Громов неодобрительно покачал головой, велел Кире револьвер спрятать подальше. Хотел пожурить его, однако пришла мысль: «А как он должен был поступить я данном случае, какой выход найти, чтобы спасти командира от ареста, а может быть, и от расстрела? Было ли ему время раздумывать над правильностью своих поступков, когда нависла опасность…»
Игнат Владимирович успокоил хозяйку, и они с дедом выехали в село Глубокое. Здесь Громов переночевал у знакомого маслодела Матвея Колпакова, а на следующее утро с его же помощью достал подводу. Возчиком оказался мордвин, высокий, сутуловатый человек с хитро прищуренными глазами.
— Куда доставить? — спросил он Громова.
— В Леньки.
На развилке дорог Игнат Владимирович неожиданно сказал:
— Передумал я. Надо сначала в Камышинку заехать.
Возчик-мордвин выполнил просьбу Громоза, повернул на Камышинку и долго, задумчиво молчал, изредка пощёлкивая бичом. А когда показались вдали низенькие деревянные избушки, обернулся к Игнату Владимировичу, спросил:
— Я так думаю: убегаешь ты от кого-то?
Громов сделал вид, что не расслышал вопроса, но возчик не отставал.
— От беляков, верно, бежишь?
Игнат Владимирович, стараясь скрыть волнение, проговорил:
— С чего ты взял? От кого бежать-то?
Мордвин хитро подмигнул:
— Чарамига[7] ты. То в одну деревню давай, то в другую…
— Это ты, знаешь, брось, — заметил Громов. — По делам иду. Заводчик я…
Мордвин засмеялся:
— Заводчик?! Ну-ну!.. Только одёжка не та. Зипун-то не по тебе шит.
Игнат Владимирович промолчал. Возчик, видя, что этот разговор седоку неприятен, тоже умолк.
В Камышинке он завёз Громова к своим знакомым мордвинам Кудашкиным.
Хозяин дома, крепкий ещё старик, о чём-то расспрашивал возчика на своём языке, потом подошёл к Громову:
— Тебя, мил человек, видно, беляки преследуют. Чем помочь-то?
— Да нет, это он всё выдумал, — кивнул Громов на возчика.
— А ты не бойся, — заметил старик, — не выдадим. Беляки и нам поперёк дороги стали, вон как моих ребят плетями выдрали.
— За что же?
— В их армию добровольно не пошли. Да кто ж пойдёт? Было бы за что воевать.
И тогда Громов рассказал о себе, попросил:
— Лошадей надо. Дальше ехать…
— Лошади у меня есть. Увезу.
Игната Владимировича накормили сытным обедом. Старик Кудашкин запряг лошадей, принёс из чулана новенький дублёный полушубок, подал его Громову.
— Вижу: хороший ты человек. Носи на здоровье, а рваный-то зипун сбрось.
Игнат Владимирович с благодарностью принял полушубок от Кудашкина, а потом всю дорогу думал: «Как всё меняется. Давно ли многим мужикам было всё едино, какая власть. Поборы, порки, расстрелы белогвардейцев научили крестьян. Теперь, кто против белых, тот и мужикам ближе».
Громов надолго задержался в Бархатном Кучуке. Здесь многие сочувствовали большевикам, открыто выражали недовольство порядками Сибирского временного правительства. И было отчего: в деревне недавно побывал карательный отряд, обобрал крестьян — конфисковал лучших лошадей, фураж, угнал с собой подводы — большинство молодых возчиков так и не вернулось назад, их насильно зачислили «добровольцами» в белогвардейскую армию.
Громов остановился у Макара Крылова, батрака, вошедшего в дом к зажиточным и теперь имеющего уже середняцкое хозяйство. Игнат Владимирович долго нащупывал настроение Крылова, но тот отвечал неохотно, ничем не выдавая своего отношения к происходящим событиям в Сибири.
— Я думаю: худо стало крестьянству при новой власти? — спрашивал Громов.
— Может быть, — неопределённо отвечал Крылов.
— А как сами мужики думают?
— Не знаю.
— Эсеровское земство обещает крестьянам землю, свободу и мирный труд, да только мне кажется, что всё это кулакам достанется, а не нашему брату.
— Как знать…
— Скрытный ты, Макар, человек, — не вытерпел Игнат Владимирович. — Ну, прямо-таки немогузнайка. Помнишь, как в кадровой: «Царю служишь?» — «Не могу знать!» «Вере?» — «Не могу знать!» «Отечеству?» — «Не могу знать!» «Дурак!» — «Так точно!»
Крылов улыбнулся солдатской прибаутке, однако так и не сказал ничего определённого. Но когда по случаю престольного праздника подвыпил с гостем самогонки, разговорился.
— Пропади она, эта новая власть, — ворчал он. — Мужикам житья не стало. Дерут с них три шкуры, а скоро её нарастишь-то? А чуть против сказал или не так шагнул, как их благородиям нравится, — плетьми тебя, шомполами. Деревни палят… Слыхал, что в Чёрном Доле было?
— Слыхал.
Голос Макара стал раздражённо-злым:
— Взял бы дубину да и размозжил головы тем, кто эту власть придумал.
— А мы так и сделали, — заметил Громов. — Отряд организовали и налетели на Корнилово. Офицерьё поприбили, кулаков местных…
— И правильно! — воскликнул Крылов. — Так и надо. А где отряд?.. Пошёл бы я в него.
— Пошёл бы?
— Пошёл.
— Нету отряда, — охладил его пыл Игнат Владимирович. — По домам до весны разошлись…
— Зря, — с сожалением вздохнул Макар.
— Не зря, — раздумчиво возразил Громов. — Надо к большому восстанию людей готовить, оружие собирать. Отдельными налётами делу не поможешь.
Вот и ты бы этим занялся вместо того, чтобы возмущаться без толку. Я ведь тебя давно знаю: наш ты человек, хоть и скрытный… В одной деревне поднялись, в другой — весь бы Алтай вспыхнул, белякам и крышка. Есть, поди, надёжные люди?
— Как не быть, есть!
— Давай соберёмся все вместе да и подумаем, что делать…
На следующий вечер «поиграть в подкидного дурака» к Крылову пришло четверо односельчан. Они уселись за стол, разложили перед собой карты — и разговор завязался. Сначала рассуждали о житье-бытье, затем вниманием овладел Макар.
— Между собой-то мы много злых слов по поводу новой власти высказали, а толку никакого. Вот товарищ из Камня приехал, сообщает, что крестьяне во всех деревнях собираются эту власть свергнуть. Нам тоже вроде бы грех отставать. Да он и сам вам растолкует…
Громов рассказал о положении в Сибири, о белогвардейских насилиях над крестьянами, о том, что идёт подготовка к восстанию за установление советской власти.
— Не думаю, что вы можете быть в стороне от крестьянских интересов, — заключил Игнат Владимирович. — Мы не выдержали в Сибири, потому что слабы ещё. Но к нам придёт на помощь Красная Армия. Обязательно придёт. А большевики, выбранный подпольный областной комитет сейчас подымают народ на последний решительный бой с врагами, которые хотят мужикам ярмо на шею надеть. Мы вот с Макаром подумали и решили, что надо здесь иметь подпольную ячейку. Вас уже пятеро. А дальше — больше, других к себе привлечёте, оружием запасётесь. Мы с вами связь будем держать. Когда во всех деревнях будут готовы, выступим вместе…
— Что, мужики, каменцам ответим? Согласны? — спросил Крылов.
— А что же… согласны, — заговорили крестьяне.
— Руки давно чешутся.
— Наши деревенские нас поддержут…
Подпольная ячейка была создана. Руководителем её избрали Макара Крылова. Члены ячейки повели работу среди односельчан, готовя восстание против Сибирского временного правительства.
Шли дни…
Игнат Владимирович послал с надёжным человеком письмо Василию Коновалову, в котором просил прислать к нему Проню Поставнева. А пока ждал его, обзавёлся подходящей одеждой: Крылов раздобыл ему новую бархатную тройку, енотовую шубу, пенсне в золотой оправе, и, вырядившись во всё это, Громов и в самом деле стал походить на заводчика. Однако появляться на улице по решался, чтобы не привлечь внимания любопытных.
В эти дни вынужденного бездействия Громов много думал о Сибири, о родном Алтае, представлял его вольным, свободным, а трудящихся — хозяевами всего, чем этот край богат.
Игнат Владимирович любил Алтай. Всё бы отдал, лишь бы не топтали его землю, не жгли деревней враги трудового крестьянства, чтобы расцвела на этой земле хорошая, настоящая жизнь. Игнат Владимирович даже попробовал написать стихи. Он достал лист бумаги, карандаш и долго, до боли в голове, сочинял строчку за строчкой. В грамоте Громов был не силён, и стихотворение рождалось с трудом. И вот что получилось:
Прекрасный, чудный природой Алтай,
Твои высокие горы — под облака,
Все они покрыты бархатной елью,
Кедром, душистой сосной.
А красавица река Катунь
Немало приветов получила…
Алтай! Ты в своих недрах
Богатые сокровища таишь…
Игнат Владимирович прочитал стихотворение Крылову. Тот похвалил:
— Здорово, Игнат Владимирович.
Громов улыбнулся:
— Брось смеяться, Макар. Сам знаю, что плохо. Вот подожди, разобьём беляков, установим советскую власть — молодых учиться отправим. Тогда среди них и настоящие рабоче-крестьянские поэты появятся, не одну добрую песню об Алтае, о Сибири сложат. Не хуже «Ермака»… Ты знаешь, Макар, — мечтательно добавил Игнат Владимирович, — будет всё хорошо, наладим дела, через год-два и я учиться пойду. Сяду вместе с ребятишками за парту.
— Ну да?! — удивился Крылов. — Поздно.
— Никогда не поздно…
Через несколько дней вместо Прони Поставнева при ехали Петя Нечаев и Егор Корнеев, только что вернувшийся из Омска.
Громов обрадовался, затеребил Егора:
— Ну, как, что там, в Омске? Рассказывай скорее.
Егор тяжело вздохнул.
— Плохи дела, Игнат Владимирович. Приехал ни с чем. Связь с подпольным комитетом не мог установить.
Громов нахмурился.
— Ничего не мог сделать, — оправдывался Корнеев. — В Омске не поймёшь что творится. В Самаре, говорят, было какое-то правительство, Комуч[8] по-ихнему, а в Омске его в насмешку комбинацией из тридцати эсеров называют. Франция с Англией на совещании в Уфе поднажали на Комуч и объединили его с Сибирским правительством. Это новая власть чудно называлась: Директорией. А только из-под новой одёжки те же грязные пятки эсеров и кадетов выглядывали. А теперь и эту власть разогнали. Не понравилась, говорят, союзникам: слабовольна, дескать, она, не может с рабочими и крестьянами справиться. 18 ноября переворот был, Директорию арестовали, а на её место какого-то Верховного правителя посадили, адмирала Колчака. Военный диктатор!.. Вот его программка, на всех углах развешена.