Игорь фантазирует на тему о том, что цыпленок может попасть под поезд.
У Игоря новые, подаренные только сегодня Таней варежки.
Говорит:
— Варежки легкие и крепчей держатся.
Стал бояться поездов. Спустившись по лестнице, идем через железнодорожное полотно.
— А тут я совсем боюсь! — говорит. — Могу даже упасть от страха.
Стали играть, взобравшись на вершину его любимой песчаной кучи.
— Давай, — говорит, — скульптуру сделаем.
“Что такое? — думаю. — Что он понимает под скульптурой?”
Соорудил из песка полушарие, натыкал в нем пальцем дырочек.
Говорит:
— Тут дырочки… Вот и скульптура.
Пошли к паровозному депо по утоптанной снежной дорожке. Игорю, видимо, страшновато:
— Дедушка, иди вперед. Правда, все маленькие ходят за своими дедушками, папами и мамами?
— Правда, — соглашаюсь я.
— А помнишь, — говорит, — как с нами разговаривал дядя на паровозе и ты сказал, что я твой внук?
Меня удивило, что он помнит не только факт, но и разговор полугодичной давности со всеми подробностями. Очевидно, разговор с машинистом, выглядывавшим из паровозной будки, произвел сильное впечатление своей необычностью и потому запомнился.
Когда шли домой, почему-то развивал теорию о том, что лошади — это верблюды без горбов.
Вечером Игорь неохотно уходит от нас домой и отказывается одеваться. Чтобы добиться согласия, придумали что-то вроде взятки: покачать его на коврике, как на гамаке, после чего он безропотно начинает надевать пальто. Однажды родители спешили, и в этом удовольствии ему было отказано. В результате он закапризился.
— Что это за мода! Каждый раз его качать надо! — сказала Лида.
— Дура! — надув губы, проворчал Игорь.
— Что ты сказал?
— Дурочка!
— Что делается! А? — возмущалась Лида. — Мы были маленькими — родителей дураками не называли! А ну, одевайся сейчас же без разговоров! Не будет тебе никакого качания!
Пришлось ему подчиниться. Однако, натягивая пальто, он угрюмо сказал:
— Вот пойдем домой, я тебя толкну с лестницы, и полетишь вверх головой!
Ехали на такси с Петром и Игорем. Я попросил Петра отдать в починку сломавшуюся пишущую машинку. Игорь некоторое время сидел молча. Потом сказал:
— Дедушка, а может быть, машинка сломалась, потому что я на ней печатал?
— Нет, миленький, — говорю. — Мы ведь с тобой на большой машинке печатали, а сломалась-то маленькая.
Он посидел молча, как будто о чем-то думал, и сказал:
— Нет, дедушка, я и на маленькой печатал, когда никто не видел.
— Ну и что ж, — говорю. — Все равно ты не мог сломать. Машинка для того сделана, чтоб на ней печатать. А раз сломалась, значит, была плохо сделана — и ты не виноват.
Игорь нарисовал дом довольно правильной четырехугольной формы с двумя четырехугольными окнами и форточкой, с крышей в виде полукруга, с трубой и дымом. Внутри дома нарисовал горизонтальную черту в виде полочки, и на ней — вертикальные черточки вроде палочек.
— Это, — говорит, — полочка с кактусами.
(У них дома есть полочка с кактусами.)
Вверху над домом нарисовал солнце (почему-то в виде полукруга) с лучами и сказал:
— Солнце улыбается.
Говоря с Игорем по телефону, обещал заехать за ним с Таней, чтоб взять из детского сада на следующий день в час дня. Когда ехали с ним на следующий день из детского сада, он сказал Тане:
— А Вовка сказал, что дедушка за мной не заедет!
Значит, он успел расхвастаться перед ребятами, что его возьмут пораньше, и по этому поводу возник спор.
Ребята все очень ценят, когда их берут домой раньше, и объявляют друг другу, если кому-нибудь на этот счет повезет.
Я говорю:
— Я ведь сказал тебе по телефону, что приеду сегодня?
— Сказал.
Зная, что он путает понятия “вчера” и “завтра”, я спросил для проверки:
— Когда я сказал?
— Завтра.
Ну вот!
— Вчера, — говорю, — а не завтра. Завтра — это еще будет.
Играли в охотников. В игру были включены плюшевые медвежата, собачка, лисичка, зайчик… Зачем-то Игорю понадобилось пересчитать их всех. Сосчитал и сказал:
— Семь человек зверей.
Рассказывает сказку про мать, у которой были две дочери: одна трудолюбивая, а другая, как он выразился, лентяйная.
Игорь оцарапал палец. Таня аккуратно забинтовала царапину. Пришла Тамара и стала смеяться:
— Какой хороший маленький пальчик!
Игорь. Ну чего ты смеешься? (Тане.) Правда, ничего тут смешного нет?.. Что тут, хрюшка какая-нибудь нарисована или я тебе огурец?
Рисует что-то в виде разреза двояковыпуклой линзы или огромной чечевицы и комментирует:
— Огромное чудовище! Во!.. Рыба-кит!
Внутри чечевицы рисует какие-то черточки:
— Это у него кости такие.
Пририсовывает впереди чечевицы что-то вроде растопыренных усиков:
— Это он рот открыл.
Ставит кисточкой между усиками пятнышко:
— Во! Рыбку проглотил.
От пятнышка прорисовывает линию прямо внутрь чечевицы:
— Во! И в живот пошла.
Рисует во рту кита вертикальную черточку вроде перегородки:
— Во! Рот закрыл!
Пририсовывает по бокам чечевицы две черточки:
— Это плавники такие.
Рисует что-то совсем непонятное:
— Это уточка… Рыбак идет ловить рыбку. Здесь рыбка плавает в водичке. Буль-буль-буль-буль!.. Такие плавнички.
Берет чистый лист и рисует на нем какой-то завиток:
— Во! Английский язык! Вот такой высовывается. Это у него дудка такая. Э-э-э! (Подражает дудению дудки.)
Скучает по своему заболевшему другу из детского сада Валерику. Однажды Петр был с Игорем в поликлинике, и они встретили там Валерика с его бабушкой. Рассказывая мне об этой встрече, Игорь радостно сообщил, что в понедельник Валерик уже придет в детский сад.
Петр рассказал, как Игорь обрадовался, когда увидел Валерика. Он закричал, бросился к нему, стал что-то громко рассказывать. Потом уже, когда они ушли из поликлиники, стал просить отца, чтобы он покатал Валерика и его бабушку на машине, когда Валерик выздоровеет.
Мы с Таней уходили в кино, а Игорь с родителями должен был уехать домой несколько позже. Игорь спросил:
— Мы уедем, а тетя Тамара одна останется?
Петр объяснил, что я и Таня скоро вернемся из кино, так что тете Тамаре не придется слишком долго скучать в одиночестве.
Пересчитал своих игрушечных зверей и говорит:
— Здесь семь зверей, а семь — это пять и два.
Спросил:
— Дедушка, а кто старше, ты или папа?
Я объяснил ему, что я папа его папы, и потому старше. Для него было как будто неожиданностью, что его папа — мой сын, как он сын своего папы.
В другой раз спросил:
— Дедушка, а что, тетя Тамара твоя дочка, что ли?
Я объяснил, что тетя Тамара сестра бабушки Тани.
Подумав, спросил:
— А почему она не живет отдельно, а с вами?
— Ну вместе-то ведь лучше жить; веселей. Правда?
— Правда, — согласился он. — Так даже лучше. У нас три Носовы, я, папа и мама, и у вас три Носовы.
Какое-то чувство удержало меня от того, чтобы сказать, что у Тани, как и Тамары, фамилия Середина.
Услышав, что Таню кто-то называл Татьяной Федоровной, спросил:
— Почему дяденька называл тебя Татьяна Федоровна? Ты же Таня Тимофеевна.
— Почему ты так думаешь? Я на самом деле Татьяна Федоровна.
— Почему же мама Лида Тимофеевна?
Таня объяснила ему, как образуются отчества людей.
Игорь увидел у нас на балконе высаженную в ящике рассаду огурцов и сказал:
— У вас огурцы как пальмы.
Меня каждый раз удивляет заложенная в нем потребность сравнивать и способность давать верные, меткие сравнения. Это у него органично.
Ехали с Игорем на такси. На перекрестке увидели милиционера-регулировщика с полосатым жезлом в руке.
Игорь сказал:
— Милиционер как шлагбаум.
Опять до чего верно схвачено! И зрительно полосатый жезл регулировщика напоминает полосатую перекладину шлагбаума, и по существу регулировщик играет роль шлагбаума, открывающего и закрывающего доступ движению транспорта.
Взял мои очки, стал смотреть сквозь них.
Я спросил:
— Видишь что-нибудь?
— Как через окно, покрытое каплями дождя.
Он мог сказать, вижу неясно, расплывчато, туманно, нерезко… Хотя вернее предположить, что именно так он и не мог сказать, поскольку подобного рода слов не знает вовсе. Однако, чтоб передать, как именно он видит сквозь очки, он подобрал сравнение из знакомых ему явлений, и притом удивительно верное, образное.
Ехали с Игорем и Таней в автобусе. Таня сказала:
— Вот дом — пять этажей.
Игорь сказал:
— Не пять, а гораздо больше.
Дом на самом деле был десятиэтажный.
Потом Игорь сказал:
— У нас есть дома восемнадцатиэтажные. У нас много восемнадцатиэтажных домов. А у фашистов таких домов нету. У фашистов ничего нет — одни заборы.
Еще не исполнилось четырех лет, а уже употребляет такие сложные слова, как “вообще”, “абсолютно”.
Попробовал копать песок палкой.
— Этим вообще плохо копать, — говорит.
Ночью смотрел на что-то в окно.