Так жило местечко, своим микромирком, со своими стремлениями и философией. Одни неутомимо барахтались в трясине, веря и не веря в слепую, шалую удачу, в возможность выбраться когда-то на гребень жизни. Другие надеялись одолеть жизнь, подмять ее под себя, стать господами жизни, на беде и горе других построить свое благополучие. А как изменить само течение жизни, как направить его по новому руслу, — знали совсем иные, не похожие на них люди.
Это — отец Семы, это — рабочий айзенблитовской фабрики Антон Дорошенко, это — в годы революции военный комиссар Трофим Березняк, это — матрос-балтиец Степан Тимофеевич Полянка и это — юные их помощники, набравшиеся жизненного опыта, «курьеры военного комиссара»… Сема и Пейся, а также девушка, которую полюбил Сема, Шера.
Вторая часть книги отделена от первой недолгим сроком: Семе исполняется всего лишь пятнадцать лет. Но эта часть охватывает огромные сдвиги в жизни местечка, которые возникают как отражение и как малое звено великих революционных событий в жизни всей страны.
В связи с этим на смену бытовым сценкам, где в зарисовки тех или других сторон жизни местечка вкрапливались выполненные также в бытописательской манере колоритные портреты обитателей местечка, представителей различных его социальных слоев, — на смену всему этому приходит живопись, углубляющаяся в характеры, в психологию персонажей и тем самым в итоге некоего диалектического процесса, поднимающаяся над бытом, наполняющая повесть содержанием возвышенным. Если в первой части преобладает людское, то здесь на первый план выходит человеческое.
И в первую очередь связано это со всеми сюжетными линиями, которые прочерчиваются в эпизодах, где либо присутствует, либо все окрашивает собою образ отца Семы, мотив преемственности поколений. Вот где обретают полную силу произнесенные и подхваченные в главах первой части слова о том, что в Семе есть «кусочек от его папы», вот где раскрывается подлинный пафос этих слов.
Обратим внимание на страницы, где описан приход отца, его возвращение из царской ссылки. Всмотримся в плачущие большие серые глаза человека с маузером, в фигуру его старой матери, опустившейся подле него на колени, вслушаемся в ее вырывающийся будто прямо из сердца голос:
«— Ты приехал… Я не надеялась дожить до этого дня. Теперь я могу умереть. Единственный мой… Счастье мое… Ты совсем белый, — с тоской произнесла бабушка, — ни одного черного волоса! Где твоя молодость, сын? Где ты потерял ее? — застонала она. Но вдруг, вспомнив что-то, бабушка вскочила и закричала: — Сема, ты здесь? (Побледневший и испуганный, он стоял рядом.) О чем ты думаешь? Почему ты не двигаешься? Это ж твой папа! Твой папа!»
И вслед за этим — мужественно нежная сцена встречи отца с сыном. И волнующая сцена чудесного исцеления, как в библейской притче, старика, к которому возвратился сын.
А вскоре картина прощания Семы с отцом — прощания, казалось, на короткое время…
«Опустив руки, стоял Сема на дороге, провожая глазами отца. Господи! Хотелось не стоять, а бежать за ним, бежать и бежать, целовать его белую голову, худые руки, вылинявшую куртку. Прощай, отец!.. Его уже не было видно, а Сема все стоял, и прохожие с удивлением смотрели на него. Какая-то телега, громыхая, проехала мимо, черные брызги, полетели вправо и влево, но Сема не заметил их».
И вот — после милых страниц, отданных первой, детской любви Семы и Шеры, лирическим воспоминаниям бабушки и дедушки, с юмором написанным эпизодам, в которых участвуют Полянка, Пейся, после главки, где показано расставание с уходящими на один из фронтов гражданской войны Антоном, Моисеем, Полянкой, — командировка Семы в тот район, где он надеялся встретить отца, комиссара района, и на этот раз последнее, навсегда, прощание с отцом.
Задержитесь, дорогие читатели, на финальных страницах книги, не торопитесь, очень внимательно, открыв свое сердце тому, что их наполняет, читайте их, и вам сдавит горло глубокое волнение, омоют глаза светлые, очищающие душу слезы.
Прекрасно завершается книга. Концовка как бы не ставит точки. В подтексте она, эта концовка, несет что-то, что дает возможность угадывать наступающее стремительное возмужание юного героя повести.
Еще немного — об авторе книги. Родился он в Одессе, в 1911 году. Детство прошло на Украине. Юношей работал на заводе в Ростове-на-Дону. Был журналистом — сотрудничал в газетах, альманахе, журнале… В 1934 году выпустил первую книгу «Сын родился» — сборник рассказов, в 1936 году — «Рассказы о друзьях». Продолжал работу в газетах.
На войне был секретарем редакции армейской газеты «К победе». Это была газета 19-й армии. В 1941 году погиб в районе Вязьмы.
Если эта книга попадет вам, дорогие читатели, в руки впервые, вы узнаете нового для вас писателя. И пусть напутствуют вас в вашем чтении слова другого писателя о своем молодом собрате по профессии:
«Товарищ Штительман!
Примите 1000 моих извинений. Только недавно прочитал. Книга теплая, и я не раскаиваюсь, что чтение отложил на осень. Когда холодно, теплое согревает. Привет!
Ну вот, товарищ Штительман, ну вот, хороший мой Миша, вашу книгу встречают тысячи новых, молодых глаз, тысячи распахнутых навстречу ей сердец.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Отцу моему посвящаю
Все люди живут по-людски, только у одного Семы не жизнь, а сплошное мучение. Конечно, он взрослый человек, понимает, что — почему, но уж слишком много у него забот. Подумайте только, вот сейчас бабушка Сарра уж наверняка ищет Сему. Вообще эта бабушка — минуты она не может прожить без него, как будто он дает ей воздух. Сема — туда, Сема — сюда, все Сема!
Надо принести дров со склада — Сема; надо натаскать воды на кухню — Сема; надо развести самовар — Сема; надо дедушке принести шкалик — Сема; надо занять у соседки стаканчик крупы — кто бы вы думали? — тоже Сема! Просто голова кружится. И хорошо, если бы все говорили: Сема — это золотой мальчик; хорошо, если бы все были им довольны, — тогда можно терпеть. Но нет же, его еще ругают! Легче выучиться талмуду[2], чем угодить бабушке. Каждый день его ругают: он весь в папу, он минуты на месте не стоит, он не уважает старших, у него ветер в голове, и — мало этого — он еще вдобавок… Старый Нос. Да, да, Старый Нос!
За что же дали Семе это дурацкое прозвище? Шагу не может он ступить по местечку, только и слышит: «О, Старый Нос идет!» или «О, Старый Нос уже все знает!» У других мальчиков тоже есть прозвища, но такого нет ни у кого.
Мальчика Пейсю прозвали Вруном; так ему и надо, потому что Пейся всегда что-нибудь придумывает. Он, например, выдумал, что его папа, мясник Шлема, поставляет мясо к царскому двору. Кто поверит этому шарлатану? Может быть, завтра он придет и скажет, что царь звал Шлему пить кофе или кушать котлеты.
Пейся-Врун. И никак его иначе не назовешь. Еще какой врун! Вчера Сема встретил на улице Пейсю. Пейся нес какой-то сверток и с таинственным видом прошел мимо. Но Сема не может его пропустить, не узнав, что у Пейси в свертке. Он останавливает Пейсю и спрашивает:
— Куда ты летишь, что у тебя в свертке?
— А тебе, Старый Нос, все нужно знать?
Семе очень тяжело слышать такие противные слова, но он не может уйти, не узнав, что в Пейсином свертке.
— Ты, наверно, был у отца? — допытывается Сема, и глаза его блестят от радостного возбуждения.
— Я был на станции, я там получал груз! — с гордостью отвечает Пейся и тычет пальцем в таинственный сверток.
— Груз? — повторяет Сема. — А ну покажи!
— А ты никому не скажешь?
— Никому.
— А побожись!
— Чтоб я так жил!
— Еще!
— Пусть у меня руки отсохнут!
— Еще!
— Чтоб у меня бабушка умерла!
Клятва эта убеждает Пейсю. Он уводит Сему за угол и, оглянувшись по сторонам, медленно развертывает сверток:
— Здесь американская летучая мышь!
Сема широко раскрывает глаза:
— Американская? Вот черт! Ай да Пейся! Ну, показывай! Что ж ты возишься?
Пейся откидывает край листа. Сема видит обыкновенного дохлого маленького мышонка. Американская? Летучая? Какой врун! Сема с негодованием уходит. Пейся пытается держаться важно, он даже кричит вслед Семе:
— Завидуешь, Старый Нос!
Но он уже сам не верит своей выдумке, и мокрый, тщедушный мышонок лежит в его грязной руке.
И вот Сема рассуждает: если Пейсю прозвали Вруном — это правильно! Он и есть самый настоящий врун. Если сына заготовщика Фомы прозвали Нехай — это правильно: пусть не сует после каждого слова это самое «нехай» — кто его выдумал? Если тощую тетю Фейгу прозвали, извините, Коровой, так и это правильно. Она ведь всю жизнь только и знает, что говорит о корове. Ей нужна обязательно корова, иначе она не может. Чудачка эта тетя Фейга!.. Но, спрашивается, почему его прозвали Старый Нос?
Бабушка говорит Семе, что он — Старый Нос потому, что он все знает, всюду суется и во все вмешивается. Вот и угоди после этого бабушке! Он все знает, так это, оказывается, плохо. «Пожалуйста, сделайте одолжение, — думает Сема, — я не буду во все вмешиваться. Сами ходите по воду, сами пилите дрова, сами занимайте крупу, сами несите курицу к резнику — всё сами. Старый Нос! Выдумали человеку прозвище…»
Сема вздыхает: день только начался — и уже столько надо обдумать. Думать… Сема вспоминает — вчера гимназист Ясинский, рассказывая что-то деду, сказал: «Шел я по улице, ни о чем не думая…» Что это значит: ни о чем не думая? Сема пробует ни о чем не думать, но это занятие злит его. Он думает о том, что он ни о чем не думает, — получается ерунда. Этот Ясинский — или чудак, или врун вроде Пейси. Надо будет спросить у дедушки. Покончив с Ясинским, Сема тихонько спускается на пол — он сидел в кухне на посудном столике. Бабушка с утра куда-то ушла, в доме было совершенно пусто — никто не мешал ему.