записал ее приблизительно, так, как услышал. Впрочем, вы же понимаете, что одно дело, что говорят, и совсем другое, что мы слышим.
Братья Лыховы, Борис и Глеб, были близнецами, не похожими ни на отца, ни на мать. Одной из причин для того, чтобы по пьяному делу бить друг другу морду, был спорный вопрос, кто старший. Говорят, в детстве они были так похожи друг на друга, что даже батя и мамка — и те путали их, не говоря уж обо всей станице. Избу Лыхов поставил вверх по течению Амура, несколько на отшибе; это если в сторону туберкулезной больницы идти, то нужно чуть влево взять вот как раз перед сосняком. Там сейчас ничего нет. Братьям было года по два-три, когда их мать родила дочку. Через год после этого, аккурат в воскресенье, вверху станицы высадились хунхузы, и мать Лыховых увели за реку. А сам Лыхов был в разъезде, потому-то хунхузы и смогли увести жену его. Если бы отец был дома, у них бы этого не получилось, потому что он знатный казак был. Мать же, видя, что к дому подходят китайцы, наказав братьям бежать в станицу, всучила им дочку, а сама взяла ружье и пошла «встречать гостей». Говорят, когда станичные казаки прибежали, поднятые по тревоге, у ворот лежал один застреленный китаец, а в том месте, где причаливала лодка, — еще один. Вроде бы того, что у избы, убила сама хозяйка, а того, что на берегу, видно, только ранила, но тяжело, так что китаезы своего и добили. Лыхов после этого совсем озверел, ну, да это понятно почему. Несколько раз подбивал казаков в набег на правый берег, и те поначалу соглашались, а как поняли, что толку от тех китайских сел, что за Амуром, нет — ну что там, в самом деле, было взять, нищета сплошная, — стали отнекиваться да прикрываться тем, что то по хозяйству дел хватает, то тем, что у нас-де с Китаем мир заключен еще когда, то еще чем. Тогда Лыхов взялся все сам в одиночку делать. Нет, если там по обязанности воинской какой, в разъезд или в город по приказу — это он не отказывался, но все остальное время хозяйством не занимался, а пропадал за рекой. Все выискивал тех хунхузов и жену свою. Понятно, ничего не нашел. А через пару лет, получается, Борису с Глебом уже лет по семь было, на острове, что чуть ниже станицы, там постоянно ярмарку проводили, вот во время базарного дня, когда с нашей стороны торговцы приехали и с той стороны тоже, Лыхов прокрался пластуном в палатку самого богатого и знатного торговца — то ли мандарина китайского, то ли бонзы какого, — и всех, кто в той палатке был, в одиночку, как свиней, порезал. И что главное-то, после этого от охранников живым ушел. Вот, значит, какие дела. Китайский император потребовал от нашего губернатора выдать того казака, кто учинил такой разбой, ну а нашим властям, хоть те и знали, что этот мандарин убитый — главный у хунхузов, ничего не оставалось, как предупредить Лыхова, что его придут арестовывать. Ну а раз предупредили, то понятно, что к тому времени, когда за казаком пришли, того и след простыл. Куда он делся, никто не знает, а если и знали, так молчали так, как будто не было такого казака. Ага, значит, так: Лыхова нет, а детишек его, Бориса и Глеба, вместе с сестрой их Анной на воспитание взяло общество. То есть они продолжали жить в своем доме и хозяйство вели, как могли, а станичные им помогали, да за ними присматривали.
Братьям уже по пятнадцать или шестнадцать было, когда они выстолбили ключ, что по сию пору Лыховым зовут. В том ключе, значит, они сказали: «Золото», и они его мыть будут. Кому бы другому никогда бы не дали, а так сироты же, потому и разрешили. Ну вот, Лыховы взялись приносить золото и сдавать его на Жидке. Жидок — это внизу станицы, как раз у протоки. Там евреям общество разрешило поселиться, потому и называется Жидок. Ну, это так, к слову, значит, потому что золото то песком да самородками вовсе не оттуда было. На Лыховом ключе отродясь золота не было. Борис же с Глебом что удумали? Прознают, что китайские спиртоносы пошли на северные прииски, прикинут, когда те, после того как спирт на золото поменяют, будут возвращаться и какой тропой, так там и устроят засаду. Ну, и грабят. Может, и убивали кого, но то неизвестно, скорее всего, просто в воздух постреляют, потом соберут котомки, что китайцы побросают, и золото уже на Жидке продают, дескать, у себя на ключе намыли. Торговцы, понятное дело, знали и понимали, что к чему, золото оно же даже на вид разное бывает, то с белизной, то с зеленью, а есть ажно красное. И вот по этому виду можно сказать, откуда какое, с Уньи там, или с Гомона. Ну, да торговцам же, понимаешь сам, все едино — золото оно и есть. А братья так и не отпирались особо. А те, кто пытался их ущучить, так сами пожалели, с ними, с Лыховыми-то, связываться было себе дороже. Это они меж собой вроде грызлись, а как кто со стороны, так они вместе. Сестра же их Анна, говорят, к тому времени вошла в сок, и девка была знатная. Братья на нее ничего не жалели, то Борис подарков принесет, то Глеб. Короче, девки в станице краше не было. Сыновья казацкие к ней уже и так, и этак, с опаской, понятно, братья-то, говорю же, Лыховы, и на вечерках подходили, и сватов засылали. Братья вроде и не против, лыбятся знай себе, дескать, пусть сама решает, а она: «Нет», — и все тут. Вот такие, значит, дела. Поговаривать уже стали, что ей вообще мужики неинтересны и что те молодухи и бабы, что не против «поиграться», пока мужья на службе, к ней похаживают, особенно когда братьев дома нет. Так это или не так было, кто же теперь угадает, тем более что братья быстро говорунов осаживали. Нет, морду не били и не калечили, а просто баб пороли на пару. Ну, в смысле не ремнем, а в два хера. Причем, как говорят, бабам это даже нравилось. А потом разговоры про Анну сами прошли, потому как оказалось, что она брюхата. Как только стало заметно (летом, кстати), так сразу и прошли все эти разговоры. А потом Анна исчезла.
Понятно, что рожать куда-то отправилась. Но до того как исчезнуть, вроде бы она рассказала кому-то из баб, что ребенок, кто в ней, не от человека, а от зверя, что пришел по зиме к ней и посмотрел на нее. Что за зверь, как посмотрел — ничего не известно. Да и треп все это, где ж это видано, чтобы от одного звериного взгляда брюхатилось?! В любом случае Анну ждали и поговаривали, что это сын одного еврея и его китаянки с Анной полюбился, за это, дескать, его братья с Жидка вывезли и в Лыховом ключе кончили. Да только все это не так было.
Через год, как Анна исчезла, в конце лета братья принесли на Жидок золото. Среди песка и мелких самородков на жестяном прилавке торговца Пейзеля был тяжелый литой браслет совершенно необычного маслянистого оттенка. «Что это?» — спросил Пейзель. «Золото», — сказал Глеб. «Это я вижу. Я спрашиваю, что это за самородок такой?» — сказал Пейзель, обнюхивая металл. «Так ты берешь по весу или больше дашь за кольцо?» — осклабился Борис. «Нет-нет, что вы, я таки беру, сейчас взвесим», — засуетился еврей. А братья, глянув друг на друга радостно, как жеребцы, заржали. И, получив ассигнациями, отправились домой, попутно купив в лабазе ведро водки.
Вероятнее всего, в этот раз пьяное выяснение, кто из них старше, зашло слишком далеко. В полдень следующего дня есаул Ильин нашел обоих братьев на том самом месте, где их мать метким выстрелом положила первого хунхуза. Глеб, которому выстрелом из револьвера снесло половину черепа, держал в руке казенную шашку. Изрубленный Борис лежал лицом вниз, но еще дышал. Когда Ильин перевернул умирающего, тот прохрипел:
— Говорил же я ему, что я — старший… И ребенок — не его… Мало ли что там… Мой ребенок…
И умер.
Иванов
Сергей Иванов в нашем городе прославился тем, что долгое время был геологом и большим любителем фотографии. Почти профессионалом. На небольших выставках его горные и таежные пейзажи всегда имели определенный успех у провинциальной публики, любимые же фотоснимки Сергей показывал только избранным и еще дарил их своим натурщицам. Когда геологическую партию закрыли, посчитав, что романтикам из пятидесятых-шестидесятых больше нечего делать в нашем районе, Сергею, по причине его высшего образования и книголюбства, предложили место директора книжного магазина. Иванов согласился и около полугода проработал в новом для себя качестве. 31 декабря его, в красном пуховике, без шапки и изрядно пьяным, видели на автобусной остановке. 2 января жена Сергея пришла в милицию с заявлением о пропаже отца двух детей. Кто-то сделал предположение, что Сергей отправился к одной из натурщиц. К фотографиям попытались пришить дело о производстве порнографии, дело передали в ФСБ, но ничего путного из этого не вышло. Все слухи о длинных волосах, связанных в косичку над воротником красного горного пуховика, встреченных на железнодорожном вокзале, не подтвердились — и все, что известно об исчезновении фотографа-книголюба, укладывается в скупые предновогодние воспоминания женского коллектива книжного магазина и еще более мизерные воспоминания очевидцев, запомнивших красный пуховик на холодной автобусной остановке. Вот и всё.
Беглецы и пропавшие
В тот год, когда из камеры местного СИЗО, перепилив прут решетки бритвенным лезвием «Нева», заставив дежурного лейтенанта вскрыть оружейную комнату и унеся с собой два автомата и пистолет, сбежали трое подследственных, практически в то же самое время жителями Маленького Парижа остался незамеченным инцидент с детьми, заблудившимися в районе Горно-Золотой. Беглых ловили чуть больше двух дней. Вертолеты, перекрытые дороги, досмотры автомобилей и, в конце концов, стрельба у базы отдыха и три трупа. Осталось загадкой, с чего это вдруг трое подследственных, дела которых были вовсе уж не такими тяжелыми, рванули в бега и что это за мент-лейтенант, чуть ли не добровольно сдавший оружие и патроны. Трупы в лучших традициях нашей северной тмутаракани молчали, ничего не объясняя. Другое дело — дети.
До Горно-Золотой от Маленького Парижа километров, почитай, двести будет. Сам же поселок, некогда золотой рудник, открытый еще в 1885 году, окружен не по разу просеянными отвалами «пустой» породы, на которых периодически ловят людей с металлоискателями, ищущими фартовые самородки. Насколько удачно — не знаю. Знаю, что в те, еще давние, времена на этих отвалах сидели на корточках китайцы и лоточком перебирали эту уже промытую, прошедшую ртуть породу. Что там могло остаться? Впрочем, сам не поднимал, но слышал, что особо фартовые на семь лет строгого режима намывали.