя.
Я повернулся и взглянул на Еву. В черном платье, бледная, она и правда была похожа на Белоснежку. Услышав мои слова, она стала еще белее.
– Это свидание… – начала она, но я перебил ее, пока комок у меня в груди не забился по новой.
Я бы, наверное, не выдержал, если бы что-то сейчас почувствовал. Что-то кроме ярости и злости, в которых я был зажат, как в тисках.
– Это была моя идея, – сказал я. – Ты ни в чем не виновата. Как бы мне ни хотелось ненавидеть тебя, Эванджелина.
Она вздрогнула, и ее пальцы зарылись в складки платья.
– Неужели ты этого хочешь? Ненавидеть меня? – спросила она дрожащим голосом, и все внутри меня сжалось.
Тело мое выгнулось, потянулось.
К ней.
Нет.
Я глубоко вздохнул. Что ответить на ее вопрос, я не знал.
– Я просчитался, – наконец тихо сказал я. – Не сообразил, не понял, недооценил ситуацию. Я ненавижу самого себя больше всего на свете, но на тебя смотреть не могу. Пожалуйста, прости меня.
Порыв ветра дернул подол ее юбки, и Ева задрожала. Через некоторое время она кивнула. Медленно. В ее глазах появилась твердость, которой до этого не было. Обратив их сияющую синеву в серую муть.
– Ты улетаешь обратно в Нью-Йорк? – спросила она.
Я отвернулся. Запрокинул голову и глубоко вздохнул.
– Нет. В Майами.
– Почему?
Я услышал удивление в ее голосе, и вдруг мне захотелось сделать вид, что я не услышал вопрос, и просто уйти. Просто взять и оставить ее стоять здесь одну. Обвинить ее во всем. Обвинить ее семью. Боль, которую я испытывал, удивила меня даже больше, чем развезнувшаяся внутри меня пустота. И хотелось кого-то в ней обвинить. В первую очередь, Еву. Всю их проклятую королевскую семейку. Чем не идеальная мишень. И мне правда хотелось злиться, орать, обвинять, а главное – оставить все это в прошлом. Но я не мог этого сделать. Поэтому я просто взял и ответил, продлевая эти мгновения с ней.
– Королева предложила мне работу, – тихо сказал я.
Она охнула.
– Здесь, во дворце? – прошептала она.
Я кивнул.
– В качестве компенсации за смерть Закари. Пожизненную должность, хорошее жалованье. Если захочу, через несколько лет смогу занять его место. Королевская семья берет на себя расходы на обучение. Более того, я окончу академию и сам смогу решить, хочу ли я служить королевской семье или нет.
– И ты этого хочешь? – спросила она.
Я не шелохнулся. Ветер скользил по траве, заставляя ее танцевать вокруг моих ног.
– Я собираюсь пройти обучение, – ответил я лаконично.
Я и сам не знал, соглашусь ли работать на королевскую семью. Единственное, что я знал наверняка – Закари выбил для меня место в академии своего друга. Это последнее, что он пытался для меня сделать. А я лишился всего. Впереди только пропасть. Ни один университет меня не примет. Друзей в Нью-Йорке не осталось. Ничего.
– Я поеду в Майами, – повторил я.
Я и сам еще не до конца в это верил.
– На сколько?
– На два года. Может, и дольше. А может, и меньше, если решу бросить учебу. Не знаю. Я сейчас вообще ничего не знаю.
Я почувствовал прикосновение к своей руке и посмотрел вниз. Хрупкие пальцы сомкнулись вокруг моей руки. Бесконечно нежно она прислонила голову к моему плечу.
– Они отправляют меня обратно в Англию, – сказала она так тихо, что я едва ее понял. – На случай, если мы больше никогда не увидимся, я хочу, чтобы ты знал: ничего лучше того поцелуя я в жизни не испытывала. Я надеюсь, ты сможешь меня простить, а самое главное – сможешь простить самого себя. Думаю, Закари не хотел бы, чтобы ты страдал. Я уверена, он хотел бы, чтобы ты был счастлив – и неважно, где, когда и с кем.
Медленно подняв голову с моего плеча, она робко улыбнулась и поцеловала меня в щеку. Ее губы прикоснулись ко мне лишь на мгновение, но все мое тело завибрировало, как вода, в которую бросили камень.
– До свидания, Кингсли, – прошептала она, отстраняясь. Ее губы улыбались, но глаза оставались серыми и неподвижными. Она отвернулась, и волосы ее взметнулись на ветру. Ее тонкая фигура двинулась прочь, петляя среди могил, и с каждым шагом, отдаляющим ее от меня, пустота внутри меня становилась все чернее.
Часть 2
Два года спустя. Великобритания.
«Бертон Агнес Холл».
Высокие каблуки моих черных лакированных туфель громко клацнули, когда я распахнула дверь в зал заседаний школьного совета. В лицо хлынул поток сигаретного дыма, запах лосьона после бритья и алкоголя. Стены здесь были обиты панелями из темного дерева, в окно с готическим витражом, бросая на темно-бордовый ковролин солнечные блики, светило утреннее солнце. Это помещение было одним из немногих, куда не ступала нога никого из преподавательского состава. Никогда. Это помещение принадлежало только президенту школьного совета «Бертон Агнес Холла» и самому совету. Здесь, внутри, царили свои законы. И свои запахи.
Я сморщила нос, оценивая степень разрушений. Рин Камасаки, казначей совета и член Японского императорского дома, единственный, кто все еще был одет, сидел на одном из диванов и листал журнал. Его семья возглавляла японскую армию, а также несколько крупнейших технологических компаний в мире. Рядом с ним, на бильярдном столе валялся еще