— Здравия желаю, товарищ комиссар!.. — то и дело слышалось то справа, то слева.
— Идите сюда, — окликнул Петра Никитича молодой красноармеец в гимнастерке, перекрещенной ремнями, — отсюда все хорошо видно. — И он подвинулся, уступая место.
Вдруг гул голосов, как по команде, прекратился. Затем вдалеке, около Спасских ворот, воздух взорвался от приветственных криков. Послышалось дружное, многоголосое «ура». Нарастая, шум и крики стали приближаться к тому месту, где стоял Николка. И вот уже он сам, не понимая еще, что происходит, словно подхваченный огромной волной, кричит «ура» и вместе со всеми машет фуражкой, к которой еще вчера дядя Петя прицепил красную звездочку.
— Да здравствует Ленин! Ура! — кричат вокруг него рабочие, красноармейцы, женщины в красных платочках, с веселыми, оживленными лицами.
И вот по лестнице на трибуну поднимается невысокий человек в черном пальто с узким бархатным воротником и в серой широкой кепке. На груди у него алеет такой же, как у Николки, красный бант.
— Ленин, — тихо сказал дядя Петя, сжав руку Николки.
Владимир Ильич, подойдя к перилам, сдернул с головы кепку и протянул руку вперед, приветствуя собравшихся, и овации взорвались с новой силой.
— Ура товарищу Ленину! — гремела площадь.
— Ура! — восторженно кричал Николка.
Овации не умолкали долго. Наконец Владимир Ильич жестом попросил дать ему возможность говорить. Медленно, будто затихающая лавина, шум на площади прекратился, и наступила такая тишина, какая бывает только в безлюдном поле.
Николка слушал, стараясь не пропустить ни одного ленинского слова. Ему показалось, что это про него говорил Владимир Ильич, указывая на детей, стоящих около трибуны, что они, участвующие теперь в празднике освобождения труда, в полной мере воспользуются плодами понесенных революционерами трудов и жертв.
— …До сих пор, как в сказке, — сказал Владимир Ильич, — говорили о том, что увидят дети наши, но теперь, товарищи, вы ясно видите, что заложенное нами здание социалистического общества — не утопия. Еще усерднее будут строить это здание наши дети.
5
Стадион на 9-м Лучевом просеке был мало похож на современные железобетонные красавцы. Старенький, покосившийся забор огораживал футбольное поле, два-три ряда скамеек для публики да раздевалку для спортсменов.
Как-то в жаркое июльское воскресенье по полю стадиона бегали игроки в красных и голубых футболках — одна из сильнейших московских команд встречалась с футболистами Петрограда. Шли последние минуты второго тайма, а счет оставался ничейным. Но вот «гроза вратарей», нападающий москвичей Селин прорвался на штрафную площадку петроградцев. Пас в сторону прошедшего по правому краю Сушкова, удар — и мяч в воротах. Ожили и зааплодировали не только трибуны, а и все липы, растущие за забором, так как почти на каждой из них сидели безбилетные болельщики.
Когда игроки, обменявшись рукопожатиями, направились к раздевалке, с одной из «липовых трибун» соскочили трое мальчишек лет пятнадцати — Коля Гастелло и его закадычные друзья Володя Громов и Игорь Зайцев. Кто-то метко прозвал эту троицу мушкетерами. Прозвище это очень шло к ним. Смелые, задиристые, они всегда были вместе и горой стояли друг за друга. Все трое недавно прочитали затертый до дыр роман Дюма и находились под впечатлением необычайных приключений отважного гасконца и его друзей.
— Давайте свою команду организуем, — предложил Николай. — Было бы дело! Желающих, что ли, не найдется?
Вскоре во дворе школы состоялось собрание будущих футболистов. Мяч обещал сшить Николай из старого кожаного передника, который он выпросил у отца. Назвать команду решили «мушкетерской» в честь трех ее основателей. Капитаном единогласно выбрали Кольку Гастелло.
Бывший пустырь на 2-й Сокольнической зажил новой жизнью — весь день за пыльными кустами акации слышались свистки, топот ног и глухие удары по кожаному, набитому волосом из старого кресла мячу. А через неделю Николай привел свою команду к матери.
— Что надо, шайка-лейка? — спросила Настасья Семеновна.
— Мы не шайка-лейка, а футбольная команда, — возразили ребята. — Нам вот тут с командой одной играть надо, а у нас трусов нету. Может, сошьешь нам трусы, тетя Настя, а?
— Да где же я вам материи на такую ораву наберу?
— А мы здесь на одном чердаке трехцветные царские флаги нашли.
Пришлось Настасье Семеновне поработать. В воскресенье команда вышла на поле в красных трусах с широкими синими манжетами.
Первый свой «календарный» матч, несмотря на новые трусы, «мушкетеры» проиграли с печальным результатом: ребята из железнодорожного училища легко забили в их ворота четыре мяча. Поражение не сломило «мушкетеров», они еще упорнее стали тренироваться. Николка где-то познакомился с защитником одной из лучших московских команд Сысоевым. Тот оказался славным парнем и отличным тренером. Он расставил игроков, объяснил правила игры, растолковал некоторые приемы футбольной тактики.
Второй матч с «железнодорожниками» состоялся через месяц и окончился со счетом 2: 2. А в следующем, 1923 году команда «мушкетеров» уже считалась одной из лучших от Сокольников до Преображенской заставы.
6
«Солнце на лето, зима на мороз» — поговорка эта как нельзя больше подходила к нынешней зиме. После большой декабрьской оттепели, когда по снежной каше на улице нельзя было проехать ни в санях, ни на телеге, неожиданно ударили небывалые морозы. Ртуть в термометрах сжалась, перешла отметку «40» и надолго застыла где-то около этой цифры. Над Москвой повисла седая мгла, солнце ненужным белесым диском висело в небе.
В одно такое морозное утро разнеслась весть, заставившая сжаться сердца миллионов людей: умер Ленин.
В Доме подростков, куда осенью поступил учиться Николай, стало непривычно тихо. Начавшая было работать циркулярка оборвала свою звонкую песню и, глухо ворча, умолкла. В мастерскую, тихо переговариваясь, входили ученики и преподаватели.
— Товарищи! — сказал заведующий домом, когда все собрались. — Я сейчас звонил в редакцию «Правды». Владимир Ильич Ульянов-Ленин скончался…
Наступившая тишина давила. Вот оно, горе — непоправимое, негаданное. Перед глазами Николая возник Ленин — такой, каким он видел его на Красной площади: живой, веселый, уверенный в правоте дела, которому отдавал он всю свою неистребимую энергию.
ГЛАВА III
1
Двадцать четвертый год для семьи Гастелло начался несчастливо. В феврале Франц Павлович обжег ногу расплавленным металлом; в больницу ехать он отказался и лежал дома. Никогда ничем не болевший, он тяжело переносил вынужденное безделье.
Беда, говорят, одна не приходит — через месяц, когда рана у Франца Павловича слегка затянулась, заболел скарлатиной Николка. Проболел он больше месяца и вернулся из больницы после Майских праздников. А в начале июня Франц Павлович, придя с работы, долго сидел за столом, не дотрагиваясь до еды, выстукивая пальцами барабанную дробь.
— Да не томи ты, говори уж, что стряслось? — обеспокоенно спросила Настасья Семеновна.
— А вот что: мастерские наши закрывают. А знаешь, сколько сейчас народа на бирже?
Через несколько дней Франц Павлович пришел домой повеселевший.
— Перевод мне предлагают в Муром, — сообщил он домашним, — квартиру гарантируют и заработок обещают побольше. Завод в Муроме хороший, там и Миколе работа найдется.
С того дня вся семья только и говорила, что о Муроме. Николай разыскал на карте этот городок, прижавшийся к голубой ленте Оки. Франц Павлович ходил веселый — его увлекла возможность поработать на большом, «настоящем» заводе.
— Это тебе не наша печка-лавочка, — говорил он, подбадривая Настасью Семеновну.
— Вообще-то, может, оно и к лучшему, но все-таки и место и люди вокруг новые, — отвечала она мужу.
Ребята, все трое, собирались с неохотой. Нине и Виктору жаль было расставаться со школьными товарищами, Николаю же, только недавно устроившемуся учеником столяра в Дом подростков, снова предстояла регистрация на бирже труда, да и «мушкетеров» своих жалко было бросать.
Как бы там ни было, а подошло время отъезда. Франц Павлович, уехавший раньше, прислал письмо, что квартиру ему дали хорошую и от завода рукой подать.
Железная дорога выделила для переезда вагон, и из Сокольников на товарный двор Казанской дороги потянулись возы с домашним скарбом. Погрузкой занималась футбольная команда в полном составе, включая запасных игроков. Опечаленные «мушкетеры» оказывали прощальную услугу своему капитану.
В вагоне устроились по-домашнему: застелили постели, на пол положили дорожку.
Состав стали комплектовать, когда уже начало темнеть. Долго лязгали буфера, сигналил маневровый паровозик, и только глубокой ночью, когда дети уже спали, тронулись в путь.
2
Николай сбросил одеяло и спустил ноги с кровати. Было тихо — вагон стоял. В щель приоткрытой двери врывался яркий солнечный луч, седой от серебристых пылинок. Настасья Семеновна сидела за столом и латала Витькины трусы.
— Мам, а мам, какая станция? — спросил Николай, одеваясь.
— Не знаю, Коля, нас еще ночью отцепили. Ты бы сбегал, где-нибудь молочка разыскал ребятам.
Николай откатил дверь и спрыгнул на землю. Через несколько минут, умывшись из большого медного чайника, натянув на плечи старенькую футболку, он шагал, хрустя гравием, в сторону станции.
Базар был тут же, за вокзалом. На деревянном прилавке были расставлены крынки с молоком и лукошки с ягодами. В корзинках беспокойно квохтали куры, повизгивали поросята. Посреди площади, на новой скрипучей рогоже, разложил свой товар горшеня: миски, кувшины и огромные квашни поблескивали на солнце рыжими обливными боками.
Николай сторговал большую крынку топленого молока с толстой коричневой пенкой и только кончил переливать его в свой бидончик, как вокруг все пришло в движение. Кто-то истошно вопил: «Держите его, держите!» Раздался топот ног, и мимо Николая промчался босой чумазый мальчишка в большом, не по росту, пиджаке. Он прижимал к груди какой-то сверток, похожий на лохматую лисью шапку. Мальчишка с разбегу перемахнул через стопку глиняных мисок, проскочил под брюхом большой тощей лошади и исчез, прошмыгнув в щель забора, отделявшего площадь от железнодорожных путей.