[Из открытых источников]
– Жена пусть теперь руководит.
– Сталин!
– А не Троцкий?
– Сам ты Троцкий!
– Вот беда какая, братцы!
– Задвигалось! Привезли! Привезли!
– Да уж его днем привезли. Это семь часов, доступ открыли.
Затесавшегося в разговоры у костра Алексея Викторовича приняли в свои, и какие-то красноармейцы, заранее занимавшие очередь, через час провели его вместе с собой в Колонный зал Дома союзов под вишневым знаменем с надписью: «Революция живет». Как обычный гражданин Советского Союза, он прошел мимо утопавшего в цветах гроба, увидел желтоватый шар головы, чуть вытянутую вперед левую руку и сжатую в кулак правую. Лицо выражало удивление: «Что это я? Жил, жил да и помер!» У гроба стояли кавказский красавец Сталин во френче и с обмотанным горлом (видать, простудился), изнуренный Дзержинский, заплаканный Калинин, толстощекий и самоуверенный Каменев, взъерошенный Зиновьев, ясноглазый подтянутый Рыков. В углу Крупская вытирала лицо огромным платком. Оркестр заунывно играл «Вы жертвою пали в борьбе роковой». Какая-то женщина из вереницы упала в обморок, подбежал Фрунзе, помог поднять. Молодой рабочий остановился, и никак не могли его сдвинуть с места:
– Уйду, а он как раз и встанет!
Выйдя из Дома союзов, Алексей Викторович нахлобучил на голову свой треух и, поймав лихача, быстро домчался на санках до Гагаринского. Дома поужинал, стал пить чай, как вдруг у подъезда зазвенел колокольчик. Выглянули в окно – стоит черный «рено».
– Ну все, Маня, это за мной, – похолодев, произнес Щусев.
Нагрянувший посланец объявил:
– Товарищ Щусев, за вами послали.
– С вещами? – обреченно спросил академик.
– Про вещи ничего не сказано. Просят в Дом союзов. Вот. – И он протянул бумагу: «Секретарь Председателя Г.П.У. Архитектору Щусьеву. Уважаемый тов. По поручению Председателя Комиссии ЦИК СССР по организац. похорон ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА ЛЕНИНА, товарища Дзержинского, прошу Вас сегодня же к 10 час. вечера прибыть в Дом Союзов на заседание комиссии. Проход через XII-ый под" езд Дома Союзов. 23/I». Подпись неразборчивая, что-то типа «Впрсон».
– Опять тебя Щусьевым обозвали, – проворчала Мария Викентьевна, имея в виду, что точно так же его обозначили в прошлогодней адресной книге «Вся Москва», а в нынешней и вовсе никак не упомянули.
Хотел одеться щегольски, но вспомнил, какая там холодрыга, и влез в валенки, шубу и ушанку.
– Вот, умница. Хороший мальчик. С Богом! – перекрестила его на прощанье Мария Викентьевна.
Ехал по ночной Москве и удивлялся толпам, кострам, знаменам, очередям, стоящим теперь от самого Христа Спасителя до гроба того, кто этого Христа отрицал. Конная милиция наводила порядок. Каких только надписей он не прочел на транспарантах и флагах! «Ленин умер, а Ильич жив!», «Восстань из гроба, родной!», «Дело Ленина с нами», «Невозможно поверить!», «Ленин отдал жизнь за счастье пролетариата», «За смерть Ленина отомстим самым жестоким террором!» и просто: «Клянемся!» – кому и в чем?
Но главное, он теперь понимал: не партийная кучка, не сотни и не тысячи содрогнулись в эти дни от горя, а миллионы. Тех, кто верил, что страдания окупятся, что умерший знал, как вести народ к счастью. Тех, кто готов обморозить ноги, но хотя бы одним глазком увидеть мертвого кумира. И то была колоссальная часть России, страдавшая до Ленина, при Ленине и обреченная на новые страдания после его кончины.
В Доме союзов Алексея Викторовича отвели в артистическую комнату. Там сидели все те же Сталин, Каменев, Дзержинский, Калинин, Зиновьев, а еще Молотов, Бонч-Бруевич и Луначарский.
– Здравствуйте, товарищи!
– Здравствуйте, товарищ Щусев, – за всех ответил Сталин. – Заходите, присаживайтесь. Чаю Алексею Викторовичу.
– Как ваше самочувствие? – поинтересовался Молотов.
– Не жалуюсь, спасибо, – коротко кивнул Щусев.
– Только что мы приняли очень важное решение, – продолжил Сталин. – Взвесили все про и контра. Тело Владимира Ильича будет забальзамировано и оставлено на всеобщее обозрение.
– Сможете приступить прямо сегодня? – спросил Каменев.
– Имеется в виду начало работ, – пояснил Дзержинский. – Нужно в кратчайшие сроки построить усыпальницу. Нечто наподобие гробницы в Галикарнасе.
– Мавзолей? – спросил Щусев, принимая стакан чаю.
– Вот именно, мавзолей! – остался доволен названием Сталин. – Не зря мы вас вызвали, вот и наименование усыпальницы найдено. Мавзолей Ленина. Тут предлагали в виде пирамиды. Но не станут ли тогда называть Ленина фараоном?
– Станут, – топнул Калинин. – Врагам только дай зацепку. Я так и вижу: «Красный Хеопс».
– Замысел таков, – продолжал Молотов. – Чтобы люди могли входить, проходить мимо саркофага, видеть лежащего в нем вождя и через другой проход выходить на Красную площадь.
– Это понятно, – кивнул Щусев.
– Насчет надписи тоже надо подумать, – сказал Дзержинский.
– Предлагаю просто, коротко и ясно: «Ленин», – тотчас откликнулся Алексей Викторович. – Другого Ленина у нас не было, нет и не будет.
– Хорошее предложение. Кто за, товарищи? – вынес на голосование Сталин. Все, кроме Каменева, подняли руки.
– Я против надписи, – пояснил Каменев. – И без того все будут знать, кто там лежит. – Насколько мне известно, на мавзолее Августа не было надписей. И на мавзолее Адриана тоже.
– Товарищ Щусев, – обратился к архитектору Сталин. – Вы много изучали разных усыпальниц. Там были над входом начертаны имена?
– На дверях мавзолея Тамерлана, – ответил Щусев. – Но не имя, а изречение: «Воистину сей мир и богатство даны государю в долг».
– Мудро! – похвалил Зиновьев.
– Мудро, – согласился Сталин. – Но такую надпись на мавзолее Ленина мы писать не будем. А будем, как предлагает наш уважаемый академик. Просто: «Ленин».
– А где именно нужно построить мавзолей? – спросил зодчий.
– На Красной площади, – ответил Дзержинский.
– Напротив Сенатской башни, – уточнил Бонч-Бруевич.
– Ровно посередине, – добавил Сталин.
– Перед могилой Свердлова?
– Совершенно верно. – И Сталин лукаво прищурился. – Там, где папуас.
– Ну Иосиф Виссарионович! – с укоризной произнес Луначарский.
– Шучу, – пыхнул трубкой Сталин.
– А какую форму вы думаете придать? – спросил Молотов. – Все склоняются к пирамиде.
– Пирамида возможна, – ответил Алексей Викторович. – Но только не такая, как у Хеопса, а ступенчатая, как у Джосера. Снизу широкая, затем несколько ступеней ввысь. Как бы восхождение к вершинам.
– Мексиканские такие же, – вставил Бонч-Бруевич.
– И на одном уступе можно будет устроить трибуну, – заметил Дзержинский.
– Но не сейчас, – возразил Щусев. – Я так понимаю, речь идет о временном мавзолее?
– Разумеется, – кивнул Молотов.
– По весне, с наступлением тепла, его заменят на более основательный вариант, – сказал Сталин.
– Возможно, уже не вы, – усмехнулся Каменев.
– А возможно, и вы, – возразил Сталин. – Можете прямо сейчас туда поехать?
– Могу.
– Вас отвезут.
И он снова ехал мимо ночного потока людей, пришедших поклониться умершему кумиру, мимо костров и конных милиционеров, знамен и транспарантов. Обычно дорога от Дома союзов до Сенатской башни Кремля заняла бы две минуты, сейчас, боясь потревожить толпу, медленно ехали минут десять. Прибыли на место. Перешагнув трамвайные пути, пересекавшие Красную площадь вдоль стен Кремля и вдоль Верхних торговых рядов, с прошлого года получивших название ГУМ – Государственный универсальный магазин Наркомторга, Алексей Викторович медленно приблизился к обозначенной точке.
В стародавние времена вдоль стен Кремля, выходящих на Красную площадь, было неухоженное место, куда с торгов сбрасывали всякие нечистоты. Здесь, напротив Сенатской башни, тогда еще не имевшей наименования, в деревянном срубе государь Иван Третий Великий сжег троих еретиков, случай единственный в русской истории. Сам Иван стоял на верху башни, наблюдая за казнью.
При сыне Ивана, государе Василии Третьем, итальянец Алевиз Фрязин возвел глубокий ров, выложенный камнем. Он соединял Москву-реку и Неглинную и служил в качестве фортификационного сооружения.
На берегу рва сын Василия Третьего Иван Грозный несколько раз творил казни и всегда сооружал либо небольшую церковь, либо часовню для постоянного поминовения казненных. Всего таких храмов и часовен насчитывалось пятнадцать. Здесь же царь устроил зверинец для льва и львицы, подаренных ему английской королевой Марией Тюдор, а также для слона, привезенного из Ирана в дар от шаха Тахмаспа.
Борис Годунов осушил ров, устранив соединение Москвы-реки с Неглинной, и при царе Алексее Михайловиче здесь жил другой слон, подаренный персидским шахом Аббасом.
В Смутное время церкви Ивана Грозного разобрали, оставив лишь одну, своим наименованием напоминавшую об Алевизовом рве – храм Василия Блаженного называется собором Покрова Божьей Матери, что на рву. Опустевший ров долгое время заполнялся мусором, а после войны с Наполеоном, когда архитектор Бове благоустраивал Красную площадь, ров полностью засыпали, на его месте разбили бульвар, обсаженный многочисленными деревьями.
В конце XIX века вдоль бульвара пустили конку, потом – трамвай, а деревья постепенно исчезли.
Осенью 1917 года после кровавых московских событий здесь хоронили большевиков, погибших при штурме Кремля. Одну братскую могилу вырыли от Никольской башни до Сенатской, затем небольшой промежуток, и вторую могильную траншею провели от Сенатской до Спасской. Погребли здесь две с половиной сотни трупов.
Так вдоль кремлевской стены появился некрополь, в середине которого похоронили главного виновника расстрела царской семьи, председателя Всероссийского центрального исполнительного комитета Якова Михайловича Свердлова. А рядом воздвигли деревянные трибуны для того, чтобы руководители страны могли с них приветствовать парады. Да еще эстонский скульптор Фридрих-Вольдемар Лехт поставил тут восторженного цементного истукана с шапкой, вознесенной вверх. Выкрашенный белой краской рабочий символизировал радость мирового пролетариата, освобождающегося от оков.